Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения - Абгарян Наринэ Юрьевна. Страница 56

– Я же не могу через каждые триста метров останавливаться! Так мы до Товуза три дня ехать будем!

– Спасибо, – растрогалась мамочка и стала бегать с пакетом от одного сиденья к другому.

Потом в автобус заполз древний старик в большой папахе из овчины – такие головные уборы большая редкость в наших краях, поэтому мы с Манькой постоянно озирались на старика, чтобы удостовериться, что нам не померещилось, и на голове у него действительно папаха. Дед глядел сквозь нас большими водянистыми глазами, беззвучно шевелил губами и периодически гладил себя руками по лицу.

– Молится, – шепнул нам дядя Миша.

– А чего это он так молится? – удивились мы.

– У него религия другая, он мусульманин, вот и молится, как положено мусульманам. Вообще молятся они на коленях, но раз уж он совсем древний и слепой, то ему можно молиться сидя.

– А откуда ты понял, что он слепой? – прошипела уголком рта Манька.

Дядя Миша тихонечко рассмеялся.

– Ну, это сразу понятно. Человек ходит на ощупь, смотрит сквозь тебя. Наверное, еще и глухой как пень.

– Вот ведь молодежь пошла. Наглая и бессовестная, – прервав молитву, подал голос старик.

– А чего это? – встрепенулась старушка.

– То слепым обзовут, то вообще глухим.

У дяди Миши запотели стекла очков.

– Простите, пожалуйста… – принялся неловко извиняться он, но его прервала старушка.

– Это кто такой наглый? – подалась вперед она.

– Да вот, – ткнул длинным узловатым пальцем в сторону дядя Миши рассерженный дед.

– Извините, я не хотел, – еще раз попытался встрять дядя Миша. Но куда там! Старик со старушкой словно того и ждали – всю оставшуюся дорогу до города Товуза они, перекрывая недовольным дребезжанием шум в автобусе, жаловались на молодое поколение, молде, сами ничего не умеют, войну не выиграли, родину не отстояли, только и горазды, что неуважительным отношением взрослых обижать. Дядя Миша сначала расстраивался, потом махнул рукой, отвернулся да сидел, весь из себя красный, и с утроенным любопытством разглядывал в окно каждый мимо проплывающий кустик или дерево.

– Это гранат, а это королек, видите? Листья сошли, а плоды дозревают на дереве. Красота!

Мы делали вид, что нам жутко интересно слушать ботанические разъяснения, а Каринка, движимая состраданием, задавала разные наводящие вопросы, на которые дядя Миша с большой охотой, долго и обстоятельно отвечал. Старик со старухой всю дорогу не унимались, поэтому в Товуз мы въехали здорово обогащенные разными новыми знаниями о климатических условиях и прочих аграрных достижениях соседней республики.

В Товузе мы первым делом купили билеты на автобус в Кировабад. До отъезда оставалось полтора часа. Дядя Миша заглянул в столовую автовокзала, ознакомился с меню и повел нас на рынок, чтобы накупить еды, – кормить автовокзальными харчами не решился. У входа на рынок продавали большие лепешки какого-то подгоревшего на вид хлеба.

– О, – обрадовался дядя Миша, – жингялов хац! Вот этим мы и перекусим.

– А что это такое? – наморщили носы мы.

– Настоящая карабахская еда. Хлебные лепешки с разными сортами зелени.

– Очень вкусная еда, – зачастила торговавшая лепешками женщина, заговорщицки подмигнула нам и перешла на армянский: – Я сама армянка, родом из Карабаха, так что мой жингялов хац – самый правильный! Вот, попробуйте. – И протянула нам лепешку.

– О-о-о-о, – восхищенно зацокал дядя Миша, жуя хлеб, – давно не ел такого вкусного жингялов хаца! Давайте возьмем каждому по две лепешки и еще мацуна – запивать.

– Этот жингялов хац, который на пробу, я вам за так отдаю, – обрадовалась торговка и принялась складывать в стопку лепешки. – А хороший мацун я сейчас вам подскажу, у кого брать. Вон, видите ту женщину в синей куртке с капюшоном? Она торгует мацуном из буйволова молока. Марина, – крикнула она, перекрывая гомон толпы.

– Да! – откликнулась женщина в синей куртке.

