Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович. Страница 31

Волк спросил подозрительно:

– А ты что, расист? Или хуже того – видист?.. Сейчас даже женщины на внешность не смотрят, а смотрят… гм…

– На сокровища! – каркнуло с дерева. – На сокровища!

– На сокровища, – сказал волк с явным облегчением. – Что значит, зрят в корень. Если корень тьфу, то и внешность не поможет, а если злата целая пещера, то любая…

Что любая, я не спорил. Вон та в моем мире, которая, выйдя замуж за принца, стала принцессой, а потом, отсудив у мужа деньжат, сокровища и титул, вышла замуж… или почти вышла за того, у которого сокровищ было еще больше, хоть тот и не был принцем. В моем мире это так привычно, что никто и не подумал, что она должна бы выйти замуж за того офицера или конюха, с которыми спала. А другая из ставших известной благодаря мужу-президенту великой страны, после его гибели вышла замуж за самого богатого человека на свете, пусть дряхлого старца и урода, зато у него одних кораблей было больше, чем у Франции и Германии вместе взятых… Это только в кино королевы идут под венец с бравыми рыцарями, да еще незнатными, а в жизни ищут еще королевистее.

Похоже, подумал я горько, скоро и в кино перестанут.

С другой стороны, подумалось вяло в сытой голове, сидеть над златом – не по мне. То, что рожа перекосится и весь перемутируюсь в такое вот чудовище – это плевать, критерии красоты давно размыты, женщинам теперь все равно, какого цвета кожа, рожа, какой с виду и какой внутри, а нам, мужчинам, тем более. Одни красятся и ресницы наставляют, другие качают железо, а таким вот зеленым властелином подземелий выйти на пляж – полный отпад! Но за золото надо хотя бы удовольствие… Ладно, раздать бедным – в этом тоже можно найти какой-то странный балдеж.

Ворон неожиданно каркнул над ухом:

– Да скажи ему, скажи!

Я отшатнулся, мудрые мысли выпорхнули, как дурные бабочки, что и летать ровно не умеют. Волк посмотрел на меня, заколебался, рыкнул:

– Сам говори.

– Из тебя оно само лезет! – каркнул ворон язвительно.

– Ты заметил первый, – ответил волк с достоинством. – Теперь и честь дадена первому.

Я поморщился:

– Вы о чем?

Ворон слетел на траву, прошелся важно, растопырив крылья, клювом пощелкивал, глаза, как у птицы Рух, походка императорская. Кашлянул пару раз, сказал важно и значительно:

– Конечно, первым заметил я… И чтоб вы вообще без меня делали? Но тащил-то этот мохнатый! Не стану же я, мудрец, черную работу делать? Благородный лорд, если ты разуешь зенки да оглянешься, хоть тебе с твоим животом сейчас и дышать тяжко…

За моей спиной в двух шагах прямо на земле лежал в искусно украшенных ножнах исполинский меч. Видно было, как его протащили через кусты, остался след, словно прошлись плугом. Крестообразная рукоять смотрела на мир гордо и вызывающе.

С колотящимся сердцем я вскочил на ноги. Руки сами потянулись к чудесному мечу:

– Что за чудо?

– Меч властелина подземелий, – сказал ворон гордо. – Золото золотом, но не мало ли это для мужчины? Вот я отыскал и выволок… волк малость помог.

Меч был тяжел, я бережно потащил из ножен, синеватая сталь загадочно мерцала, по широкому, как лицо будущего короля, лезвию бегали искорки, прятались в глубинах, выскакивали и выстраивались в загадочные, быстро исчезающие узоры.

Волк рыкнул с благоговением:

– Меч героя!

– Особый трехручный меч, – объяснил ворон торжественно. – Не всякому это! Ох, не всякому…

– Спасибо, друзья, – прошептал я растроганно. – А вы еще о какой-то полуголой бабе… Их хоть пруд пруди, а вот меч… да еще такой!

Потом мы неслись обратно: я в седле, спина волка изредка мелькала в высокой траве, а ворон устроился за моей спиной на седельном мешке. Перья скребли поясницу, но я больше чувствовал, как встречный ветер пытается выдрать мои длинные волосы.

Трехручный меч красиво и надменно смотрел из-за плеча. Багровое солнце медленно опускалось за темный край земли, и оранжевая шишка рукояти блестела, как кровавый глаз Балора. Ворон начал бурчать насчет ночлега, как все пернатые ни хрена не зрит даже в сумерках, но волк на бегу нюхал воздух, даже подпрыгивал и ловил струю воздуха повыше, уверял, что уже близко.

