Оборотная сторона полуночи - Шелдон Сидни. Страница 33

– Она мне дешево досталась. Раньше эта контора принадлежала еврею.

– Вы сказали, что у вас есть для меня новые сведения, – резко напомнила ему Ноэль.

Самодовольная улыбка исчезла с лица Барбе. У него действительно были новости. Находясь под наблюдением фашистов, стало трудно добывать информацию из Англии. Однако у Барбе нашлись способы ее получения. Он подкупал матросов с судов нейтральных стран, чтобы они провозили ему письма из одного лондонского агентства. Правда, Барбе пробовал и другие методы. Он играл на патриотизме французского подполья, гуманности Красного Креста и алчности торговцев черного рынка, имеющих связи в Англии. У него был особый подход для каждого отдельного случая, и поток информации никогда не прекращался.

Барбе взял со стола свои записи.

– Вашего друга сбили над Ла-Маншем, – начал он без обиняков.

Краем глаза он следил, как Ноэль отреагирует на это, надеясь, что она не выдержит и сбросит маску безразличия, а он насладится причиненной ей болью. Однако ни один мускул не дрогнул на лице Ноэль. Она взглянула на него и уверенно сказала:

– Его спасли.

Барбе уставился на нее, сделал глотательное движение и неохотно подтвердил ее слова:

– Да, спасли. Его подобрал английский спасательный катер.

Детектив никак не мог понять, откуда ей это известно. Все смущало его в этой женщине. Для Барбе она была ненавистным клиентом, и его не раз подмывало отказаться от нее, но он знал, что, поступив так, совершит ошибку.

Однажды он попытался предложить ей интимную связь, намекнув, что это снизит цену его услуг, но получил такой отпор, что почувствовал себя неотесанным мужланом, и никогда не простит ей своего унижения. Барбе хладнокровно поклялся, что в один прекрасный день эта поганая сука дорого заплатит ему за оскорбление.

Сейчас, когда Ноэль стояла в его конторе и с нескрываемым отвращением смотрела на него, Барбе поспешил сообщить ей то, что ему стало известно, и побыстрее избавиться от нее.

– Его эскадрилью перевели в Кертон в Линкольншире. Они летают на «харрикейнах» и...

Ноэль интересовало другое.

– Из его помолвки с адмиральской дочерью ничего не вышло, так? – перебила его она.

Барбе удивленно посмотрел на нее и пробормотал:

– Так. Она узнала о его связях с другими женщинами.

Создавалось впечатление, что Ноэль уже читала записи Барбе. Она, конечно, не видела их, но это не имело значения. Ненависть так сильно связала ее с Ларри Дугласом, что с ним не могло произойти ничего существенного, о чем бы ей не было известно. Ноэль забрала записи Барбе и ушла. Вернувшись домой, она не спеша прочитала их, подшила к «делу» Ларри и спрятала досье в такое место, где бы никто не мог его найти.

В одну из пятниц после вечернего спектакля, когда Ноэль снимала с лица грим, к ней в уборную постучали и вошел Мариус, старый и больной привратник, давно работавший в театре.

– Прошу прощения, мадемуазель Паж, какой-то господин попросил меня передать вам это.

Ноэль взглянула в зеркало и увидела, что привратник держит в руках красивую вазу с огромным букетом алых роз.

– Поставь ее на стол, Мариус, – попросила она и стала смотреть, как старик осторожно выполняет ее поручение.

Был конец ноября, уже более трех месяцев в Париже никто не видел роз. В букете их насчитывалось около пятидесяти – алые, на длинных стеблях, покрытые росой. Ноэль заинтересовалась, кто бы мог их прислать, подошла к столу и взяла из букета карточку. Там было написано: «Очаровательной фрейлейн Паж. Не поужинаете ли вы со мной? Генерал Ганс Шайдер».

Фаянсовая ваза, в которой стояли цветы, имела причудливую форму и стоила очень дорого. Генерал Шайдер изрядно потрудился.

– Он хочет получить ответ, – сказал привратник.

– Передай ему, что я никогда не ужинаю. Пусть заберет свои цветы и подарит жене.

Мариус разинул рот от удивления.

– Но генерал...

– Все.