– Продай этому мужчине мацун со скидкой. Он мой постоянный покупатель!

– На моем глазу, – шуточно козырнула женщина.

Через пятнадцать минут мы сидели в сквере возле автовокзала и, запивая вкуснючие лепешки освежающим мацуном из двухлитровой банки, вели разные разговоры, стараясь тактично не упоминать досадное недоразумение, случившееся с дядей Мишей в автобусе. Правда, как бы ни старались, все равно съезжали на эту тему.

– Пап, – трещала Манька, – а ехать сколько до Кировабада?

– Четыре часа.

– А представь, если эти старик со старухой тоже поедут в Кировабад? А если они снова начнут тебя ругать? Все четыре часа!

– Хм.

– Можно вытворить что-нибудь такое, чтобы они про твоего папу забыли, – отхлебнула из банки Каринка.

– Уймись, Чапаев. – Дядя Миша вытащил из кармана платок и протер длинные мацунные усы Каринки. – Ничего творить не надо, уж как-нибудь сам разберусь.

К счастью, старик со старухой остались в Товузе. Зато в салоне оказалось большое количество голодных пассажиров, которые, как только тронулся автобус, развернули свои припасы и начали увлеченно есть. Дух отварных яиц, колбасы, зеленого лука, пирожков с картошкой и солений витал над нами все четыре часа дороги. Мы с Манькой пели с удвоенным старанием – от запаха отварных яиц нас мутило так, как никогда прежде. Каринка всю дорогу счастливо проспала, благодаря чему мы вовремя прибыли на автовокзал города Кировабада. А то через час-другой вынужденного бездействия она выкинула бы очередной душегубский фортель, и нас бы высадили где-нибудь на полпути, посреди пустынных степей обдуваемого со всех сторон немилосердными осенними ветрами Азербайджана.

Время, которое мы провели в Кировабаде, к нашему огромному сожалению, промелькнуло одним мгновением. Не успел оглянуться – как уже наступило воскресенье – день отъезда. Но кое-что мы все-таки успели. Ба наконец-то после долгого перерыва побывала в гостях у Моти и вдоволь пообщалась с его женой тетей Зиной. Тетя Зина кормила гостей обильными, но бестолковыми блюдами, а на прощание вручила им ярко-малиновое, в оранжевый и голубой узор, покрывало. Ба развернула подарок и поцокала языком для проформы, но потом долго недоумевала, откуда берутся люди с такой страстью господней вместо нормального человеческого вкуса.

Мы заехали в гости к нашему дяде Мише – маминому старшему брату. У дяди Миши две дочери – Ирина и Алена, и замечательная жена тетя Света. Они сначала накормили нас сытным обедом, а потом повели гулять по городу. Первым делом мы заехали на кладбище к деду, потом зашли в большую армянскую церковь – поставили свечи за упокой душ наших ушедших родственников. В церкви было темно и нарядно, пахло сладким и дымным, мы зажмуривались и ловили отблеск желтых свечных огоньков уголками глаз. Эти отблески переливались на кончиках ресниц разноцветными гирляндами, от этого на душе становилось легко и радостно, как в новогодний вечер. Но у взрослых были печальные и сосредоточенные лица, каким-то другим чутьем мы понимали, что мешать им ни в коем разе нельзя, и поэтому, взявшись за руки, ходили по церкви, изучая иконы.

Потом мы долго бродили по городу. Катались на желтом пузатом трамвае, он лязгал и пронзительно гудел, подъезжая к очередной остановке. К нам подошла полная тетечка в темном платке, проверила талоны, называла маму «ай хала», а Сонечку – «гёзал гыз». Мы смотрели на нее во все глаза – на левой руке у тетечки была настоящая татуировка – голова кобры со вздутым капюшоном.

– Вырасту – сделаю себе такую же, – решила Каринка.

– Только через мой труп! – отрезала мама.

– Она раньше была пиратом. Когда их корабль утонул, ее спасли и доставили на берег моряки датского королевского флота. Вот она и пошла в благодарность работать кондуктором, – с серьезным лицом рассказывал нам дядя Миша.

Мы слушали, затаив дыхание, а взрослые прятали улыбки и перемигивались друг с другом.

Потом мы гуляли по центру города, ели сахарную вату, с испугом озирались на уродливых нищих, которые просили милостыню на тротуарах улиц.