Труба Иерихона - Никитин Юрий Александрович. Страница 9

Сейчас он прохаживался взад-вперед по кабинету, двигал плечами, разгоняя застоявшуюся кровь. Упал вытянутыми руками на край массивного стола, отжался десяток раз, в плечевом поясе приятно потяжелело от притока ­крови.

Теперь у него огромный штат аналитиков, но все же основное направление цивилизации задает по-прежнему он, президент самой могущественной страны мира!

До прихода государственного секретаря надо успеть сформулировать необходимость взятия еще одного рубежа. Он вспомнил о нем, когда вчера вечером смотрел старый фильм о временах войны Севера и Юга. Рубеж серьезный, хотя о нем в последнее время просто перестали вспоминать. О нем могли бы просто забыть, но на его взятии можно поднять волну новой предвыборной кампании на второй срок! А раз так, то важнее задачи просто быть не может…

Принцип, сказал он себе почти вслух. Этот рубеж – принцип. Любые принципы должны быть объявлены порочными! Совсем недавно такое странное… странное теперь качество, как бескомпромиссность, считалось просто необходимым для человека. Бред какой-то! Если о человеке говорили, что он – бескомпромиссный, это было высшей похвалой. Как в России, так и в Германии, Франции, Америке, Японии или далекой Бирме.

Сейчас, в эпоху компромиссов, это слово уже употреблять перестали. Ругательным пока никто не решается объявить, время не пришло, его просто тихо-тихо изъяли из обихода. Пожалуй, сейчас самое удобное время так же поступить со словом «принципиальный». Удивительно хорошо подыграла в период перестройки в СССР некая партийная активистка, опубликовав статью в центральной прессе под заголовком «Не могу поступаться принципами!», где она обосновывала, почему по-прежнему верна советской власти. В тот момент советскую власть ненавидели все люто, как во всем мире, так и внутри страны – даже рядовые члены партии, так что слово «принципиальность» у многих простых и даже очень простых людей сразу прочно связалось с устоями ненавистной советской власти…

Так что надо сперва ударить по слову «принцип». Да-да, именно ударить, врезать, шарахнуть так, чтобы брызнули осколки этой некогда несокрушимой твердыни! Развернуть кампанию в прессе, а затем потихоньку слово «беспринципный» вытащить как синоним свободно мыслящего человека. Свободного от оков старого мира, старых замшелых понятий. Молодежь легко ловить на то, что она должна… просто обязана придерживаться других принципов, чем родители. Родители – это прошлое, и потому их понятия и образ жизни – тоже прошлое! Родители – это обязательно ретроградство, это обязательная тупость и непонимание современных реалий жизни, несмотря на весь хваленый жизненный опыт и даже их ученые степени и заслуги. Все, что пришло от родителей, – плохо, несовременно, устарело. Эти молодые придурки никогда не замечают, что ими руководят старые монстры…

– Итак, – повторил он, – посмотрим, с какой стороны атаковать эту твердыню, этот железобетонный Принцип… Посмотрим, что на этот вызов сумеют ответить русские!

На столе мелодично звякнул звонок. Сверхплоский экран засветился, миловидное лицо его секретарши Мэри выступило из полутьмы.

– Господин президент, – промурлыкала она, – к вам государственный секретарь…

– Зови, – разрешил президент.

Массивная дверь, строгая и без излишней роскоши, открылась рассчитанно медленно, в этом здании ничто не должно двигаться с недостойной поспешностью.

Государственный секретарь, низкорослый человек с огромными залысинами, вошел, ступая неслышно, подтянутый и суховатый, с выражением значительности на желтом, как старый воск, лице. Голос его был, как и жесты, сдержанным и суховатым.

Серые выпуклые глаза смотрели пристально, но, встретившись взглядом с президентом, он намеренно опустил глаза. Все в правительстве знали, что президент, подобно вожаку павианов, не выносит прямых взглядов, сразу усматривая в этом вызов.