Наконец на далеком багровом небосводе начали подниматься похожие на заостренные наконечники копий остроконечные крыши, даже зловеще краснели, словно их только что вытащили из груды пылающих углей.

– Город! – воскликнул волк. – Я ж говорил!.. А это пернатое: заночуем в поле, заночуем в поле… Тоже мне мышь-полевка.

– Молчи, серость, – буркнул ворон сонно. – Тьфу, вовсе черность. Мы, варвары, пр-р-резираем уют сцивилизации. Мы, суровые и гордые варвары, бдим и спим во чистом поле…

Он прижался к моей спине комом жестких перьев, скребся, умащиваясь. Я чувствовал горячее тельце, у ворон сорок два – как раз нормальная температура, а у воронов и того выше, потому им надо больше есть и больше спать, а там из-за ровного, как струна, черного горизонта мрачно и красиво поднимаются пурпурные шпили, башни, крыши, наконец высунулись даже зубчики каменной стены, тоже словно облитые красной кипящей кровью.

Мы влетели во двор корчмы, как будто пожарная команда во двор богатого особняка. От кузницы несся веселый ­перестук молотков, из подвала катили тяжелые бочки, на крыльце блюют, лошажье ржанье и фырканье от коновязи, скрип колодезного журавля, плеск воды, запахи кухни, лошадиного пота, свежего сена и опять аромат жареного мяса, от которого я снова ощутил себя голодным, как стая волков на марше.

Мальчишка с готовностью ухватил поводья, а я спрыгнул прямо на нижнюю ступеньку крыльца. Волк моментально очутился рядом, ворон перелетел с мешка и устроился на плече, вогнав для устойчивости когти поглубже в толстую кожу перевязи.

Дверь с треском распахнулась. Я привычно шагнул в сторону, мимо вылетел, провожаемый мощным пинком, тот самый крысоморд с близко посаженными глазками.

Грохнувшись, он перекатился через голову и плюхнулся в грязь, которая возникла с подозрительной готовностью на только что сухом месте. Я услышал истошный вопль:

– Вассалы стоят стеной! Но где же князь?

Он закашлялся от жаб и пауков, что сыпались изо рта. Волк зарычал и с брезгливостью отодвинулся, а к двери подошел, высоко поднимая и отряхивая лапы. Мы шагнули через порог, невидимые руки захлопнули за нами дверь.

Запахи жареного мяса окутали нас с головы до ног, я сглотнул слюну, сразу ощутив себя голодным, зайцы – не еда, а сквозь ровный шум голосов, напоминающий рев морского прибоя, уже знакомо прорезались удалые песни, пьяные выкрики, хохот, звон медных и серебряных кубков.

В лицо пахнуло горячими влажными запахами кислого вина, жареного мяса с луком и чесноком, ароматом горящей хвои. В зале шумно, народу за столами битком, хотя мой прошлый стол наполовину пуст, зато второй, приставленный торцом к его середине, длинный и без скатерти, с обеих сторон заполнен плечистым народом, среди которого выделяются стражники своими кожаными жилетами, но были и мясники, кузнецы, конюхи и еще люди, как я понял, свободные, хоть и не настолько высокого рождения, чтобы их допустили в замок пировать с королевой.

Табуретки и стулья заняты все, но на лавках место отыщется всегда, мы пробрались к моему столу, волк показал клыки одному, другому, и ему место нашлось рядом со мной. Ворон, похоже, слезать с плеча не спешил. Во-первых, так виднее, а он птиц любопытный, а во-вторых, всяк видит, что у него за насест.

Белобрысый мальчишка примчался сразу, с любопытством посмотрел на волка. Я видел, что ему хочется погладить собачку, но воспитанный ребенок вспомнил о работе, детское личико стало серьезным.

Волк на всякий случай показал ему клыки, не любит чрезмерного внимания, скромный, а ворон раздраженно каркнул:

– Ну что беньки вылупил?.. Умных не видал?

Мальчишка ответил по-взрослому рассудительно:

– Да умные что… Теперь всяк умный! По-своему, конечно. Умного много, хорошего мало. А вот с деньгами так и вовсе… Если есть чем платить, то без разницы, какой вы породы. Золото всегда золото. Неважно, из вороньего или волчьего кармана.