Святой Грааль - Никитин Юрий Александрович. Страница 19

Вино из кубка Горвеля плескалось на стол, рыжебородый хозяин не замечал, орал, перебивая Томаса, тоже пьяно орущего, уточнял подробности, хохотал, требовал песен, посылал за менестрелем, тут же забывал, требовал тащить прямо в зал бочки хиосского.

– Понимаешь, сэр Томас, мимо прут все купчишки, все караваны, вот за протекцию, да на строительство замка, да за то, что нашего Христа распяли, паразиты, так и набежало несколько бочек… или несколько десятков? Впрочем, управитель клянется, что на той неделе перевалило за сотню… Подвалы глубокие, десятка два невольников уморил, пока выкопали, обложили камнем…

– Сэр Горвель, – поинтересовался Томас, – значит, ты сел навечно? В Британию не вернешься?

Горвель оборвал добродушный рев-хохот, посерьезнел, с размаху осушил кубок, грохнул о стол.

– Душой я – англ! Мне лучше пасти коров на берегах Дона, моей родной реки в Шеффилде, чем здесь править королевством. Увы, наш король велел поставить крепость. Нас мало здесь, а сарацин – как песка в пустыне. Уцелеть можно только в замках. Сарацины крепости брать не умеют. Еще не умеют.

– Ты быстро выстроил замок!

– Пришлось насыпать холм, – пожаловался Горвель. – Здесь все ровное, как лысина моего духовника! Вон сидит, видишь! Камень таскали с того берега реки, что в миле отсюда. Народу перетопил!.. Но стену поставил за две недели, а сам замок строил уже после.

– Решение стратега, – одобрил Томас. – Ты видел меня в бою, верно? Король ценит, но не зря дал землю именно тебе, поставил властелином этого края! А я остался странствующим рыцарем, ибо еще не гожусь в сеньоры.

Горвель прищурился, спросил внезапно:

– Меняемся?

Томас передернул плечами, словно за шиворот попала сосулька, ответил непосредственно:

– Ни за какие пряники!

Горвель грохочуще засмеялся, но глаза остались грустными. Монах торопливо вылил остатки вина в свою кружку, послал слугу за другим кувшином. Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:

– Благодаря караванному пути у меня собрались вина хиосские, мазандаранские, лисские, дарковерские, есть даже из Зурбагана. Раз я назначен сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в нищем селе!

Далеко за полночь жена Горвеля, леди Ровега, покинула пирующих. Вскоре появилась служанка, наклонилась над ухом Чачар, намекнула шепотом, что приличной женщине нельзя оставаться среди пьяных мужчин – шуточки пошли грубые, откровенные, а песни орут вовсе скабрезные.

Чачар поднялась с великой неохотой, но не скажешь же, что наслышалась и не такого, а мужское общество предпочитает любому другому, женщин не любит, как и они не любят ее, боятся и обижают! Служанка отвела ее в огромные покои, комнату сына Горвеля – Роланда, Одоакра или Теодориха (имя пока что оставалось тройное). Горвель еще не решил, как назовет будущего первенца, но начисто отметал намеки жены, что якобы звезды предвещают рождение девочки.

Чачар долго вертелась в роскошной постели, зал был чересчур огромен, она чувствовала себя на кровати будто выставленной на середину городской площади, сон не шел, а под ложем что-то скреблось, шуршало. Чачар боялась спустить ноги на пол, укрывалась с головой, подгребала одеяло, однако ночь и без того душная, жаркая, и, обливаясь потом, Чачар наконец встала в постели во весь рост, осмотрелась, прыгнула на пол, стараясь отскочить от ложа как можно дальше.

Единственный светильник горел слабо, освещая серые квадраты камня, дальше все тонуло в кромешной тьме. Чачар удлинила фитиль, масло вспыхнуло ярче, и ее глаза вспыхнули: на стене рядом блестело в деревянной оправе зеркало. Не отполированная бронзовая пластинка, как в ее старом доме, а настоящее, яркое, где она увидела себя по-настоящему!

