Голый завтрак - Берроуз Уильям Сьюард. Страница 13

"Неужели нет никакого места, где его могли бы вылечить?"

"Мне кажется, есть нечто вроде санатория," он вытягивает из себя это слово с двусмысленной непристойностью, "в Районной Столице. Я запишу вам адрес."

"Химическая терапия?"

Его голос падает во влажном воздухе фальшиво и тяжело.

"Кто может сказать. Все они – глупые крестьяне, а хуже всех крестьян – так называемые образованные. Этим людям следует препятствовать не только учиться читать, но и учиться разговаривать. Нет нужды не давать им думать; об этом позаботится природа."

"Вот вам адрес," прошептал врач, не разжимая губ.

Он уронил свернутую пилюлей бумажку Карлу в ладонь. Его грязные пальцы, лоснящиеся от пластилина, задержались у Карла на рукаве.

"Остался еще вопрос моего гонорара."

Карл сунул ему скомканную банкноту…. и врач растворился в серых сумерках, потрепанный и вороватый, как старый торчок.

Карл увидел Хоселито в большой чистой комнате, полной света, с отдельной ванной и бетонным балконом. И ведь не о чем говорить в этой холодной пустой комнате, водяные гиацинты растут из желтой вазы и фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, страх то пропадает, то появляется в его глазах. Когда он улыбался, страх улетучивался маленькими кусочками света, загадочно таился в высоких прохладных углах комнаты. А что я могг сказать, чувствуя смерть вокруг себя и маленькие расколотые образы, что лезут перед сном в голову?

"Завтра меня отправят в новый санаторий. Приезжай меня навестить. Я там буду один."

Он закашлялся и проглотил конфетку с кодеином.

"Доктор, я понимаю, то есть, мне дали понять, я читал и слышал – сам я не отношусь к медицинской профессии – и даже не пытаюсь делать вид – что концепция санаторного лечения в большей или меньшей степени вытеснена, или. по крайней мере, весьма определенно дополнена химической терапией. Соответствует ли это истине, по вашему мнению? То есть, я хочу сказать, Доктор, пожалуйста, будьте со мной откровенны, как человек с человеком, как вы относитесь к химической терапии по сравнению с санаторным лечением? Вы ее приверженец?

Индейское лицо врача с признаками больной печени было непроницаемо, как лицо банкомета.

"Полностью современная, как видите," он обводит комнату жестом лиловых от дурного кровообращения пальцев. "Ванна… вода… цветы. Весь чох." Он завершил выражением на кокни с торжествующей ухмылкой. "Я напишу вам письмо."

"Вот это письмо? В санаторий?"

Голос врача доносился из страны черных скал и огромных бурых лагун, масляно переливавшихся на поверхности. "Мебель… современная и удобная. Вы так и находите, разумеется?"

Карл не мог разглядеть санатория из-за фальшивого фасада с зеленой лепниной, который венчала хитрая неоновая вывеска, мертвая и зловещая на фоне неба в ожидании темноты. Санаторий был, по всей видимости, построен на огромном известняковом мысе, о который волнами разбивались приливы цветущих деревьев и щупальцев лоз. В воздухе висел тяжелый запах цветов.

Комманданте сидел за длинными деревянными козлами под решеткой, заплетенной лианами. Он абсолютно ничего не делал. Он взял письмо, протянутое ему Карлом, и шепотом прочел от начала до конца, пальцами левой руки читая у себя по губам. Потом наколол письмо на шип над парашей. Потом начал что-то списывать с конторской книги, полной цифр. Он все писал и писал.

В голове у Карла мягко взрывались расколотые образы, и в неслышном падении он выскальзывал из себя. Ясно и резко с огромного расстояния он видел самого себя сидящим в столовой. Передоз гарриком. Его старуха трясет его и подносит к самому носу горячий кофе.

Снаружи старый наркуша в костюме Деда Мороза продает рождественские брелоки. "Боритесь с туберкулезом, народ," шепчет он своим бестелесным торчковым голосом. Хор Армии Спасения, состоящий из искренних, гомосексуальных футбольных тренеров, поет: "В Сладком Грядущем".

Карл вплыл обратно в свое тело, мусорных призрак, по которому земля плачет.

"Я мог бы его подкупить, конечно."

Комманданте постукивает по столу одним пальцем и мычит "Пробираясь до Калитки". Далеко, затем настойчиво близко – что-то вроде сирены в тумане, за долю секунды до скрежещущего грохота.

Карл наполовину извлек банкноту из кармана брюк…. Комманданте стоял возле огромной стены шкафчиков и сейфов. Он взглянул на Карла, глаза больного животного потухли, умирая внутри, безысходный страх отражал лик смерти. В этом цветочном запахе, с банкнотой, наполовину вынутой из кармана, Карла охватила слабость, спирая дыхание, останавливая ток крови. Он оказался в громадной воронке, кружась спиралью вниз, к черной точке.

"Химическая терапия?" Вопль выплеснулся из его плоти сквозь пустые раздевалки и казармы, затхлые отели курортов и призрачные, кашляющие коридоры туберкулезных санаториев, бормочущий, отхаркивающийся серый запах воды из-под грязной посуды – запах ночлежек и Домов Престарелых, гигантские, пыльные таможенные сараи и склады, сквозь разломанные портики и размазанные арабески, железные писсуары, протертые до толщины листка бумаги струями мочи миллионов педиков, заброшенные и заросшие сорняками уборные с затхлым запахом говна, вновь превращающегося в почву, торчащий деревянный фаллос на могиле вымирающих народов, жалобный, как листва на ветру, через широкую бурую реку, по которой плывут целые деревья с зелеными змеями в ветвях, а грустноокие лемурывысматривают берег поверх громадной равнины (крылья стервятников шелестят в сухом воздухе). Путь усыпан рваными гондонами, пустыми пульманами из-под гаррика и тюбиками конского возбудителя, выжатыми досуха, как костяная мука на летнем солнцепеке.

"Моя мебель." Лицо комманданте пылало металлом во вспышке настойчивости. Глаза его погасли. По комнате повеяло озоном. "Новиа" бормотала над своими свечками и алтарями в одном углу.

"Все это – Трак… современный, отличный…" он идиотски качает головой и распускает слюни. Желтый кот тянет Карла за штанину и выбегает на бетонный балкон. Мимо проплывают облака.

"Я мог бы вернуть свой депозит. Начните мне какое-нибудь маленькое предприятие где-нибудь." Он кивает и улыбается, как заводная игрушка.

"Хоселито!!!" Мальчишки, играющие на улице в мяч, гоняющие быков и рассекающие на великах, поднимают головы, когда это имя со свистом проносится мимо и медленно тает вдали.

"Хоселито!… Пако!… Пепе!… Энрике!…" Жалостливые мальчишеские крики плывут в теплой ночи. Знак Трака ворочается ночным зверем и вспыхивает синим пламенем.

ЧЕРНОЕ МЯСО

"Мы друзья, да?"

Юный чистильщик обуви натянул свою фарцовую ухмылку и заглянул снизу в мертвые, холодные, подводные глаза Моряка – глаза без следа тепла, похоти, ненависти или какого бы то ни было чувства, подобных которым мальчишка не только ни разу в жизни не испытывал в себе, но и ни у кого не видел, одновременно холодные и напряженные, безличные и хищные.

Моряк наклонился и дотронулся пальцем до внутренннего сгиба локтя мальчишки. Он заговорил мертвым, торчковым шепотом:

"С такими венами, как у тебя, Пацан, я бы за всю оттянулся!"

Он рассмеялся, черный насекомый смех, казалось, служивший некоей непостижимой функцией ориентации, вроде писка летучей мыши. Моряк засмеялся трижды. Потом остановился и завис неподвижно, вслушиваясь в себя. Он нащупал неслышную частоту мусора. Лицо его разгладилось, будто высокие скулы облил желтый воск. Он выждал полсигареты. Моряк умел выжидать. Но глаза его горели отвратительным сухим голодом. Он медленным полуоборотом обернул свое лицо, полное контролируемой чрезвычайности, срисовывая только что зашедшего внутрь человека. "Жира" Терминал сидел там, прочесывая кафе пустым взглядом перископа. Когда глаза его наткнулись на Моряка, он коротко кивнул. Только оголенные нервы мусорной болезни засекли это движение.