Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович. Страница 37

Раздался телефонный звонок, она дернулась к аппарату, но я сижу ближе и машинально взял трубку.

— Алло?

Вежливый мужской голос поинтересовался осторожно:

— Инессу можно?

— Не знаю, — ответил я, — сейчас спрошу. Инесса, вас можно?

Она поморщилась от глупой шутки.

— Ему — да.

Я передал трубку, но не удержался, сказал язвительно:

— Вы же не знаете, кто звонит! Впрочем, у нудистов, как я слыхал, промискуитет…

Не слушая, она сказала в трубку:

— Да?.. Мишель, мы все успеем, не волнуйся!.. Нет-нет, Тинера привлекать не надо. У него и так дел по горло… Да, Вернера и Йогеля можно загрузить… Хорошо, я прослежу… Не забудь, мы должны уложиться до конца недели…

Я смотрел в экран, слышал только, как она выключила трубку. Циферки в уголке экрана сменяются с раздражающе замедленной скоростью, будто каждая выползает из застывающего клея, наконец я ощутил, что женщина на том конце стола выпрямилась, услышал характерный щелчок, с которым ноут захлопывается и запирает себя на замочек.

Я поднял голову, придав лицу вопросительное выражение, мол, только щас увидел, что на том конце стола хто-то сидит. Она со вздохом облегчения откинулась на спинку. Похоже, в самом деле работала на полном серьезе. У них, нудистов, сидеть вот так голыми — обычное дело, это мне как будто горячих углей насыпали в штаны, а она и сейчас вон сладко потянулась, сиськи поднялись, вызывающе нацелившись в меня красными разбухшими сосками, словно уже побывали у меня во рту. Я услышал довольный вздох, затем она красиво изогнула руку, взглянув на запястье с крохотными часиками.

— Ого! Через час заседание комитета…

Я неотрывно смотрел на ее левую грудь, что от такого движения колыхнулась и сместила прицел, так что воображаемая линия приходила мимо моего уха.

— У вас фестиваль завтра? — спросил я.

— Да, — ответила она с заминкой.

— В котором часу?

— Да вот уточним на заседании…

Еще раз зевнув, она поднялась, стройная и грациозная, с красивым сочным телом, которому позавидовала бы мелкосисечная и узкобедрая гречанка Венера Милосская. Чего у той Венеры больше, так это талии…

— Надо успеть, — сказала она равнодушно, — пообедать. Я не забываю принять нужное количество калорий.

— Вы, наверное, каждую морковку на аптекарских весах взвешиваете? — поинтересовался я.

— Если это необходимо, — ответила она холодновато.

Я смотрел, как она деловито перебирала платья в шкафу, сказал ей в спину, вернее в оттопыренные ягодицы:

— Давайте, я закажу обед в номер? Это сэкономит несколько минут. А потом уйдем вместе. У меня тоже дела, дела…

Она повернулась, красиво очерченные дуги бровей приподнялись.

— Не дороговато будет?

Я развел руками.

— Ваша организация сумела забронировать места для своих… гм… членов, а обеды в стоимость не входят?

Она ответила спокойно:

— Только шведский стол утром. И все.

— Бережете фигуры, — понял я. — Ну да, нудистам это необходимо. А то премерзкое зрелище, когда на улицы выходят толстые мужики с отвисающими до колен брюхами. И такие же бабищи.

Она удовлетворенно улыбнулась, я понял, что предложение принято. Возможно, еще и потому, что не останусь в номере рыться в ее тряпках и нюхать ее трусики. Пока я диктовал по телефону меню обеда на двоих, она повесила платье обратно, но вытащила халат и, укутавшись в него, вернулась к столу.

Все равно зрелище великолепное: пышные рыжие волосы, длинные ноги выскальзывают наружу провоцирующе и дразняще. Официант вкатил тележку, быстро и бесшумно расставил на столе, хотя тоже косил глазом на ее великолепные ноги, вышколенно исчез, а я предложил Инессе невинно:

— Теперь халат можно и снять…

Она поинтересовалась:

— А нужно ли?

— Нужно, — сказал я горячо, — у меня аппетит будет лучше. И вообще почудится, что жить стоит!

