Будь моей мамой. Искалеченное детство - Гласс Кэти. Страница 49

— Я все понимаю. — Джилл погладила меня по руке. — Мне так жаль, Кэти. Знаешь, я бы пока ничего ей не говорила. По своему опыту могу сказать, что такие организации проводят ознакомительные встречи. Я свяжусь с Хай Оукс, и посмотрим, как они решат все устроить. Начнем с этого.

Я со вздохом поднялась:

— Ладно. Мне пора. Джоди может забеспокоиться, что меня нет.

Джилл догнала меня в коридоре:

— Может, сейчас тебе так не кажется, но все к лучшему. Ты больше ничего не можешь сделать. Ты будешь видеться с ней, она поймет, что ты не отказываешься от нее. И кто знает, что будет через три года?

— Да, я вижу, к чему ты клонишь. Я знаю, что все к лучшему. Вопрос, поймет ли это она.

Я вышла на улицу, чувствуя полное поражение. Джоди уходила, и сейчас ей было хуже, чем когда она пришла, — впервые за всю мою практику. Я могла успокаивать себя тем, что это не моя вина, но сложно было отделаться от мысли, что все это время я напрасно тратила силы — все эти бессонные ночи, нескончаемые изматывающие истерики, ее жестокость, публичные скандалы, испорченные ужины, неприятности моих детей… Теперь, после всего, что мы пережили, Джоди снова предстоит переезд.

Умом я понимала, что ей нужны лучший уход и интенсивная психотерапия, которые я просто не смогу обеспечить, сколько бы любви, теплоты и заботы я ей ни отдавала. И все же я чувствовала неудачу, и самое главное: я подвела Джоди.

Как мне сообщить о том, что ей придется уйти?

ГЛАВА 30

Зеленые луга, пятнистые коровы

Той ночью, когда все в доме заснули, я достала альбом в котором хранила фотографии всех детей, которых воспитывала. Я называла его галереей озорников. Я пересмотрела снимки. Некоторые были постановочными, другие сделаны, когда детей заставали врасплох, на пикнике у реки или просто бегающими в саду. Дети всех возрастов и национальностей, от крошки Джейсона, который прибыл к нам двух дней от роду, до Марты, непокорной и обозленной семнадцатилетней девушки, которая теперь стала врачом.

С некоторыми из них я больше никогда не общалась, но многие по-прежнему звонили мне и писали. Четверо оставались со мной больше года, и все четверо до сих пор время от времени навещают меня — они стали частью нашей немаленькой семьи. Листая страницы, я вспоминала их нравы и проблемы — все такие разные. И никого из детей я не подвела. До настоящего момента. Здесь все еще не было фотографий Джоди, но я уже знаю: когда у меня дойдут руки вклеить их в альбом, они станут последними. Каких бы способностей или талантов к этому делу я ни имела прежде, можно считать, что их больше нет. Моя уверенность пошатнулась. Я решила впредь не заниматься патронатом.

Прошло три дня, пока мне наконец сообщили о дальнейшем ходе развития событий, и все это время Джоди казалась замкнутой и по-прежнему безразличной ко всему. Я даже не заговаривала о том, чтобы пойти в школу. Какой смысл? Теперь она существовала в собственном мире. Как-то мы пережили эти дни. Я читала вслух, разговаривала с ней, заставляла хоть немного поесть. Эдриан. Люси и Пола тоже пытались растормошить ее.

Вскоре после моего возвращения с того самого совещания я собрала всех за столом и сообщила, что Джоди покидает нас. Дети не выразили открыто своих чувств, и их молчание подсказывало, что они и сами понимают, в каком серьезном положении находится Джоди. Всегда грустно, когда очередной ребенок уходит, но раньше это сопровождалось осознанием: он уходит в лучшее будущее (к своей семье или к приемным родителям), он уходит другим, лучше, чем был, когда попал ко мне. С Джоди такого утешения не было. Несмотря на все наши усилия, нам не удалось помочь ей, и никого это не оставило равнодушным.

