Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович. Страница 36

Я взмолился:

– Аркадий Аркадиевич, не говори так красиво!.. Из тебя ученость так и прет. Скоро станешь таким же старым и сварливым. Ты мне на пальцах, на пальцах!

Он пожал плечами:

– На пальцах это уже высший класс мудрости. Вот завернуть сложное каждый дурак умеет. Слушай дальше…

Он говорил и говорил, а я чувствовал невидимые руки, выламывающие мне челюсть. В висках заныло, я противился всем силам этой страшной магии, напрягал и распускал мышцы, усиленно гонял кровь по жилам, однако в горле распухало, росло, наливалось горячим, оттягивало нижнюю челюсть к полу, словно ее налили горячим свинцом.

– Ты обещал, – напомнил я, – показать новых коней.

– Ах да, – спохватился он. Посмотрел на меня с интересом: – Все ты замечаешь…

– Еще бы, – буркнул я. Конечно, мог бы не заметить забывчивость мага или другую нелепицу, если интересно действие, но когда такая скукотища, то цепляешься за каждую соринку. А была бы погоня, за мной или я за кем-то, то перепрыгивал бы через бревна, видя перед собой только спину убегающего врага, что сжег мою деревню, изнасиловал сестру, зарубил родителей, осквернил храм и вылакал мое пиво. – А зачем еще круче кони, если я и на своем рогатике никого еще не пободал?

Он оглянулся на ту часть комнаты, где старый маг, сгорбившись и разводя виновато руками, что-то объяснял хохочущему варвару, а тот напрягал мускулы и надувал щеки.

– Зачем?

– Ну да. Зачем?

Он переступил с ноги на ногу, покраснел, словно я спросил что-то жутко сложное, как умеют спрашивать только варвары: почему, к примеру, вода мокрая или кто там наверху так красиво вырезает каждую снежинку, да и на хрена так трудиться, если тут же либо ломает края, либо вовсе тает.

– Не знаю, – ответил честно. – Всякий раз стараются коня заиметь еще крупнее, сильнее, заметнее…

– Понятно, – сказал я, – это я понимаю. Любишь коней?

– Люблю, – признался он. – Кони… они даже лучше людей. Они добрые! И глаза у них печальные, коричневые, с ресницами…

Старый маг тем временем вводил воина в новый мир, а мы с Куцелием после длинного коридора миновали еще две библиотеки, перешли по висячему мостику с башенки на башенку, оттуда спустились в главный дворец. Вдоль стены вела вниз к выходу легкая лесенка. Младший торопился, а я потрясенно засмотрелся на главный зал, которому, как казалось, не было конца, ибо дальняя стена тонула в сером тумане, а весь зал был заполнен мускулистыми варварами, могучими и плечистыми, почти все с золотыми волосами и ободками из металла на голове, с широкими перевязями через плечо, из ножен торчат одинаковые, словно их ковал один и тот же кузнец, мечи. Все мечи, конечно же, двуручные, длинные, одному человеку не поднять даже двумя руками, но в зале люди не простые, не простые…

Я механически переступал со ступеньки на ступеньку, глаза мои не отрывались от этого моря голов и блестящих, как валуны в дождь, плеч. Все тупо и напыщенно говорили о Пути Меча, говорили и говорили, их одинаковые слова сливались в мерный убаюкивающий шум морского прибоя. Ряды голов уходили вдаль, как одинаковые недолговечные волны, теряясь в бесконечности.

Все одинаково здоровые, с пепсодентовыми зубами и ухоженными волосами, вымытыми в трех шампунях… откуда здесь шампуни, мелькнуло неуместное. И почему здесь стерильно чистые, если даже в нашем двадцатом весь мир тонул во вшах, будь это Россия или Америка…

– Пойдем в конюшню, – поторопил я.

– Да-да, – согласился он. – А как тебе… эти?

– Пойдем в конюшню, – сказал я на это. – Пойдем к лошадям.

Во дворе в лицо ударило сухим и горячим ветерком. Я остановился на миг, ослепленный буйствующим солнцем. От нагретых каменных стен несло теплом, под сапогами каменные плиты прогибались, как асфальт в июльскую жару.

