Дюна - Герберт Фрэнк Патрик. Страница 117

– Пока… случаются еще недоразумения, – неохотно начала она. – Алия слишком… необычна. Женщины боятся ее, потому что ребенок, едва не младенец, говорит о… вещах, которые должны бы знать только взрослые. Они не понимают то… изменение, происшедшее с ней во чреве матери… изменение, сделавшее Алию такой… отличной от всех.

– Значит, недоразумения? – переспросил он и подумал: Не зря у меня были видения о проблемах вокруг Алии и…

Чани взглянула на разгорающийся горизонт.

– Некоторые женщины пошли даже к Преподобной Матери. Они требовали, чтобы она изгнала демона из своей дочери, и цитировали Писание: «Да не потерпите вы, чтобы ведьма жила меж вами».

– И что же ответила им Мать?

– Напомнила им закон и выпроводила их, весьма сконфуженных. Она сказала: «Если Алия и вызывает у вас беспокойство, то причиной тому – неспособность предвидеть и предупредить случившееся с ней». И попыталась объяснить им, как случилось, что преображенная Вода Жизни подействовала на Алию в ее чреве. Но женщины сердились, потому что она пристыдила их, и ушли, сердито ворча.

С Алией всегда будут сложности… – подумал он.

Колючий песок, пахнущий премеланжевой массой, коснулся открытых участков кожи.

– Эль-саяль – песчаный дождик, приносящий утро… – пробормотал он.

В сероватом свете утра он оглядел пески: земля, не знающая жалости, песок – мир в себе, песок, сливающийся с песком…

На юге, где еще не разошлась ночная тьма, сверкнула сухая молния – последняя буря наэлектризовала пески, в них накопился сильный статический заряд. Гром послышался с сильным запозданием.

– Голос, украшающий землю, – сказала Чани. Люди один за другим вылезали из палаток. Подошли часовые, дежурившие за скалой. Приказывать не требовалось – все шло по заведенному издревле распорядку.

«Как можно меньше приказывай, – учил его отец… когда-то, очень давно… – Раз прикажешь – “делайте то-то и то-то”, и потом всегда придется приказывать о том же».

Фримены инстинктивно следовали этому правилу.

Хранитель Воды начал утренний молитвенный распев, добавив к нему слова, открывающие ритуал посвящения в наездники Пустыни.

– Мир – лишь пустая оболочка, и все в мире смертно, – читал он нараспев, и голос его плыл над дюнами. – Кто отвратит десницу Ангела Смерти? И свершится установленное Шаи-Хулудом…

Пауль слушал. Он, конечно, заметил, что этими же словами начиналась смертная песнь федайкинов: воины-смертники распевали ее, кидаясь в бой.

Может быть, и сегодня здесь сложат каменный курган, чтобы отметить еще одну смерть, – подумал он. – И проходящие мимо фримены будут останавливаться, и каждый добавит по камню к этому кургану, и вспомнит Муад’Диба, погибшего здесь…

Такая возможность тоже была на одной из вероятностных линий будущего, расходящихся из той точки пространства-времени, где он находился сейчас. Неопределенность видений мучила его. Чем больше боролся он со своим ужасным предназначением, чем больше старался не допустить джихад, тем большее смятение охватывало его пророческое видение. Будущее казалось ему бурной рекой, несущейся в пропасть, – а за нею все было закрыто туманом…

– Стилгар идет, – сказала Чани. – Любимый, я должна теперь отойти. С этой минуты я только сайядина, наблюдающая за обрядом, чтобы потом все было верно занесено в Хроники. – Она взглянула на него снизу вверх, и на миг самообладание изменило ей. Впрочем, она тут же взяла себя в руки. – Когда испытание закончится, я сама приготовлю тебе завтрак, – пообещала она и отвернулась.

Стилгар подошел к ним. При каждом его шаге мелкий, как тонкая мука, песок взлетал легкими облачками из пыльных луж. Он не сводил с Пауля неукротимого взгляда обведенных тенью глаз. Его лицо с угловатыми обветренными скулами, с черной бородой, выбивавшейся из-под лицевого клапана дистикомба, казалось высеченным из камня.

Стилгар нес знамя Пауля – черно-зеленое полотнище с водяной трубкой дистикомба на древке. Это знамя уже стало легендой среди фрименов. Не без гордости Пауль подумал: «Я теперь не могу сделать ни одного пустяка без того, чтобы он тут же не превратился в легенду. Они все заметят: как я простился с Чани, как приветствовал Стилгара… каждый мой сегодняшний шаг. Буду я жить или погибну – в любом случае это войдет в легенду. Но я не могу умереть – ибо тогда останется только легенда, и ничто не сможет остановить джихад».