– Добрый день, господин президент, – сказал секретарь ровным протокольным голосом. – Надеюсь, он у вас, как и у всей страны, добрый…

– Добрый, добрый, – благодушно подтвердил пре­зидент. – Привет, Виль. Что-то ты весь какой-то серый. В серые кардиналы метишь?

Расхохотался своей шутке, тем более что во всем Вашингтоне он один знает, что такое серый кардинал и чем он отличается от того таракана в красном, который присутствовал на инаугурации.

Государственный секретарь на всякий случай улыбнулся осторожно, положил на стол папку.

– Господин президент, здесь рекомендации наших специалистов по имиджу, а также группы ведущих психоаналитиков…

Президент поморщился:

– Что они хотят?

Секретарь развел руками. Он знал, как и президент знает, что оба лишь крохотные винтики в огромной государственной машине. Каждый делает то, что надо делать, но аналитики позволяют эти эскапады, когда наедине перед зеркалом или доверенным лицом можно заявить, что этого он делать не будет или не хочет…

– Предлагается организовать утечку информации, – сказал секретарь деловито, – что вы, господин президент, являетесь гомосексуалистом.

Президент поморщился сильнее:

– С какой стати?

– Нам нужны голоса сексменьшинств, – объяснил секретарь. – По сути, они уже являются практически большинством. Не сами гомосексуалисты, а вообще… Было предложение привнести в вас… то есть в ваш образ, нечто более экзотичное… ну, скотоложество или мазохизм, но после трех дней совещаний и дискуссий в Институте Имиджа Первого Лица пришли к выводу, что наименее уязвим гомосексуализм. В этом есть нечто даже мужественное, в то время как мазохизм или педофилия… гм… Словом, сегодня предполагается организовать утечку информации.

– Надеюсь, – спросил президент сварливо, – без фото или скрытых съемок? Просто слушок?

Секретарь ответил с некоторой заминкой:

– На первом этапе – да.

– Что, будет и второй этап?

– Только, – успокоил секретарь, – если возникнет необходимость в подпитке. Но и тогда вовсе не обязательно будет снимать именно вас. Достаточно взять похожего на вас человека… Это послужит и страховкой, всегда можно дать задний ход, опровергнуть.

Президент побарабанил пальцами по столу. Ногти были холеные, покрытые тремя слоями лака, тщательно обработанные.

– А не потеряю ли голоса, – поинтересовался он задумчиво, – нормальных людей?

Секретарь, обычно быстрый в подборе нужных слов, снова чуть задержался, и президент это заметил.

– Нормальных людей, – ответил секретарь осторожно, – все еще в стране больше, чем представителей секс­меньшинств… но они, как бы сказать точнее, на обочине. Сейчас преимущество отдается сексменьшинствам, из которых группа гомосексуалистов – самая влиятельная. Она имеет в конгрессе и сенате около трети мест, тиражи журналов гомосексуалистов растут по экспоненте, у них уже три самых популярных телеканала, собственные банки и корпорации… Им выделяются особые пособия, так что нормальный человек чувствует себя не то что обделенным финансово, что имеет место тоже, а… как совсем недавно было дурным тоном назвать негра негром – обвинят в расизме! – точно так же сейчас открыта дорога гомосексуалистам. Стоит студенту назваться гомосеком, у него принимают зачет, только бы не нарваться на обвинение в предвзятости. Гомосексуалистам открыты высшие должности в государстве, в обход правил и в ущерб более достойным гражданам… Словом, сейчас в стране имеет место быть настолько мощное давление общественного мнения… что ни один из так называемых нормальных не рискнет выразить свое недовольство президентом-гомосексуалистом. Более того, проголосует именно за кандидата-гомосексуалиста, только бы не подумали о его предрасположенности к расизму, не заподозрили в ксенофобии…

Президент фыркнул:

– Как будто голосуют не тайно!

– Господин президент, вы же знаете, – сказал госсекретарь с мягкой укоризной, – девяносто девять процентов американских граждан уверены, что потайные камеры следят за их бюллетенями. А потом тайные службы сортируют благонадежных и неблагонадежных. Так что каждый стремится проголосовать так, «как надо».