Нагой обед - Берроуз Уильям Сьюард. Страница 14
Рептилии потребовалось два часа, чтобы поднять три розовых прозрачных пальца, покрытых черным пушком.
Несколько Мясоедов валялись в блевотине, слишком ослабев, чтобы пошевельнуться. (Черное Мясо – вроде разложившегося сыра, ошеломляюще вкусное и тошнотворное, поэтому едоки едят его и блюют, и едят снова, пока не падают в измождении)
Размалеванный юноша проскользнул внутрь и схватил один из огромных черных когтей, пустив клубы сладкого, тошнотворного дыма по всему кафе.
БОЛЬНИЦА
Заметки О Дезинтоксикации. Паранойя ранней стадии соскока… Все выглядит голубым… Плоть мертва, одутловата, тускла.
Кошмары Соскока. Кафе, обрамленное зеркалами. Пустое… В ожидании чего-то… В боковом проеме дверей возникает человек… Худощавый маленький араб в бурой джеллабе с седой бородой и серым лицом… У меня в руке кувшин с кипящей кислотой… В конвульсии необходимости я плескаю ее ему в лицо…
Все похожи на наркоманов…
Предпринимаю небольшую прогулку по больничному дворику… Пока меня не было, кто-то брал мои ножницы, они измазаны какой липкой, красно-бурой жижей… Без сомнения, эта сучка-криада подравнивает ими свою ветошь.
Ужасные на вид европейцы заполонили собой лестницу, перехватывают медсестру, как раз когда мне нужно лекарство, впустую ссут в тазик, когда я моюсь, занимают туалет по многу часов кряду – вероятно, пытаются выудить резиновый палец с бриллиантами, который закурковали у себя в заднице…
На самом деле, весь клан европейцев переехал ко мне поближе… Старой мамаше делают операцию, а ее доченька влезает в самое нутро проследить, чтоб эту рухлядь обслужили как полагается. Странные посетители, предположительно родственники… На одном вместо очков такие прибамбасы, которые ювелиры ввинчивают себе в глаза, чтоб изучать камни… Вероятно, опустившийся гранильщик алмазов… Человек, испохабивший Трокмортонский Бриллиант и вышибленный из отрасли… Все эти ювелиры, столпившиеся вокруг Бриллианта в своих рясах, прислуживающие Чуваку. Ошибка в одну тысячную дюйма полностью гробит камень, и им приходится специально импортировать этого типа из Амстердама, чтоб сделал работу… И вот он вваливается вусмерть бухой с громадным отбойным молотком и раздалбывает алмаз в прах…
Я не подрубаюсь по этим гражданам… Сбытчики дури из Алеппо?… Контрабандисты выкидышей из Буэнос-Айреса?… Нелегальные покупатели алмазов из Йоханнесбурга?… Работорговцы из Сомалиландии? Подельники, по меньшей мере…
Непрерывные сны о мусоре: Я ищу маковое поле… Самогонщики в черных стетсонах отправляют меня в Ближневосточное кафе… Один из официантов – связник по югославскому опию…
Покупаю пакет героина у Малайской Лесбиянки в кителе с белым ремнем… Тырю бумажку в тибетском отделе музея. Она пытается отлямзить ее обратно… Ищу место вмазаться…
Критическая точка соскока – не ранняя фаза обостренной болезни, а финальный шаг на свободу от мусорной среды… Начинается кошмарная интерлюдия клеточной паники, жизнь зависает между двумя способамибытия… В этот момент тяга к мусору концентрируется в последнем, всевыплескивающемся усилии и, кажется, приобретает сновидческую силу: обстоятельства подкладывают мусор тебе на пути… Ты встречаешь Шмекера былых времен, вороватого больничного служителя, старпера-писателя…
Охранник в форме из человеческой кожи, в черной куртке с пуговицами из съеденных кариесом желтых зубов, эластичной водолазке цвета полированной индейской меди, подростково-нордических смуглых штанах, сандалиях из ороговевших от мозолей подметок молодого малайского фермера, в пепельно-буром шарфике, повязанном и заткнутом под рубашку. (Пепельно-бурый – это цвет вроде серого под коричневой кожей. Иногда его можно найти у помесей негров и белых, смесь эта не сошла, и цвета разделились, словно масло на воде…)
Охранник – франт, поскольку ему больше нечем заняться, и всю свою зарплату он откладывает на хорошую одежду, и переодевается по три раза на дню перед громадным увеличивающим зеркалом. У него латинское смазливо-гладкое лицо с тоненькими усиками, словно прочерченными карандашиком, маленькие черные глазки, пустые и жадные, не видящие снов насекомые глаза.
