Трансчеловек - Никитин Юрий Александрович. Страница 48

– Так переходила жена погибшего к брату, – напомнил я. – И автоматически становилась его второй женой.

В ее глазах блеснули искорки.

– А ты мужской шовинист? Тебе нормально, что так переходит женщина, но заедает, что можно передать и мужчину?

– Да нет, – пробормотал я.

– Тогда в чем же дело? – потребовала она.

Я смутился, не сразу сообразил, что у нее слишком уж суровое и властное лицо.

– Все шутишь, – сказал я с неодобрением. – Тебе хорошо, у тебя клуб шейпинга…

– У меня сеть клубов, – напомнила она горделиво. – И даже центральный теперь тоже мой. Я подобрала толковых менеджеров, но пока что руковожу сама. Не такое уж и легкое дело, как намекаешь!.. Вообще планирую на выборах выставить свою кандидатуру в Госдуму. Или поосторожничать, я все-таки женщина, и начать с Московской?

– Круто, – сказал я искренне. – Тогда тебе легче будет пропихнуть закон о здоровье. А то пока сейчас все это неуправляемое. Поднялась такая волна, что экономику перекашивает, мораль трясет, целые отрасли промышленности закрываются… а другие пышно расцветают, но все стихийно, все диким макаром…

– Ну-ну, – сказала она поощряюще, – давай дальше. Ты формулируешь получше любого из нас.

– Потому ты и считала меня скучным? – буркнул я. – Новые ценности должны звучать примерно так: любой человек обязан заботиться о своем здоровье и своей высокой работоспособности. Любой человек обязан поддерживать свой организм в любом возрасте так, чтобы не существовали резко выраженные различия в работе, спорте и прочем.

– Предлагаешь сформулировать новый закон? – спросила она размышляюще. – Давай, распиши подробно. У меня пара приятелей – помощники депутатов Государственной думы. При необходимости можно не ждать, когда выберут именно меня, а внести на рассмотрение…

Я поморщился.

– К любому закону относимся враждебно. Такое лучше продвигать через моду. Через моду любую дурь можно…

Она посмотрела с подозрением в глазах.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Через моду, – поправился я, – можно и хорошее продвинуть так же просто. Просто хорошего в нашей жизни меньше, вот всякое дерьмо и лезет.

2037 год

Что-то с почками неважно, то вдруг камни в желчном пузыре, да еще в таком количестве, что можно замостить дорогу от парадного до магазина через улицу, то вдруг дают о себе знать не просто тупой болью, а вообще… будто иглой кто тычет.

Врач взглянул на мой индекс в карточке, в глазах появилась уважительность, как всегда с богатым клиентом, предложил по сходной цене искусственные почки. А если у меня какие-то предрассудки по отношению к механическому, то вполне можно вырастить для меня из стволовых клеток новые.

– Это, конечно, пока что очень дорого, но здоровье важнее…

– Хорошо, – согласился я. – Выращивайте.

– Но это очень дорого, – сказал он с некоторым сомнением. – Механические хоть не настолько совершенные, но почти вдвое дешевле…

– Если мне по средствам, – ответил я резонно, – то делать надо. Зачем мне средства дохлому?

Пришлось подписать контракт и уплатить четверть суммы вперед, но ушел я с обещанием, что через месяц мне имплантируют одну почку, а потом, когда все заживет и когда я привыкну к новой почке, поставят и вторую. Хотя, добавил врач, вторая вообще-то создана природой как запасная. Люди живут с одной и почти не замечают разницы.

На обратном пути я представил, что мне поставили именно механические почки. Пожалуй, я все еще остался бы русским, как китаец с механическими почками остается китайцем. И даже с механическими руками и ногами я оставался бы русским…

Но почему я чувствую, что я вот, будучи русским, с тем китайцем в большем родстве, чем с иным соотечественником?

