Трансчеловек - Никитин Юрий Александрович. Страница 72

– Совсем нет, – ответил он быстро. – Совсем нет.

– А что же?

Он широко улыбнулся.

– Вы прекрасно работаете, но вы не двужильный. Я хочу, чтобы вы прошли программу омоложения. Полного, я имею в виду.

Я снова развел руками.

– Увы, полное мне пока не по карману. Да и не могу оставить свою фирму даже на сутки. А полное вырвет из моей жизни целую неделю.

– Уже укладываются в четыре дня, – заверил он. – Проверил на себе.

– Пока что это слишком дорого, – ответил я.

– Уже нет, – возразил он.

– У меня недостаточно накоплений, – напомнил я. – В вашей службе должны быть все данные.

Он коротко взглянул на небольшой экран перед ним, губы раздвинула короткая улыбка.

– Есть. К примеру, на вчерашнем закрытом совещании держателей акций вам выделено… в качестве премии… та-а-ак… ага, вот, четыре процента акций. Этого более чем достаточно, чтобы пройти полное обновление организма хоть дважды.

Я замер, боясь поверить. До сих пор я считал себя простым служащим, хоть на высоком посту и с немалым окладом, все-таки у меня своя компания с большим штатом сотрудников, но сейчас уже вошел в число держателей акций. Причем привилегированных.

Холдеманн поднялся, протянул мне руку.

– Поздравляю вас. Добро пожаловать в наш круг. А с обновлением… не медлите. Четыре дня как-нибудь без вас обойдутся.

Но навалилась срочная работа, потом еще и еще, я все откладывал, теперь омоложение у меня в кармане, можно не беспокоиться… и через три месяца внезапный инфаркт сразил меня, как быка ударом молота по черепу. Вообще-то предынфарктное состояние наблюдалось уже с неделю, но это в последние годы бывало так часто, и всякий раз снимал блокираторами, что и на этот раз понадеялся, однако что-то не сработало. Или организм настолько привык к лекарствам, что перестал реагировать.

Меня доставили в клинику, а затем, пользуясь моим бессознательным состоянием и руководствуясь прямым указанием Холдеманна, перевезли в Центр Омоложения. Вся процедура вместо четырех дней заняла две недели, наконец я вышел из клиники, снизив биологический возраст до тридцати пяти лет, то есть сбросив больше половины своих реальных лет.

Молодое сердце могучими толчками гнало горячую кровь по обновленному телу, я озирал мир молодыми очами. В черепе тесно от новых мыслей, проектов, задумок, что рождаются вот прямо сейчас. Все-таки хорошо быть молодым… это только подростки полагают, что старость уже с тридцати лет, на самом деле в сорок-пятьдесят человек только начинает жить в полную мощь, если он, конечно, не спортсмен, у тех жизнь коротка, но, увы, с возрастом растет мудрость, однако силы убывают, убывают…

2064 год

Снова заменил зубы, старые стали выглядеть чем-то реликтовым, вроде чешуи на теле. За два часа заменили всю нижнюю челюсть с уже предустановленными зубами, оставалась только подгонка под мои вкусы, но я согласился на базовые, они и так такие, что любой голливудский актер старой эпохи удавился бы от зависти.

И вообще, как я заметил, была отдана дань моде: больше коренных, без клыков, клыки – грубо, пережиток дикости, зато резцы – произведение искусства. Нижняя челюсть чуть массивнее, с расширенными костями для вживления и горячей замены: если вдруг восхочется вскоре поставить более совершенные или просто модные. Там же стоматолог, взглянув на мою грудную клетку и переводя взгляд на мой индекс, посоветовал в соседнем кабинете подправить чуть ребра, в этом сезоне не модно, чтобы они вот так выделялись нижними дугами. В старину великосветские дамы вообще удаляли их, чтобы сделать талию более узкой…

Я заглянул из чистого любопытства, а вышел через три часа вообще с новыми ребрами и модифицированными сухожилиями, вдесятеро увеличивающими силу. Предупредили, чтобы не пользовался во всю мощь, не выдержат суставы. Да и кости у меня не стальные.

Ругаясь, я пообещал себе, что раз уж дал уступку любопытству, то теперь придется поневоле менять еще и суставы, а потом и кости. Иначе стану инвалидом.