Мариус кивнул головой в знак согласия, взял вазу и поспешил вон. Ноэль знала, что он бросится всем рассказывать, как она отбрила немецкого генерала. Ноэль и раньше поступала так с немецкими официальными лицами, и французы считали ее чуть ли не героиней. Это ее смешило. На самом деле Ноэль не имела ничего против фашистов. Она просто не испытывала к ним никаких чувств. Они не принимали участия в ее жизни и не входили в ее планы. Поэтому Ноэль терпела их, ожидая, когда немцы в конце концов уберутся домой. Она знала, что если свяжется с оккупантами, то это причинит ей боль. По крайней мере актриса не собиралась иметь с ними дела сейчас. Однако Ноэль беспокоилась не о сегодняшнем дне, а о будущем. Она считала идею тысячелетнего правления третьего рейха отвратительной. Все, кто изучал историю, знают, что рано или поздно завоеватели терпят поражение. Между тем она вовсе не намерена совершать поступки, способные вызвать ненависть французов, когда немцев выгонят из Франции. Ноэль безразлично относилась к фашистской оккупации и, когда заходил разговор на эту тему, а это бывало постоянно, попросту не принимала в нем участия.

Готье восхищался отношением Ноэль к столь острой проблеме и часто подзуживал ее в надежде, что она объяснит ему свою точку зрения.

– Неужели тебя нисколько не волнует, что немцы завоевали Францию? – приставал он к ней.

– Кому какое дело, волнует это меня или нет?

– Но ведь я говорю о другом. Если бы все проявляли такое же безразличие, мы давно бы пропали.

– Мы и так пропали, разве нет?

– Если мы верим в свободу и у нас есть воля, то не все потеряно. Ты и вправду думаешь, что с самого рождения у нас все предопределено судьбой?

– До некоторой степени. У нас есть тело, мы рождаемся в конкретном месте и занимаем свое положение в жизни, но это не значит, что мы не способны измениться. Мы можем стать всем, чем захотим.

– Я тоже так считаю. Именно поэтому мы и должны бороться с фашистами.

Она взглянула на него:

– Потому что Бог на нашей стороне?

– Да, – согласился он.

– Если Бог есть, – резонно заметила Ноэль, – и он создал их, то, выходит, он и на их стороне.

В октябре исполнился год, как в театре шла пьеса с участием Ноэль. Продюсеры решили отметить это событие и устроили вечер для занятых в пьесе актеров. Кроме них, на торжество пришли банкиры и крупные предприниматели. Среди гостей преобладали французы, но заявилось и с десяток немцев. Некоторые из них пришли в военной форме. Все немцы, кроме одного, были с француженками.

Без девушки оказался немецкий офицер старше сорока лет, с длинным умным лицом, темно-зелеными глазами и тренированным, спортивным телом. На лице у него выделялся тонкий шрам, пересекавший щеку и доходивший до подбородка. Ноэль заметила, что весь вечер офицер не сводил с нее глаз, хотя ни разу не подошел к ней.

– Кто этот человек? – небрежно спросила Ноэль одного из устроителей вечера.

Тот взглянул на офицера, одиноко сидевшего за столом и попивавшего шампанское, и удивленно посмотрел на нее.

– Странно, что вы задаете этот вопрос. Я думал, что он ваш друг. Это генерал Ганс Шайдер. Он служит в Генеральном штабе.

Ноэль вспомнила о его розах и приложенной к ним карточке.

– Почему вы решили, что он мой друг? – спросила она.

Ее собеседник несколько разволновался.

– По вполне понятным причинам... Дело в том, что сейчас во Франции нельзя поставить ни одной пьесы и снять ни одного фильма без разрешения немецких властей. Когда их цензор пытался запретить съемки вашей новой картины, генерал лично вмешался и дал разрешение на ее производство.

В этот момент Арман Готье стал знакомить Ноэль с кем-то из гостей, и разговор прервался.

Ноэль больше не обращала внимания на генерала Шайдера.

На следующий вечер у себя в уборной она обнаружила одну розу в небольшой вазе и маленькую карточку со следующими словами: «Пожалуй, нам стоит начать с малого. Можно мне с вами встретиться? Ганс Шайдер».

Ноэль разорвала карточку и выбросила розу в корзину для мусора.