Труба Иерихона - Никитин Юрий Александрович. Страница 35

Я кивнул:

– Вы правы, лучше бы это «или же». Чем выше пойдет иск, тем лучше. В идеале хорошо бы обвинить юсовского президента, конгресс или сенат. Тем самым поставить под удар всю внешнюю политику Империи. Главное здесь даже не выигрыш!.. Может быть, даже лучше, если его не будет. Обиженным сочувствуют. Зато привлечем внимание мировой общественности… заодно и наша прислушается. Если будет квалифицированное обвинение, то многие задумаются: а в самом деле, мол, наших мочат почем зря! Как это я не заметил? Это ж оскорбление!!! Пойду в ответ мочить американцев!

Он молчал, лицо все такое же каменное, руки скрестил, ни один палец не дрогнет, не шелохнется. Медитирует, сказал бы кто-то, но я-то знал, какая бешеная работа идет в его мозгу. Среди юристов идет негласный подсчет выигранных и проигранных дел, Жуковский стоит очень высоко по рейтингу, у него проигранных практически нет, разве что кто-то сверху вмешался и прикрыл дело, но все юристы о таких вещах знают, дела с таким исходом сообща относят в особую группу «серых». Но вот сейчас я предлагаю взяться за заведомо безнадежное дело…

– Хотите сказать, – проговорил он медленно, – что с хорошего коня не стыдно и упасть?

Я вздохнул с облегчением:

– Именно. Ведь некоторые провалы значат больше, чем мелкие успехи. Икар погиб, но сколько наделал шуму! Поэты говорят как о подвиге, хотя на самом деле это был просто дурак, который вместо того, чтобы пролететь на нужной высоте по направлению к материку, сдуру поднялся к Солнцу, нарушив все полетные инструкции отца…

Он сказал все так же размеренно:

– Что ж, проигрывать так проигрывать… Но лучше проиграть в федеральном суде, чем в местном, когда иск против мелкой фирмы, верно?.. Хорошо бы еще как-то зацепиться за международные суды… Главное, чтобы приняли иск. А там начать кампанию в прессе. Сперва у нас, да и там массмедиа начнут сообщать об этом деле, никуда не денутся… Вы по-прежнему пьете пиво?

Я взглянул на часы, поднялся:

– Увы, я в самом деле на службе. Это я так, за счет рабочего времени проворачиваю собственные делишки…

Он усмехнулся:

– Бросьте, у вас никогда не было собственных. Я не знаю другого такого человека, что был бы вот так отдан идеям… скажем, платоновского мира. Так что вы и сейчас на слу… простите, на работе!

Я дал проводить себя до лифта. Глаза его оставались благодушными, веселыми, обманчиво добренькими. Но я помню его бульдожью хватку по старым процессам.

Володя, казалось, подремывал за рулем, на коленях газета, голова склонилась на грудь. Однако я знал, что он ухитряется, как Аргус, видеть спереди, сзади и с боков, а под газетой может оказаться автомат. И сейчас он видит, как я спускаюсь, как иду через двор, расшвыривая желтые листья…

Ну не могу не пошуршать ими, очень вкусно шелестят, что-то в этом есть древнее, упрятанное глубоко в кровь…

Я вздрогнул от призывного гудка. Элегантный серебристый опель снизил скорость и прижался к обочине. В окошко выглянуло смеющееся лицо молодой женщины. О, я узнал эти лучистые глаза!

Володя вскинул голову, вид у него стал еще настороженнее, тело напряглось для броска. Руки оставались под газетой, но мышцы плеч заметно напряглись. Я успокаивающе вскинул руку, прошел мимо к опелю. Тот подрулил к самой кромке тротуара.

По ту сторону стекла мелькнула белая рука. Дверца распахнулась. Я пригнулся, заглянул. Стелла смотрела с веселым вызовом:

– Смотрю, кто это такой важный выходит?.. То на небо взглянет, то на полметра в землю. Почвенник, наверное. Скоро попрут из политики?

– За что? – поинтересовался я.

Как политик, я уже научился избегать прямых ответов, встречал вопросы контрвопросами. Стелла удивилась:

– Как – за что? Политик обязан смотреть по сторонам. И все время улыбаться, демонстрировать благополучие курса своего правительства.

– В любом стаде есть паршивая овца, – сообщил я.