2065 год

Он находился от меня в двух-трех километрах, но я сразу выделил фигуру Кондрашова, укрупнил, чтобы видеть лицо. Он улыбнулся мне, помахал рукой и что-то прокричал, но со всех сторон рев взлетающих самолетов, стартовые хлопки, я сосредоточился на регуляторах уровня шума, отсекая звуки, что не относятся к человеческому тембру, услышал:

– …и не забудь, что сегодня мы встречаемся в Малом зале!

Рядом с ним слышались еще голоса, раздраженные и сварливые, в объективе промелькнуло чье-то разъяренное лицо, я сузил диапазон, отсекая и чужие голоса, пока Кондрашов не остался в абсолютной тишине, словно на сцене Большого театра, сказал негромко:

– Разве сегодня пятница?

– А при чем пятница, – спросил он немедленно, – мы собираемся там каждую третью субботу месяца!.. ты что шепчешь, говори громче! Я тебя еле слышу.

– Поставь современные регуляторы, – посоветовал я злорадно. – И калибровщики. Я показываю то язык, то фигу, а ты не реагируешь.

Он скривился.

– Я и морду твою едва вижу. А что, появились новые? Сколько стоят?

– От трехсот до семисот универсальных часов.

Он почесал в затылке.

– Дороговато…

– Там еще можно ставить аннотации, – сообщил я, – разную дополнительную инфу, коррекцию местности, на которую смотришь…

– А могу видеть тебя старым и лысым чертом?

– Можешь, – заверил я. – если, конечно, внесешь дополнительные параметры. Вручную. А женщин сможешь видеть совсем голыми. Или какими хочешь.

Он вздохнул.

– Правда какими захочу? Придется раскошелиться.

2066 год

Город в ночи выглядит пугающе чужим, мрачным и опасным. Все здания – небоскребы, только одни на сто этажей, а другие на двести и даже двести пятьдесят. Две трети – вытянутые к небу цилиндры, словно люди поселились в исполинских заводских трубах, прорезали ровные ряды окон и обосновались там внутри.

Еще не глубокая ночь, в окнах свет, из-за чего эти гигантские трубы испещрены сверху донизу идеально ровными рядами светящихся точек. Над небоскребами холодное застывшее небо, звезды из-за небольшого смога мигают все, но я сделал небольшое усилие, включил добавочное зрение и залюбовался каскадами неистового огня, что захлестывает могучими волнами небо от востока и до запада. Сияние магнитных бурь, которое «простые» наблюдают только в северных широтах, мы можем видеть везде, как и преобразившиеся звезды, просто меняя светофильтры или переключаясь с гамма-зрения на рентгеновское. Бесподобную и захватывающую дыхание красоту неба в рентгеновском могут оценить только те, кто смотрел именно на небо, а не на тусклый экран, где как болотный гриб в тумане виднеются серые размытые половинки легких.

Я осторожно открыл дверь особнячка, загорелся свет, указывая дорогу. Извилистая дорожка повела мимо домашних фонтанчиков, роскошных цветов, дальше толстые ковры, а в последней комнате на непомерно большой кровати я увидел укрытую одеялом до подбородка сухонькую старушку со сморщенным, как печеное яблоко, лицом.

Врач поднялся при моем появлении. Я кивнул, он оглянулся и сказал шепотом:

– Осталось не больше суток. Аппаратура работает идеально, но завтра кровь будет прокачиваться уже через мертвый мозг. Мы сделали все, что могли, но…

Он умолк, развел руками. Лицо смущенное, в глазах виноватость, как у добросовестного человека, что не мог сохранить жизнь человеку, убедив в необходимости операции. Светлана прожила долгую жизнь, но никакие ресурсы организма не в состоянии бесконечно долго поддерживать жизнь даже с помощью современной медицины.

Сверху нависают следящие за ее состоянием экраны, от приборов к рукам тянутся тонкие трубки. Сквозь прозрачные стенки видно, как правильными ровными толчками подается отфильтрованная кровь, имитируя работу сердца. Там, под одеялом, прячутся трубки потолще, что так же принудительно прокачивают через желудок, почки, печень все остальное необходимое. И так же аккуратно забирают экскременты и мочу.