Уши в трубочку - Никитин Юрий Александрович. Страница 52

Если не удастся отступить в тот угол, то можно по диагонали, там из стены торчит заостренный штырь, равный по длине копью Мордреда. Я даже не буду толкать ее на это копье, это хоть песчинку да положит на чашу весов моей вины, она сама с разгону напорется, сама, сама. И я буду весь в белом, а она, соответственно, в коричневом… Впрочем, этот вариант паршивый, так напорется грудью, я только увижу, как из спины между лопатками высунется окровавленный металлический штык, а это неэстетично, надо, чтобы в последний миг бытия видела меня, глаза расширились в понимании всего, что случилось, можно успеть раскаяться, прошептать что-то, изо рта покажется кровь, самую малость, это из мужчин плещет ведрами, а из женщин одна-две капли, чтобы обозначить ранетость…

Впрочем, можно и там, между стеной с окном и стеной с копьем, пара табуреток лежит острыми ножками вверх, а я сам видел, как один командос бросил зеленого берета на такой стул, и ножка проткнула насквозь, высунулась из груди. Правда, эта не настолько носорожиста, ее веса может не хватить для земной гравитации, лучше будет чуть дальше, там со стены свисают какие-то провода… Конечно же, под высоким напряжением, если эту дуру пихнуть на них… да что это я такой сегодня грубый: пихнуть, толкнуть, подставить ножку, споткнуться, нехорошо, все-таки женщина, к тому же красивая. Должна сама попасть на эти провода, а я с бессильным сожалением буду наблюдать… нет, лучше подбегу с желанием спасти, но она уже будет мертва и упадет мне на руки с последними словами раскаяния и молитвой… в смысле, прости, Вася, я была не права, мой счет в швейцарском банке на такой-то цифре, отдай бедным неграм, а еще лучше – русским, пусть погасят национальный долг, как раз хватит…

Все это, естественно, моментально проносилось в моей голове, так бывает, говорят, в предсмертии, когда успевают увидеть вроде бы всю жизнь со всеми подробностями, а то и не только свою, что куда интереснее; она еще не успела договорить, как я ответил:

– Африка – она и в Африке Африка.

Она насторожилась:

– Это что значит?

– Что жизнь – игра с постоянно меняющейся системой правил. Истина, что у тебя в руках меч, а у меня палка, но разве здравый смысл не подсказывает, что не надо верить абсолютным истинам?

– Не подсказывает, – ответила она злорадно. – А вот не подсказывает!

– Почему все дуры такие женщины? – сказал я со вздохом. – Ведь, кроме чужих неприятностей, в жизни есть и другие радости! Например, вы замужем?

Она ответила с недоумением:

– Нет, конечно… К чему такой вопрос?

Я вздохнул и произнес с лицемерным сочувствием:

– Понимаю, понимаю. Вы не можете себе найти мужчину в мужья потому, что пьяные вам не нравятся, а трезвые, что понятно, скорее удавятся, чем женятся на вас…

Она закричала в бешенстве, ринулась, размахивая ятаганом. Вихрь ударов почти скрыл ее, передо мной был стремительно надвигающийся силовой пузырь из сливающихся, как в жалюзи, полос отточенной стали. Я поспешно метнулся в сторону – грохот, звон битого стекла, треск оконной рамы…

В глазах у меня мутилось, горло пересохло. Пошатываясь на подгибающихся ногах, я подошел к окну, выглянул. Далеко-далеко внизу, я даже не думал, что мы так высоко, на вмятой ударом крыше мерседеса лежит в красивой позе, раскинув руки, крошечное тело. Крови отсюда не видно, что понятно, из женщин ее почти не вытекает, это из нас хлещет, как из раненых слонов, ах да, это уже говорил, ну почему бы не повторить для тугодогоняющих?

Пошатываясь, с прутом в руке побрел в ту комнату, куда увели торкессу. Едва коснулся двери, как стремительно распахнулась, едва не разбив мне нос. Я придержал ее руками, торкесса счастливо вскрикнула и бросилась мне на шею.

– Ты жив?.. В самом деле жив?

– Да вроде бы, – ответил я с неловкостью. – Еще не совсем зомби… А как ты?

– Все правой, – ответила она. – Он там… лежит.

Я осторожно заглянул в дверь. Вожак на полу, раскинул руки, лицо черное, как обугленное, но налилось кровью, из носа и ушей течет густая коричневая кровь и тут же застывает темными наледями. Я спросил потрясенно:

– Как с ним управилась?

Она посмотрела, прищурившись, спросила с расстановкой:

– Ты в самом деле хочешь знать?