Стилгар воткнул древко знамени в песок рядом с Паулем, встал, опустив руки. Синие-в-синем глаза смотрели спокойно и сосредоточенно. Это напомнило Паулю, что и его собственные глаза тоже начала затягивать синяя дымка ибада. Пряность…

– Они запретили нам хадж! – провозгласил с ритуальной торжественностью Стилгар.

Пауль, как учила Чани, ответил:

– Кто смеет отказать свободному фримену в праве идти или ехать, куда он пожелает?

– Я – наиб, – продолжил Стилгар, – и враг никогда не возьмет меня живым. Я – опора треножника смерти, несущего гибель всем нашим врагам.

Наступила пауза.

Пауль оглядел фрименов, неподвижно стоявших за спиной Стилгара. Каждый в этот миг повторял про себя слова молитвы. И он подумал: вот народ, чья жизнь состоит из непрерывных сражений и убийств, каждый день которого исполнен лишь ярости и скорби – и никто из них даже представить себе не мог, что явится нечто и заменит эти чувства… Единственно – мечта, которой поделился с ними незадолго до гибели Лиет-Кинес. Поделился – и смог заразить ею и самого Пауля, и его мать.

– Где Господь, Который вел нас по пустыне, по земле пустой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной? – вопросил Стилгар.

– Он вечно пребудет с нами, – хором, нараспев произнесли фримены.

Стилгар расправил плечи, подошел вплотную к Паулю и понизил голос:

– Не забудь, чему я тебя учил. Действуй прямо и просто, не вздумай фокусничать. У нас дети впервые вскакивают на червя в двенадцать. Ты больше чем на шесть лет старше, и ты не был рожден для нашей жизни. Тебе не нужно сейчас поражать нас своей смелостью: мы знаем, что ты храбр. Все, что ты должен сделать, – это подманить Подателя, вскочить на него и проехать некоторое расстояние.

– Не забуду, – ответил Пауль.

– Ну, смотри. Я учил тебя и не хотел бы, чтобы ты осрамил меня.

Он вытащил из-под плаща пластиковый шест около метра длиной. С одного конца шест был заострен, на другом была закреплена заводная пружинная трещотка.

– Я сам подготовил для тебя манок. Он в полном порядке. Бери.

Пауль принял манок, ощутил теплый, гладкий пластик.

– Твои крючья у Шишакли, – продолжал Стилгар. – Он вручит их тебе, когда ты поднимешься вон на ту дюну. – Он показал рукой. – Вызови большого Подателя, Усул. Веди нас!

В его голосе звучала не только ритуальная торжественность, но и тревога за друга.

В этот миг солнце словно выпрыгнуло из-за горизонта. Небо сразу же приняло серебристый серо-голубой цвет – это обещало день необычайно сухой и жаркий даже для Арракиса.

– Приходит палящий день, – провозгласил Стилгар уже совершенно торжественным тоном. – Ступай, Усул, и оседлай Подателя, и отныне странствуй в песках, как подобает вождю людей.

Пауль отсалютовал своему знамени – ветер стих, и черно-зеленое полотнище неподвижно обвисло – и повернулся к дюне, на которую указал Стилгар: грязно-бурые склоны, S-образный гребень. Остальные уже уходили в противоположную сторону и поднимались на дюну, под склоном которой укрывался их лагерь.

Перед Паулем оставался только один человек – Шишакли, взводный командир федайкинов. Его лицо было закрыто, между капюшоном и лицевым клапаном виднелись только раскосые глаза.

Шишакли протянул ему два тонких, похожих на хлысты прута, каждый был метра полтора длиной, со сверкающим крюком из пластали на конце. Второй конец был утолщенным и шероховатым для надежного захвата.

– Это мои собственные крючья, – хрипло пробасил Шишакли. – Они меня ни разу не подводили.

Пауль кивнул, сохраняя молчание, как велел обычай. Взял крючья, обошел Шишакли и продолжил подъем к гребню дюны. На самом верху он остановился, оглянулся: его отряд рассыпался по пескам, точно вспугнутая мошкара. Впечатление усиливали развевающиеся на ходу полы одежд. Теперь Пауль остался один. Он стоял на песчаном гребне, и перед ним раскинулась Пустыня. До самого горизонта, плоского и неподвижного. Стилгар выбрал хорошую дюну: она была выше остальных, и с нее было дальше видно.