— Не вините себя, — сказала я, вспоминая слова Джилл. — Мы сделали все, что могли, остальное не в наших силах.

Но это были лишь слова, и я знала, что мои дети, как и я, чувствуют свое поражение.

Четыре дня спустя пришло известие от Рона Грэма. В конверте я нашла письмо для меня и еще один конверт — для Джоди. В письме ко мне Рон представился и сообщил, что вскоре позвонит, чтобы договориться о встрече. Что же касалось второго — стоило ли мне отдать его Джоди нераспечатанным? Я отдала его ей после обеда. Она взяла конверт подозрительно, потом прочитала на нем свое имя. Внезапно ее глаза загорелись.

— Мне? От кого?

— Открой его, и все сама узнаешь. Похоже, это что-то важное.

Я убрала ее тарелку, и она быстро разорвала конверт и развернула сложенный лист желтоватой бумаги. Текст был напечатан жирным красным шрифтом, а в одном уголке была нарисована улыбающаяся мордашка. Это вызывало симпатию.

— Мне? — повторила она.

— Да. Прочитать тебе?

Она отдала его мне с опаской, и я прочитала, водя для нее пальцем по строчкам.

Просто, но очень умно обставленное представление, и она была так рада, что кто-то прислал письмо лично ей! Она попросила перечитать его еще раз, а потом — еще.

— Когда они приедут? — спросила она с интересом, которого я не слышала у нее уже с месяц.

— Пока не знаю. Они позвонят.

— Хорошо бы поскорее. Они хорошие, да, Кэти?

— Да, они хорошие, милая.

Она засунула письмо обратно в конверт и весь день таскала его с собой. Когда вернулись Эдриан, Люси и Пола, она попросила их прочитать письмо вслух, и ее энтузиазм удивил их не меньше моего. Никто ничего не сказал, но все почувствовали облегчение. Как одно письмо от постороннего человека смогло сделать то, чего не смогли сделать месяцы любви и заботы?

Когда Джоди уже легла спать, позвонил Рон. Я рассказала ему о положительной реакции.

— Дети вроде нее редко привязываются к кому-то, — сказал он, моментально подмечая мои невыраженные чувства. — Это не ваша вина, Кэти.

Он расспросил меня о нашей семье, о том, как Джоди общается со всеми ее членами. Он описал процедуру знакомства: письмо — это ее начало, а их с женой совместный визит к нам на следующей неделе станет продолжением.

— Никогда не нужно торопить события. Джоди вам доверяет, и нужно какую-то часть этого доверия перенести на нас.

Он говорил, а я удивлялась: сколько он знает о Джоди! Он, должно быть, изучил ее дело от корки до корки — мы говорили больше часа. Было приятно общаться с человеком, который знает, что делает. Он совсем не походил на всех остальных. Джилл, конечно, делала все, что в ее силах, но она была лишь винтиком в огромной машине, и изменить что-либо было не в ее власти. Она могла только предполагать и задавать вопросы. Эйлин должна была проявить заинтересованность как социальный работник, но демонстрировала свою профнепригодность, некомпетентность и, если уж совсем честно, халатность по отношению к делу. Год спустя она все еще почти ничего не знала о деле Джоди, она не потрудилась даже познакомиться с ней поближе или хотя бы формально выполнять свои обязанности. Только разговаривая с Роном, я почувствовала, что часть той ноши, которую я так долго несла в одиночку, переложили на чужие плечи. Я даже не понимала до сих пор, насколько одинокой была. Все это время только мы вдвоем, я и Джоди, сражались за нее, в то время как неповоротливая система социальной помощи топталась на месте. Теперь я наконец верила в то, что Джоди небезразлична еще кому-то.

На вопрос, что мне сказать Джоди об их визите, он попросил не говорить многого, но записать все ее вопросы и сказать, что Рон и Бетти на них ответят, когда приедут.

Я отправилась спать счастливее, чем обычно. Джоди обрадовалась, и Рон казался разумным и ответственным человеком. Может, они были нравы, может, все к лучшему…

На следующее утро, когда все ушли в школу, я рассказала Джоди, что звонил Рон.