Я содрогнулся:

– Нет! Прости, это я сдуру.

Она пожала плечами, брови взлетели вверх в недоумении.

– Когда он начал раздеваться, я хихикнула и указала пальцем. Потом спросила: а что это? Никогда раньше, говорю, тако-о-о-ое не видела! Ну ничего, говорю, зато у тебя такие бицепсы… Ты замерз, да?.. Может, просто поваляемся?.. Ты должен быть очень умный, это называется сублимацией, ведь главное – чтоб человек был хороший…

Я спросил с недоверием:

– Это и сразило?

– Как видишь. Сперва покраснел, потом побледнел, посинел, стал серым, как земля, затем пепельного цвета, наконец ухватился за сердце и грохнулся.

Я покачал головой:

– Ну ты и убийца… Никогда таких подлых приемов… подлейших, расподлейших не знал, даже не предполагал, что развитие военной техники и эскалация боевых приемов может дойти до такой гнусности!

Она взмолилась:

– Милый, ты же знаешь, ничего такого я тебе никогда не скажу! Просто не могу сказать, это будет неправдой… легко опровергаемой неправдой.

Я отодвинулся:

– Оставь молнию на моих брюках. Да не в руках, а в покое!

Она сказала торопливо:

– Да я только хочу убедиться… с тобой все в порядке?

– Нашла как убеждаться, – отрезал я сварливо. – Ты эта, общечеловечка, да? Демократка?

– К тебе направилась женщина, – обвиняюще сказала она. – Очень красивая, она могла тебя… повредить. У нее лицо было как у принцессы Сегинды.

– Чем лучше видна грудь, – повторил я, – тем хуже запоминается лицо.

Ее синие глаза мгновенно стали зелеными.

– Ты видел ее грудь? Она показывала тебе грудь? Она показывала, а мне нельзя?

– Нельзя, – отрезал я. – Ты же не враг?

– Не враг, – согласилась она. – Ты что-то плохо выглядишь…

– Зато хорошо себя чувствую, – возразил я. – Как только сбросил лишние восемьдесят килограмм.

Она ахнула:

– Так похудел?

– При чем тут похудел?

– Развелся? – спросила она.

– Да, – ответил я.

Она проследила за моим взглядом в сторону зияющей дыры. Середина окна исчезла, но сама рама осталась, красиво и страшно блестят ровным цирковым кругом остатки стекла, похожие на острые зубы.

Плечи торкессы зябко передернулись.

– Ну, – произнесла она тихим голосом, – надеюсь, теперь можно уходить?

Из тени выдвинулась фигура с пистолетом в руке. Дуло было направлено в нашу сторону.

– Еще нет, – произнес холодный безжалостный голос.

– Кварг! – вскрикнули мы с торкессой в один голос.

Кварг вышел на свет, улыбка на губах была зловещей.

– Вы могли бы узнать и раньше, – произнес он голосом, похожим на визг пурги, – но были настолько поглощены друг другом…

– Кварг, – повторил я потрясенно, – но ты ведь… Господи, неужели и ты… против нас?

Он покачал головой, в глазах было презрение:

– Слова-то какие… Почему это за вас, против вас?.. Мы всегда только сами за себя, как Англия. Я пурингер, послан сюда еще сто тысяч лет тому назад. Все эти годы я наблюдаю за этой первозданной планетой… Но и наша цивилизация пурингов – песчинка рядом с огромной древней горой сверхцивилизации буштазов…

Я прошептал обалдело:

– Значит… владыки всего-всего на свете… буштазы?

Он покачал головой:

– Не совсем так, Ваше захолустное Величество. Буштазы не самые могучие свертыватели пространства. Гораздо мощнее цивилизации галактозов, под их властью не только сто тысяч галактик, но и ряд недоступных другим измерений, и никто не может сказать, что у них там, сколько там народу, какие силы и что они затевают.

– Ого! – вырвалось у меня невольно.

Одной рукой он держал нас на прицеле, другой вытащил из-за пазухи ярко-красную коробочку с большим цветным дисплеем. Не сводя с нас глаз, не глядя, шлепнул ею по стене. Послышался чмок, коробочка прилипла. Кварг скосил глаза, нахмурился: косо, поспешно и с усилием отодрал, прилепил заново, придержал, пока липучка приклеит к металлу намертво, в буквальном смысле врастил эту бомбу, а кто усомнится, что это бомба, тот вообще идиот, воспитанный на Шекспире. Все это время он не спускал нас с прицела и не отводил взгляда, а когда отнял руку, сказал повеселевшим голосом: