Гомосек - Берроуз Уильям Сьюард. Страница 16

– Я хочу подать официальную жалобу на нарушение контракта, – ответил Аллертон. – Ты говорил – два раза в неделю.

– Говорил. Ну, контракт, разумеется, штука гибкая, можно сказать. Но ты прав. Дважды – так дважды, сир. Конечно, если у тебя в штанах зачешется в перерывах, не стесняйся – дай мне знать.

– Я тебе звякну.

Для Ли вода была в самый раз – он терпеть не мог холодной. Когда он погрузился, то даже не вздрогнул. Они поплавали около часа, затем сидели на берегу и смотрели на море. Аллертон мог так сидеть часами и ничего не делать. Он сказал:

– Вон тот пароход уже час разводит пары.

– Я пошел в город – посмотрю на местные bodegas и куплю бутылку конька, – сказал ему Ли.

Городок выглядел древним – улицы, вымощенные известняком, грязные салуны, набитые моряками и докерами. Чистильщик обуви спросил у Ли, не хочет ли он "славную девочку". Ли посмотрел на него и ответил по-английски:

– Нет, и тебя я тоже не хочу.

У торговца-турка он купил бутылку коньяка. В лавке имелось все: корабельные припасы, скобяные изделия, оружие, продовольствие, выпивка. Ли приценился к оружию: триста долларов за "винчестер" 30-30 – в Штатах они идут по семьдесят два. Турок сказал, что на оружие большая пошлина, потому и цена такая.

Обратно Ли пошел по пляжу. Все дома – из бамбуковой щепы с деревянными каркасами, четыре столба вкопаны прямо в землю. Простейшая конструкция: вбиваешь поглубже четыре сваи, а к ним гвоздями приколачиваешь дом. Все дома были футах в шести от земли. Улицы – из грязи. На домах сидели тысячи стервятников, они бродили по земле и клевали отходы. Ли пнул одного, и птица сорвалась с места, хлопая крыльями и негодующе вякая.

Ли прошел мимо бара – большого здания, выстроенного прямо на земле, – и решил зайти выпить. Бамбуковые стены тряслись от шума. Два жилистых человечка средних лет выплясывали друг против друга какое-то непристойное мамбо, беззубые улыбки раздирали их пергаментные лица. Подошел официант и улыбнулся Ли. У него тоже не было передних зубов. Ли сел на короткую деревянную скамью и заказал коньяк.

К нему приблизился мальчишка лет шестнадцати и сел рядом. Улыбнулся Ли открыто и дружелюбно. Ли улыбнулся в ответ и заказал refresco для мальчика. В благодарность за выпивку тот уронил руку Ли на бедро и сжал его. Зубы у мальчугана были неровные, их как-то перекосило на одну сторону, но он был, по крайней мере, молод. Ли задумчиво взглянул на него: расклада понять он не мог. Мальчишка его подначивает или просто дружелюбен? Он знал, что в Латинской Америке люди не стыдятся физического контакта. Мальчишки ходят везде, обнимая друг друга за шеи. Ли решил не рисковать. Он допил, пожал мальчишке руку и направился в гостиницу.

Аллертон по-прежнему сидел на веранде в плавках и желтой рубашке с коротким рукавом, трепетавшей на его тощем теле под струями вечернего ветерка. Ли сходил на кухню отеля и попросил льда, воды и стаканы. Аллертону он рассказал про турка, городок и мальчишку.

– Пошли врубимся в тот бар после ужина? – предложил он.

– Чтоб меня всего облапали местные мальчишки? – отозвался Аллертон. – Благодарю покорно.

Ли рассмеялся. Он чувствовал себя на удивление хорошо. Антигистамин гасил тягу к джанку до смутного недомогания – он бы его и не замечал, если бы не знал, что это такое. Он посмотрел на бухту, красневшую под закатным солнцем. На рейде стояли лодки и яхты всех размеров. Ли захотелось купить яхту и плавать на ней вдоль побережья. Аллертону такая мысль понравилась.

– В Эквадоре мы можем затариться яхе, – сказал Ли. – Подумай только – контроль за мыслями. Бери кого хочешь и перестраивай на свой вкус. Тебя что-то в ком-то раздражает, ты говоришь: "Яхе! Я хочу, чтобы эти номера стерлись из его мозга". Можно придумать, что и в тебе изменить, моя куколка. – Он посмотрел на Аллертона и облизнулся. – После нескольких поправок ты станешь намного приятнее. Ты и сейчас, конечно, приятный, но есть в тебе эти досадные выверты. В смысле, ты же всегда делаешь то, чего мне хочется.

– Так ты в самом деле думаешь, что в этом что-то есть? – спросил Аллертон.

– Русские явно так думают. Насколько я понимаю, яхе – эффективный наркотик правды. Для этого также используют мескалин. Пробовал когда-нибудь?

– Нет.

– Кошмарная дрянь. Мне было так плохо, что хотелось сдохнуть. Тошнит, а сблевать не получается. Одни изматывающие спазмы диафрагмы, или как она еще там называется. Наконец, мескалин подымается – плотный, как комок шерсти, всю дорогу плотный, все горло забивает. Мерзопакостное ощущение – хуже я в жизни ничего не терпел. Приход интересный, но едва ли стоит такого кумара. Лицо вокруг глаз все распухает, губы тоже, ты похож на индейца и чувствуешь себя индейцем – или как тебе кажется, индейцы себя чувствуют. Ну, первобытно, в общем. Краски более насыщенные, но все почему-то плоское и двумерное. И все похоже на этот кактус. И подо всем таится кошмар.

После того, как я закидывался им, у меня были кошмары – один за другим, только заснешь, как начинается. В одном сне я заболел бешенством и посмотрел в зеркало – у меня изменилось лицо, и я завыл. А в другом у меня была привычка к хлорофиллу. Я и еще пятеро хлорофилловых торчков сидим и ждем, чтобы замазаться. Мы уже все зеленые, а соскочить с нее нельзя. Один сеанс – и зависаешь на всю жизнь. И мы превращаемся в растения. Ты знаешь что-нибудь о психиатрии? О шизофрении?

– Не много.

– В некоторых случаях шизофрении имеет место явление, известное под названием "автоматическое послушание". Я говорю: "Высунь язык", – и ты не можешь сдержаться и слушаешься. Что бы я ни сказал, что бы кто-нибудь ни сказал – ты должен это выполнять. Ясна картинка? Хорошенькая, правда – если ты тот, кто отдает приказы, а не тот, кто им автоматически подчиняется. Автоматическое послушание, синтетическая шизофрения, массовое производство по заказу. Вот какова мечта русских, да и Америка тут не сильно отстает. Бюрократы обеих стран хотят одного и того же: Контроля. Супер-эго, контролирующее агентство разбухло, как раковая опухоль и сошло с ума. Кстати, между шизофренией и телепатией есть связь. Шизики очень чувствительны к телепатии, но они всегда – только приемники. Врубаешься, какая связь?

– Но ты же не сможешь яхе распознать, если даже увидишь?

Ли задумался.

– Как ни мерзко это сознавать. Придется мне съездить еще раз в Кито, поговорить там с ботаником в Ботаническом институте.

– Ни за чем я больше в Кито не поеду, – сказал Аллертон.

– Я не прямо сейчас собираюсь. Мне нужно отдохнуть и окончательно скинуть с шеи эту китайскую заразу. Да и тебе не нужно будет ехать. Оставайся на берегу. Папа съездит сам и привезет всю информацию.

ГЛАВА 8

Из Манты они полетели в Гуаякиль. Дорогу затопило, поэтому добраться можно было лишь самолетом или на судне.

Гуаякиль выстроен вдоль реки, там много парков, площадей и статуй. В парках полно тропических деревьев, кустарников и лиан. Например, дерево, раскинувшееся, как зонтик, одинаково широкое и высокое, и в тени его – каменные скамьи. Люди в Гуайякиле сидят много.

Однажды утром Ли встал рано и пошел на рынок. Там была давка. Странная смесь населения: негры, китайцы, индейцы, арабы, какие-то личности, происхождение которых трудно определить. Ли заметил очень красивых мальчиков, помесь китайцев и негров – стройные, изящные, с прекрасными белыми зубами.

Горбун с парализованными ногами играл на грубой бамбуковой флейте Пана скорбную восточную музыку, проникнутую печалью гор. В глубокой грусти нет места сентиментальности. Она окончательна, как сами горы, – факт. Вот она. Когда понимаешь это, нечего жаловаться.

Вокруг музыканта толпились люди, слушали несколько минут и шли дальше. Ли заметил молодого человека – его небольшое лицо было туго обтянуто кожей так, что походило на сушеную голову. Весил он, наверное, фунтов девяносто, не больше.