По сторонам зеркала висели обнаженные кинжалы, на одном сидел огромный паук с белесым пузом, глаза в желтом свете странно поблескивали. Чачар опасливо отодвинулась, но не настолько, чтобы не видеть себя в зеркале. Покрутилась, поиграла бровями, изогнула тонкий стан. Снизу донеслось пьяное пение, рев грубых мужских голосов, и Чачар увидела в отражении, как ее щеки радостно вспыхнули, глаза заблестели, а грудь стала выше, под тонкой рубашкой торчали твердые кончики. Она лучше чувствовала себя среди мужчин, в женском обществе угасала, как бабочка, с крыльев которой грубо стерли пыльцу.

Поколебавшись, она оглянулась на темную постель, где одной спать одиноко и страшно: того и гляди, из-под ложа протянется черная волосатая рука, схватит, – толкнула дверь, нерешительно вышла в темный коридор.

Далеко впереди показался движущийся свет, она заспешила навстречу, увидела освещенное красное одутловатое лицо, часть войлочных доспехов с нашитыми железными пластинами. Воин равнодушно окинул ее взглядом, от него разило вином, кивнул на лестницу:

– В большом зале еще пируют!.. Проголодалась – иди вниз, там на кухне нужна помощь. Заодно налопаешься.

– Спасибо, сэр рыцарь, – поблагодарила Чачар, и старый воин, польщенный женской лестью, выпятил грудь, понес факел гордо, словно копье рыцарь, въезжающий на королевский турнир.

Чачар подошла к большому залу, осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Пир шел горой, но деревянные кресла опустели, как и лавка, на которой прежде сидели жена Горвеля и молодой человек с бледным лицом. Монаха она обнаружила за другим столом, духовник ел и пил за троих, орал непристойные песни, даже пытался плясать, ронял кубки и медные чаши.

Чачар отодвинулась незамеченная, на цыпочках прокралась дальше, услышала голоса за дальней дверью. Прислушалась, поправила волосы, робко приоткрыла дверь.

В большой комнате близ горящего камина расположились Горвель и Томас, в роскошном кресле царственно сидела леди Ровега, все трое внимательно слушали молодого человека: он напевал, играя на лютне. Его пальцы быстро перебирали струны, голос звучал красиво, мужественно, и Чачар сразу простила надменный вид и злые рыбьи глаза. Томас первый заметил приоткрытую дверь, Чачар попыталась отодвинуться, но рыцарь уже что-то шепнул Горвелю, – тот широко улыбнулся – Чачар знала эту понимающую улыбку, – поднялся и, ступая как можно тише, вышел к Чачар.

– Страшно, – вымолвила она жалобно, – не могу заснуть.

Томас смотрел сверху вниз, от него пахло хорошим вином, мужским потом, силой и чем-то особым, от чего у нее перехватило дыхание и чаще застучало сердце. Она чувствовала, как вспыхнули щеки, словно алые розы, густая кровь залила даже шею, оставив белоснежной лишь грудь – высокую, чувственную. Взгляд Томаса невольно опустился, и Чачар в сладком предчувствии видела, с каким трудом он оторвал глаза от глубокого выреза, где грудь заволновалась, с готовностью поднялась навстречу его жадному взгляду.

– Где мой друг Горвель отвел вам комнату? – спросил он внезапно охрипшим голосом. Его глаза помимо воли поворачивались в орбитах, Чачар чувствовала, как жаркий взгляд ползет по ее нежной коже, оставляя красный след прихлынувшей крови.

– Поверхом выше, – ответила она, опустив глаза, чтобы дать рыцарю смотреть туда, куда хочет. – Комната будущего наследника…

– Или наследницы, – проговорил он с хриплым смешком. – Вы… хотите осмотреть замок моего друга? Раз уж не спится в такую душную ночь. Наверное, перед грозой? Меня тоже что-то тревожит…

– Я бы с радостью походила с вами, сэр Томас, по замку. Прогулка помогла бы заснуть…

Томас оглянулся на чудовищно толстые стены:

– Тогда… пойдемте снизу? А закончим на сторожевой башне под звездным небом. Я никогда не видел таких крупных звезд!

– Я тоже, – призналась она.

Она пошла впереди, чувствуя его пристальный взгляд. Щеки горели так, что кожу пощипывало. Хорошо, что не надела ничего лишнего, – ее ладное тело, к которому всегда тянутся мужские руки, просматривается даже в тусклом свете факелов. Недаром сарацины откровенно пялились, рыжебородый хозяин посматривал одобрительно, раздевая ее взглядом, даже рыбоглазый менестрель бросал чересчур пристальные взгляды, к явной досаде леди Ровеги!