Рука Оберона - Желязны Роджер Джозеф. Страница 15

Мои мысли бешено вращались вокруг тех намеков, тех тайных знаний, которые Дворкин только что горстью бросил мне в лицо. Трудно было понять, так ли все происходило на самом деле, или же Дворкин злоупотребляет метафорами или просто несет какой-то параноический бред, однако же все это было очень похоже на то, что я хотел, что я должен был услышать. Так что, по-прежнему стараясь не поворачиваться к нему лицом и говорить голосом того, за кого он меня принял первоначально, я сказал:

– Расскажи мне, как все исправить.

Он соединил кончики пальцев и заговорил:

– Я – Образ, в самом настоящем смысле этого слова. Пройдя сквозь мой разум, чтобы обрести свою нынешнюю форму и стать основой Амбера, он оставил на мне свою мету точно так же, как и я на нем. Однажды я вдруг отчетливо понял это. Я – это я и Образ, а он должен был стать Дворкином в процессе обретения самого себя. Мы изменяли друг друга, когда создавалось это место и это время, и здесь-то и заключены наша слабость и наша сила. Мне стало ясно, что любой вред, нанесенный Образу, наносится и мне самому, а вред, нанесенный мне, отразится на состоянии Образа. И все же по-настоящему мне навредить невозможно, ибо Образ защищает меня, ну а кто, кроме меня, способен нанести серьезный вред Пути? Великолепная замкнутая система, и все ее слабые места защищены ее же собственной силой.

Дворкин умолк. Я слушал, как потрескивают дрова в очаге. Не знаю, к чему прислушивался он. Потом он сказал:

– Но я ошибся. И ведь это так просто… Моя кровь, начертавшая Образ, способна его и стереть. Но понадобились века, чтобы понять: кровь крови моей тоже на это способна. Она тоже может стирать линии Образа и изменять их – вплоть до третьего колена.

Я не очень удивился, узнав, что он приходился всем нам праотцом. Мне почему-то всегда казалось, что так оно и должно было быть, что я всегда знал об этом, но никогда не говорил этого вслух. И все же… это известие поднимало куда больше вопросов, чем давало ответов. Еще одно поколение родственничков. В нашей-то разветвленной семейке… Я совсем запутался насчет Дворкина: кто же он все-таки такой? Особенно если учесть, что, согласно его собственным словам, это всего лишь сказка, сочиненная старым безумцем.

– А починить Образ… – начал было я.

Он ухмыльнулся; и я увидел ухмылку Дворкина на своем собственном лице, маячившем передо мной.

– Неужели ты совсем утратил вкус к тому, чтобы править живой пустотой и быть владыкой хаоса?

– Возможно, – ответил я.

– Клянусь Единорогом, матерью твоей, я знал, что к этому придет! Образ столь же силен в тебе, как и королевство. Так чего же ты хочешь теперь?

– Сохранить королевство.

Дворкин покачал своей/моей головой:

– Было бы куда проще все разрушить и попытаться все начать сначала – как я тебе неоднократно предлагал прежде.

– Ты же знаешь, что я упрям. Так что попробуй предложить мне это еще раз, – сказал я, пытаясь подражать ворчливому тону отца.

Он пожал плечами:

– Уничтожь Образ, и мы уничтожим Амбер и все тени вокруг него. Позволь мне уничтожить себя в центре Образа, чтобы стереть его. Позволь мне свершить это, но прежде дай слово, что затем ты возьмешь Камень Правосудия, содержащий сущность порядка, и с его помощью создашь новый Образ, светлый, чистый и незапятнанный, вычертишь его кровью души своей, пока легионы хаоса на каждом шагу будут пытаться отвлечь тебя. Пообещай мне это – и позволь покончить со всем, ибо я сломлен и скорее умру ради порядка, чем буду жить ради него. Что скажешь?

– А не лучше ли попытаться починить то, что у нас уже есть, чем уничтожать работу многих тысячелетий.

– Трус! – вскричал он, вскакивая на ноги. – Я так и знал, что ты это скажешь!

– Но разве я не прав?

Дворкин принялся мерить шагами комнату.

– Сколько раз мы с тобой говорили об этом! – воскликнул он. – Но ты по-прежнему стоишь на своем. Боишься попробовать!