В ее взгляде прочел, что весь кабинет Кречета – паршивейшее из стад, но вместо этого она сладенько улыбнулась и почти пропела:

– Я могла бы довезти до центра… если бы вас не страшило похищение…

Конечно, она не случайно проезжала мимо, я в такие случайности не верю, к тому же избыток половых гормонов не туманит мой мозг, однако какой мужчина стерпит ядовитый намек в трусости?

Моя грудь выпятилась, как у голландского петуха, я махнул Володе: мол, следуй сзади, сам влез на сиденье рядом. В машине было свежо, пахло легкими духами. На ниточке болтался поглотитель паров бензина, но, по-моему, он тоже заряжен добротными французскими духами.

– Пристегнитесь, – предупредила она.

– Будет гонка?

– Нет, но когда рядом такой ценный представитель человечества…

– Спасибо.

– …да и менты следят, чтобы ремни безопасности были на месте.

– Фи, а еще боярыня!

– Княгиня, – поправила она сердито, – если уж вас так достает мой титул.

– Простите великодушно, – сказал я с глубочайшим раскаянием, – чёй-то эта боярыня перед глазами скачет… Ага, на санках ее Суриков вез! Помню, что боярыня, точно. В кокошнике! Стелла, а почему вы без кокошника?

Она вела машину ровно, по-женски аккуратно, по-женски виртуозно, ибо мужчины по-прежнему к женщинам за рулем ревнуют, не прощая им ни малейшего промаха. Я поглядывал на ее безупречный профиль, аристократически вздернутые скулы, красиво вылепленные ноздри. Глаза ее смотрели на дорогу, длинные загнутые ресницы бросали на бледные щеки густую загадочную тень.

– Кокошник княгини не носили, – отрезала она.

– Как же так? – изумился я. – Помню, у Даля…

– Он изучал крестьянок, – пояснила она высокомерно. – Простолюдинок!.. Вы ощущаете разницу?

У меня на языке вертелся ответ, что в той ситуации, в какую я ее поставил… назовем это ситуацией, она мало чем отличалась от крестьянки, но смолчал, нехорошо напоминать о поражении.

Нет, все-таки хорошо быть Никольским. Не ищу приключений, сами находят. Правда, можно было не соваться в эту ловушечку… такие лакомые кусочки сыра только в опасных мышеловках, но не политик я, не политик!

– Вы так далеко от своего района, – заметила она ядовито, – и кремлевских башен что-то не вижу… По бабам шастаете, господин футуролог?

Я сказал напыщенно:

– Военные тайны хотите выведать? Так я вам и скажу, что в нашем полку шесть танков и восемь пулеметов!.. Я был у… был… а вы что, ревнуете?

Ее щеки от злости побледнели.

– С чего бы?

– Да так, – сказал я мечтательно, – хорошее время было… Даже прекрасное. Как вспомню…

Теперь ее нежные щеки порозовели, зато полные губы стиснулись в тонкую линию. Мне даже показалось, что машина задергалась, будто вместе с хозяйкой переживала за то хорошее и даже прекрасное время. Впрочем, почему-то бывает так, что одному кажется хорошим, даже прекрасным, а другому – не очень… даже очень не очень…

Я посматривал на нее искоса. Нежный, как солнце на восходе, алый румянец наливается цветом. Похоже, тоже вспоминает тот злосчастный день, когда первый раз поймала меня в ловушку. Вспоминает во всех подробностях, хотя явно все это время старалась вычеркнуть из памяти.

В зеркальце я видел неотступно следующую за нами машину. Иногда удавалось рассмотреть глаза Володи. Он смотрел словно через перекрестье прицела. На его честном квадратном лице я читал сильнейшее неодобрение. Не дело любителям лезть в игры профессионалов. Правда, с женщинами мы все считаем себя крутыми профи.

– Я могу вас подбросить до кремлевских ворот, – предложила Стелла. – Мне по дороге.

– Отлично, – одобрил я. Посмотрел на часы. – О, черт!.. Уже обед. Этот чертов Коган, наверное, сожрал все бутерброды… Куда в него столько влезает? Правда, вся наша финансовая система такая же… Стелла, забросьте меня во-о-он туда на уголок, в кафе. Все равно в кабинете сейчас пусто.

Она поморщилась, совершенно натурально:

– Что за дикость?

– А что?

– Человеку вашего положения… да просто нормальному… разве можно в кафе? Они ж все на маргарине! С нарушением экологии. Не-е-ет, этого я просто не могу вынести…