2038 год

Перед зданием Центрального Музея Искусств длинная очередь, афиша гласит, что демонстрируются сокровища Лувра. А через неделю, судя по числам, ожидается большая экспозиция богатств Эрмитажа. Раньше я смотрел на таких людей, что простаивают в очередях, а потом щелкают хлебалами перед глиняными свистульками, сработанными при князе Владимире, с презрением и не раз спорил с Аркадием, который громко и с пафосом говорил о каких-то великих ценностях, заключенных в этой хрени.

Потом научился смотреть равнодушно, а сейчас вдруг ясно и четко понял, что это и есть все до единого «простые». Ни один из них не войдет в наше сверкающее будущее. Нас восхищают только новости из будущего: вести из лабораторий, прогнозы ученых о новых материалах, об амбициозных проектах, а у этих особенный и какой-то непонятный восторг вызывают вещи из прошлого. Не важно, какая ерунда, но лишь бы из прошлого. И чем более далекого прошлого, тем больше ахов. Потому наибольшие очереди были, когда привозили для показа «сокровища Тутанхамона». Это было очень давно, подруга Каролины затащила и нас в музей, там перед какой-то хренью расплакалась от восторга и умиления, а я смотрел туповато и старался понять, в чем красота, если любой деревенский кузнец нашего времени в состоянии сковать такое же, а то и намного более изящное?

– Володя, – прошептала мне тогда Каролина на ухо, – ты… это… неполиткорректен!

Я осторожно выруливал в потоке машин, эти сумасшедшие любители искусств лезут прямо под колеса, подумал, что политкорректность – это, конечно, глупость и невероятный перегиб, однако это та необходимая временная мера, чтобы стабилизировать отношения в обществе. А стабилизация нужна для развития науки, иначе средства тратились бы на войны, а потом бы шли на восстановление разрушенных городов и на отчаянные попытки накормить остатки одичавшего населения.

А так в стабильном обществе, когда все сыты и начали думать не просто о жизни, но о долгой жизни, бурно развивается та область научной медицины, которая неизбежно поставит все с головы на ноги, как и должно быть: энергичные и сильные получают право жить неограниченно долго, а всякий там пьяный плебс, простолюдье, быдло или как ни назови – будет жить, сколько живут животные. Даже не «получаю право», как раз право будут иметь все, но смогут им воспользоваться только те, кто сможет заплатить за эту очень недешевую услугу, а также у кого хватит жизненного заряда поддерживать жизнь и после того, как истечет «естественный» срок.

Да и вообще…

Я подумал внезапно, что все это останется в прошлом, где современные полотна будут соседствовать в Музее рядом с каменными топорами. Живопись уже сейчас умирает. Раньше все века и тысячелетия художникам достаточно было просто рисовать похоже. Чем больше похож портрет на то, с кого рисуют, тем выше мастерство художника. Особенно когда ему удавалось еще и подчеркнуть силу и величественность мужчин, а женщин сделать чуточку моложе и красивее.

Но пришла фотография, и пришлось, чтобы не проиграть, придумывать то, что фотографии не под силу. Появились всякие измы, в которых во главу угла ставилась экспрессия, которой вроде бы фотография если не лишена, то по крайней мере ей доступна в меньшей мере. Появился сюрреализм, кубизм и прочая фигня, из которой рядовой обыватель помнит только черный квадрат Малевича и работы Пикассо. Да и то больше по обилию анекдотов.

Однако пришла пора цифровых фотоаппаратов, живопись окончательно склеила ласты, ибо встроенные редакторы позволяли делать с изображением намного больше, чем художники кистью. К тому же фотографии делать не только намного проще и легче, но каждый с помощью прилагаемых функций может сделать фото как любого размера, так и в любой манере.

И живопись потихоньку отступила на ту ступеньку, где находится изготовление матрешек и плетение лаптей в качестве сувениров.

Охранник почтительно приветствовал меня, будто я и есть самый главный босс в этом здании. Вообще-то, если учесть, что генеральный менеджер почти не показывается, предпочитая блистать на международных конфах, я, как один из его заместителей, оказываюсь почти самым главным. Остальные двое, пользуясь отсутствием генерального, тоже заглядывают изредка, переложив все на заместителей, только я пашу как проклятый, но не хочу, чтобы кто-то облегчил мою ношу.