Когда я добираюсь до границы, Охранник выскакивает из своей каситы, на шее у него болтается зеркало в деревянной рамке. Он пытается сдернуть его с шеи… Такого никогда раньше не было, чтобы кто-то добрался до границы. Охранник повредил себе гортань, пытаясь снять зеркальную рамку… Он потерял голос… Он открывает рот, видно, как внутри у него скачет язык. Гладкое тупое юношеское лицо и раскрытый рот с прыгающим внутри языком невероятно отвратительны. Охранник тянет руку. Все тело его сотрясается в конвульсиях неприятия. Я подхожу и отмыкаю цепь, перегораживающую дорогу. Она падает с лязгом металла о камень. Я прохожу. Охранник остается стоять в тумане, глядя мне вслед. Затем снова запирает цепь, возвращается в каситу и принимается выщипывать себе усики.
Только что принесли так называемый завтрак… Яйцо вкрутую с очищенной скорлупой являет собой предмет, подобного которому я ни разу в жизни не видел… Очень маленькое яичко желтовато-бурого цвета… Возможно, снесено утконосом. Апельсин содержал только громадного червяка и довольно мало всего остального… Вот уж в самом деле, кто смел, тот и съел… В Египте есть червяк, проникающий вам в почки и вырастающий там до невообразимых размеров. В конечном итоге, почка становится лишь тонкой скорлупкой вокруг червя. Небрезгливые гурманы ценят плоть Червя превыше всех прочих деликатесов. Говорят, она невыразимо вкусна… Коронер Интерзоны, известный по кличке Ахмед-Вскрытие, сколотил себе состояние, подпольно торгуя Червем.
Напротив моего окна – французская школа, и я врубаюсь в мальчишек через свой восьмикратный полевой бинокль… Так близко, что я мог бы протянуть руку и дотронуться до них… На них шортики… Я вижу гусиную кожу у них на ногах холодным Весенним утром… Я проецирую себя сквозь бинокль, через дорогу, призрак в утреннем солнечном свете, раздираемый бестелесной похотью.
Я вообще когда-нибудь вам рассказывал про тот раз, когда мы с Марвом заплатили двум арабским пацанятам шестьдесят центов, чтобы посмотреть, как они отдрючат друг друга? Тогда я говорю Марву, «Как ты думаешь, они это сделают?»
А тот отвечает, «Думаю, да. Они проголодались.»
А я говорю, «Вот такими они мне и нравятся.»
Я как бы начинаю от этого себя чувствовать грязным стариком, но, «Son cosas de la vida,» как сказал Трезвяга де ла Флор, когда легавые прикопались к нему за то, что он ухайдокал эту пизду, а труп завез в Бар-О-Мотель и выеб его…
«Она сама сильно допросилась,» говорит он… «Терпеть не могу этих воплей.» (Трезвяга де ла Флор был мексиканским уголовным зэком с несколькими довольно бессмысленными убийствами на счету)
Уборная была заперта три часа кряду… Думаю, ею пользуются вместо операционной…
СЕСТРА: «Не могу найти у нее пульс, доктор.»
Д-Р БЕНВЭЙ: «Может, она его себе в резиновом пальце в щелку запихала.»
СЕСТРА: «Адреналин, доктор.»
Д-Р БЕНВЭЙ: «Ночной портье весь его себе вмастырил оттяга ради.» Он озирается и берет такую резиновую присоску на палке, которой прочищают унитазы… Он надвигается на пациентку… «Проводите надрез, доктор Лимпф,» говорит он своему довольно потрясенному ассистенту… «Я сегодня буду массировать сердце.»
Д-р Лимпф пожимает плечами и начинает разрез. Д-р Бенвэй споласкивает вантуз, болтая его по унитазу…
СЕСТРА: «Разве его стерилизовать не нужно, доктор?»
Д-Р БЕНВЭЙ: «Весьма вероятно, но времени нет.» Он присаживается на вантуз, будто на трость с сиденьем, наблюдая, как ассистент делает надрез… «Вы, шпана зеленая, даже прыщика вскрыть не можете без скальпеля с электровибратором, автоматическим отсосом крови и наложением швов… Скоро мы будем оперировать с дистанционным управлением больных, которых так и не увидим… Только на кнопочки нажимать и придется… Из хирургии все мастерство уходит… Все знания, все умения… Я вам когда-либо рассказывал про тот случай, когда я вырезал аппендицит ржавой жестянкой из-под сардин? А однажды вляпался в историю без инструмента номер один, и пришлось удалять маточную опухоль зубами. То было в Верхнем Эффенди, а кроме этого…»