Она раздвинула губы в улыбке, показывая ровные красивые зубы с острыми кромками, как у молоденькой девушки, какие бывают только у подростков и у тех, кто ставит металлокерамику у очень хорошего дантиста.

Не вставая, распустила пояс, дразняще повела плечами, халат послушно соскользнул по шелковой гладкой коже. Она так и осталась сидеть, словно в белой пене, с довольной улыбкой посматривала на мое лицо, когда я то и дело невольно задерживал взгляд на ее полных грудях.

После обеда она оделась довольно быстро. Я смотрел, как перед зеркалом подводит карандашом линию губ, помады почти не видно, как и косметики, а когда водрузила на переносицу массивные очки, я сказал одобрительно:

— До чего же здорово…

— Что? — поинтересовалась она, не поворачиваясь от зеркала.

— Этот вот контраст… Строгая такая леди, само воплощение сурового бизнеса, а затем р-р-р-раз!.. и великолепнейшая нудистка!

Она приподняла брови, словно в удивлении, но я понял, что лишь рассматривает мимику, вживаясь в роль неприступной строгой леди то ли бизнеса, то ли еще чего воинственно-неженственного. Отодвинулась, смотрела строго и придирчиво.

— Ну как?

— Бесподобно, — сказал я искренне.

— Никто не заподозрит во мне нудистку?

— Никто, — заверил я. — Так когда у вас демонстрация?

Она задумалась, сдвинула плечами.

— Я же говорила, когда уточним программу фестиваля, решим и насчет демонстрации. Планируем на завтра, но в котором часу — уточним. Сейчас собираем координационный совет. А что, есть желание посмотреть?

— Еще бы, — ответил я. — Только у меня тоже программа ой-ой, палец не просунуть. Хотя бы одним глазком…

— Все будет транслироваться по телевидению, — успокоила она. — Правда, в вечерних новостях, когда дети уже спят.

Я ухмыльнулся.

— Я начинаю верить в свою везучесть.

Выйдя из отеля, я сразу выехал на места высадки нелегалов, но до воды так и не добрался, даже не увидел издали кромки моря. Сотни, если не тысячи ярких палаток, а между ними сидят и лежат тысячи и тысячи иссиня-черных негров, более черных, чем голенища генеральских сапог, и с такой же блестящей кожей.

По периметру все обнесено колючей проволокой, дежурят уже не полицейские, а солдаты на броневиках и танках. Беглецы не пытаются протестовать или качать права, это все потом, когда обживутся и обнаглеют, когда захотят создать и обустроить свою Африку посреди Европы, а сейчас это просто дрожащие овечки, что безумно счастливы подаренной одежде, сытной еде и даже тому, что не бьют, как было там, на родине.

Меня сопровождал комиссар по правам человека. Я смотрел на его удрученное лицо и видел, что за те тридцать лет, что он занимается этими нелегалами, он прошел по всем этапам, от горячего желания спасти и помочь до жгучей ненависти. Сейчас вот готов все это выжечь напалмом, но не уходит с такой работы: все-таки опыт, знание предмета, умение прогнозировать ситуацию на основе уже прошлых лет.

Я пытался переговорить с беглецами, но моего знания английского и французского оказалось недостаточно, однако особенное взаимопонимание и не потребовалось. Я их понимал достаточно хорошо, как и правительство Испании. Как и правительства стран Европы, что все пытаются найти решение в духе французских просветителей прошлых эпох. И даже когда понимают, что так решение не отыскать, трусливо ищут в пустой комнате, ищут, потому что выйти на свежий воздух и увидеть реальность — страшно.

— Ясно, — сказал я наконец. — Все ясно.

Он с надеждой посмотрел в мое лицо. Похоже, уже что-то слышал или знает больше о нашей организации, чем я сам, потому что весь засветился радостью, как стоваттная лампочка.

— Правда? Вы примете меры?

— Пока ясна проблема, — уточнил я. — А также ее… гм, размеры.

Он сказал уныло:

— Да проблемы все видят. И все говорят! Говорят, говорят, говорят…

— И никто не решается сказать вслух то, — ответил я, — что у каждого вертится на языке. Хорошо, я возвращаюсь в отель. Нужно поработать, да и сообщить руководству, что с материалом ознакомился на месте.