– Возможно, – кивнул я. – А по-твоему, разве то, ради чего ты пожертвовал столь многим, не стоит попытаться спасти – если существует такая возможность и жертвы во имя его спасения будут не так уж велики?

– Ты все еще не понимаешь, – сказал он. – Я могу думать только об одном: поврежденная основа должна быть уничтожена и, надеюсь, благополучно заменена иной. Природа моего собственного недуга такова, что никакого исцеления я не предвижу. Именно в этом-то я и поврежден. Так что чувства мои предопределены.

– Если Камень Правосудия способен создать новый Образ, то почему бы не использовать его для восстановления старого узора, покончить с нашими бедами и излечить твою душу?

Дворкин подошел и остановился прямо передо мной.

– Неужели ты все забыл? Ведь ты же знаешь, что бесконечно труднее выправить повреждение, чем начать все сначала. Даже Камню куда легче уничтожить Образ, чем восстановить его. Неужели ты забыл, как это выглядит? – Он ткнул куда-то в стену у себя за спиной. – Может, хочешь пойти и полюбоваться?

– Да, – сказал я. – Пожалуй. Пойдем.

Я встал и посмотрел на Дворкина сверху вниз. Сердясь на меня, он израсходовал слишком много сил, и его контроль над собственным телом ослабел. Он уже снова стал на три-четыре дюйма короче, а «мое» лицо постепенно превращалось в его собственное, похожее на физиономию гнома; и уже вполне заметен стал старый горб между лопаток, особенно когда Дворкин начинал жестикулировать.

Его глаза вдруг изумленно расширились, и он внимательно всмотрелся в мое лицо.

– Ты действительно так думаешь? – медленно проговорил он. – Что ж, хорошо. Пойдем.

Дворкин повернулся и пошел к огромной обитой металлом двери. Я последовал за ним. Ключ ему пришлось поворачивать обеими руками, потом он еще и навалился на него всем телом. Я хотел было помочь ему, но Дворкин одним взмахом руки отмел меня в сторону, проявив при этом необычайную силу. Наконец ключ был повернут. Дверь заскрежетала и распахнулась вовне. Я сразу почувствовал странный, однако почему-то знакомый запах.

Дворкин шагнул через порог и остановился. Потом отыскал то, чего ему, видимо, не хватало: высокий посох, стоявший справа от нас у стены. Он несколькораз ударил посохом о землю, и его верхний конец начал светиться, достаточно хорошо освещая все вокруг, в том числе и вход в узкий туннель, куда Дворкин теперь и направился. Я двинулся следом, и вскоре туннель стал настолько широк, что я уже смог идти рядом с Дворкином. Запах становился все сильнее, и мне уже практически было ясно, откуда он доносится. Ведь совсем недавно…

Где-то шагов через восемьдесят мы свернули налево и стали подниматься вверх. Затем миновали небольшую пещеру, пол в которой усыпали обглоданные кости, а в каменную стену было вделано большое металлическое кольцо. От кольца, поблескивая, тянулась металлическая цепь; звенья ее казались во мраке каплями расплавленного, но уже остывающего металла.

Туннель снова стал уже, и Дворкин снова пошел впереди. Очень скоро он вдруг резко свернул куда-то за угол, я услышал его невнятное бормотание и сам чуть не налетел на него. Он ползал на четвереньках и левой рукой шарил в темной трещине в скале. Потом я услышал негромкое знакомое карканье, увидел выход из пещеры, куда выводила цепь, и наконец догадался, где мы и что там, на конце цепи.

– Хороший Виксер, – донеслось до меня бормотание Дворкина, – ты не сердись, дальше я не пойду, так что все в порядке, хороший мой Виксер. Вот тут есть еще кое-что для тебя в подарочек.

Что уж он там достал из трещины в скале и бросил грифону, понятия не имею. Однако лиловый грифон, к которому я теперь подошел довольно близко, дернул головой, поймал подношение и принялся звучно его пережевывать.

Дворкин с ухмылкой посмотрел на меня:

– Удивлен?

– Чем?

– Ты небось думал, что я его боюсь? Что я никогда не сумею с ним подружиться? Ведь это ты посадил его здесь, у выхода, чтобы я не смог выбраться наружу и достичь Образа?

– Я хоть раз сказал так?

– А зачем? Я же не дурак.