Куцелий сгорбился, как будто солнце било его по голове палкой, торопливо повел меня по широким, накаленным за день каменным плитам. Он на глазах съеживался, как уменьшается мокрица, если в такой же день отвернуть плоский камень и дать солнцу увидеть всю тамошнюю бледную живность.

На той стороне двора, загораживая вход в конюшню, бесновалась толпа людей в длинных халатах и с остроконечными колпаками на головах. У одних колпаки расписаны хвостатыми звездами на черном фоне, у других такие же звезды падают на темно-синем, а у третьих и вовсе не звезды, а кометы. Я, правда, разницы не видел, но люди орали, толкались, я видел взлетающие кулаки, палки, посохи, иные с довольно увесистыми набалдашниками. Крик стоял страшный.

Куцелий поморщился:

– Не обращайте внимания. Для героя это неинтересно. Это бьются последователи двух школ: традиционалисты и неотрадиционалисты.

– А что, есть разница?

– Немалая, – отмахнулся он, но я смотрел требовательно, а глаза у меня теперь простые и чистые, как у ребенка, и знающий маг объяснил с неохотой: – Однажды древний пророк Мухаммад… он тогда еще не был пророком, а просто пас ослов, ему было сорок лет, лежал себе на кошме и пил чай… как вдруг перед ним возник огненный ангел и предложил этому погонщику мулов совершить путешествие на небеса. Мухаммад от испуга выронил чашу, но быстро пришел в себя и согласился. И тогда ангел вывел его из шатра, где уже ждал огненный конь по имени Бурак, посадил сзади себя на коня, и вознеслись в небесные чертоги. Долго показывал Мухаммаду джанну… это их рай, показал и джаннахан, это ад для грешников, подробно объяснил, как достичь праведности, как жить достойно, чтобы занять место в райском саду, где каждого праведника будут ждать по десять тысяч девственниц, чистых, как кобылицы необъезженные и как жемчужины несверленые, которые к утру снова получают свою невинность, и у каждой на груди будет начертано его имя… В заключение сам Творец принял Мухаммада в своих покоях, совместно отобедали неспешно и степенно, а затем огненный ангел снова доставил Мухаммада обратно.

Мы обошли выясняющих истину философов по широкой дуге. Уже на пороге конюшни я оглянулся. Одного сбили наземь и топтали ногами, еще двух утаскивали под руки. Каменные плиты забрызгало красным, а по всей проезжей части блестели в кровавых лужицах белые, как сахар, комочки, в которых я признал выбитые зубы.

– Так из-за чего спор? Атеисты?

– Нет, просто одни доказывают, что все так и было наяву, а другие утверждают, что просто привиделось. Дело в том, что, когда ангел исчез, Мухаммад потрясенно обнаружил, что чайник еще горяч, а из опрокинутой им кружки все еще выливается чай. То есть все путешествие длилось мгновение. Причем эти, которые «за» привиделось, тоже разделились на две ветви: для одних видение все-таки от Аллаха, для других – от усталости. Или же, мол, вместо кофе попробовал других травок.

– Ну, – буркнул я, – все в мире усложняется.

– Еще как, – поддакнул Куцелий. – Усложняется и усложняется… Все больше течений, больше доводов…

Я наткнулся на ускользающий взгляд младшего мага, слишком пристальный, что-то подсказывающий. По спине пробежало нехорошее ощущение, словно к моим мозгам приблизилась яркая и ясная по простоте мысль, а я спугнул еще на подлете.

Из широко распахнутых ворот ударил запах свежего сена, конского пота и свежесть холодной ключевой воды. Я уже переступал порог, когда вдруг все потемнело, а по залитым солнцем плитам поползла страшноватая тень как от тучи, но было в ней нечто зловещее, отчего у меня волосы встали дыбом.

Тяжелая и неспешная, эта тень подминала стебельки трав, что выбились на свет между плитами, те с легким хрустом переламывались, я видел сползающие на камень белесые капли сока и сами плиты, проседающие в землю. Испуганный, откуда такое в ясный солнечный день, я вскинул голову, одновременно скакнув в сторону и бросая ладонь на рукоять меча.

В блистающей синеве с неспешностью атомного авианосца двигался огромный каменный остров, похожий на исполинскую могильную плиту. Взгляду открывалось только днище, темно-коричневое, словно разломили гранитный хребет, верхняя половина после чего поднялась в воздух вместе с лесами, жилыми домами и его обитателями.