Зумана (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde". Страница 30

Шут же свое время тратил на привычные с детства занятия. Узкая каюта была слишком тесна, да и морская болтанка изрядно мешала, но других вариантов ему никто не предлагал, так что приходилось мириться с неудобством. Поначалу Шут выполнял лишь самую малую часть положенного круга упражнений и старался не доводить себя до усталости, но постепенно, день за днем, приближался если уж не к обычному ритму, то по крайней мере около того. Конечно, силовые элементы давались ему плохо, ослабшие мышцы с трудом обретали прежнюю крепость, но Шут на этот счет не волновался. Он прекрасно знал, как выносливо и живуче его тело, и ни на миг не сомневался, что восстановит все утраченные навыки. Сэр Тери относился к занятиям Шута с уважением. Порой расспрашивал о том или ином элементе упражнений и, в конце концов, задал вопрос, который мгновенно стер улыбку с Шутова лица:

— Господин Патрик, а отчего вы никогда не разнообразите вашу подготовку хорошим поединком? Полагаю, с вашим даром владения телом вы и по части фехтования были бы достойным противником многим воинам на этом судне.

Шут сморщился и со вздохом ответил:

— Потому, любезный сэр Тери, что я не могу. Не выношу даже вида оружия.

— Занятно! — рыцарь потер свою кустистую бровь. — Это жизненный принцип? Вы исповедуете заповедь непротивления?

— Да нет же! — воскликнул Шут. — Просто не могу… — он огорченно отвернулся, не желая увидеть в глазах Тери разочарования. — Это как проклятье какое… Мне делается дурно всякий раз, когда я смотрю на обнаженную сталь. Мне чудится, я вижу всю ту кровь, которую она впитала за время своей службы… — Шут крепко зажмурил глаза, отгоняя неясные тошнотворные видения, которые как всегда поспешили завладеть его сознанием. А затем почувствовал, как рука рыцаря легла ему на плечо.

— Простите меня, мой друг, — Тери вздохнул. — Я все время задаю вам глупые вопросы. Уж не знаю, какие испытания выпали на вашу долю, но, верно, хорошего в них было мало… Впрочем, все мы так или иначе обласканы этой жизнью. Кому досталось больше, кому меньше. Простите старого дурака.

Шут обернулся с улыбкой:

— Сэр Тери, нет нужды извиняться. В вашем вопросе не было ничего особенного. Откуда вам знать, что за демоны таятся в чужой душе. Да… и почему вы зовете себя старым? Это ведь вовсе не так.

— Годами вы, наверняка, ровня моему сыну, — усмехнулся рыцарь, — а тот уже обзавелся парочкой наследников, которые именуют меня дедом… Как бы то ни было, не держите на меня зла, друг мой, — Тери отошел к своей койке и устало присел на твердое ложе. — Вы мне глубоко симпатичны, и я не хотел причинить вам боль своими словами.

Этот разговор состоялся незадолго до ужина, когда обычно все спутники Элеи собирались вместе в Большой каюте, предназначенной для трапез и отдыха воинов. Шут любил эти вечерние сходки. Большая каюта и днем всегда была полна людей, с кем можно пообщаться или переброситься в кости, но лишь по вечерам ее посещала Элея… И ради этой пары часов Шут готов был вывернуться наизнанку, только бы удивить ее чем-нибудь новым, смешным, интересным. Ради этого он забывал про все свои печали и горести. По ночам, до последнего не давая себе уснуть, выдумывал захватывающие истории, забавные куплеты или уморительные сценки, которыми можно будет вызвать улыбку на милом лице. Хотя бы улыбку. Ничего более он теперь не желал… Ни на что не рассчитывал. Шут понял, что непонятная доброта и любезность, которыми одарила его Элея в дни возвращения в этот мир, вероятней всего, были только временным помрачением ее ума. Или же ему самому все это показалось. Быть может, он это просто выдумал, ища спасения от трясины своей тоски.

Что ж… Глупо было бы рассчитывать на большее, нежели обычная милость наследницы к своему подданному. И потому Шут старался изо всех сил снискать хоть каплю одобрения в ее глазах. Но в этот вечер, после странного разговора с Тери, все неожиданно пошло совсем не так, как Шут задумал. И заготовленные байки ему не пригодились.

Он доедал свою порцию овощной каши, обдумывая между делом, как лучше начать выдуманную небылицу, а сам с интересом слушал рассказ Хирги о способах вязания узлов, когда один из рыцарей, вероятно перебравший вина, вдруг спросил:

— Господин Патрик, вот вы нас все историями про других веселите… а расскажите-ка сегодня о себе! Вы ж у нас тоже… герой! — у этого человека было простое круглое лицо с примятым носом. Шут знал, что он носит рыцарский титул и в свите королевы оказался благодаря своему легендарному умению владеть мечом. И был этот человек неглуп и вовсе не дурен характером. Но в ту минуту он смотрел на Шута так, будто тот и в самом деле значился простым слугой, чей долг развлекать господ.

Голоса за столом стихли.

Шут на мгновение сжал челюсти и отвел глаза в сторону. Что за день такой?! Почему всякий пытается залезть ему в душу и вывернуть ее на всеобщее обозрение?

— Позвольте мне оставить мою историю при мне, — проговорил он наконец, вполне овладев собой и отогнав непонятный гнев, от которого так круто сводило скулы. — Она не настолько интересна, чтобы занимать ваше бесценное внимание.

Шут знал, что взгляд у него стал острым и ощетиненным, хотя губы все еще были растянуты в улыбке. Впрочем, это скорее стоило назвать недоброй усмешкой. Но рыцарь оказался слишком пьян, чтобы заметить такую перемену и даже внезапную тишину, заполнившую каюту.

— Да ладно вам ломаться-то, господин шут! Все знают, вам есть чего порассказать. Вон я давеча слыхал, что вас заколдовали или даже вовсе пришибли до смерти. А вы-то живехонький! Так потешьте нас рассказом, как это вам выкрутиться удалось! — добродушный, но вовсе лишенный чуткости рыцарь смотрел на Шута хмельным своим мутноватым взглядом и ждал увеселения. — Да что вы, и впрямь, как барышня в опочивальне?! — он весело хохотнул и оглянулся на товарищей, рассчитывая на поддержку. Но спутники королевы смотрели на происходящее без улыбок. Многие знали Шута еще с прошлого года и сами не раз кидали монетку менестрелю, чтобы спел "про хитроумное спасение Ее Величества придворным балагуром". Но рыцаря уже понесло… — В конце концов, зачем вы тут еще нужны, если не забавлять благородное общество? Другого-то толку от вас явно не дождешься…

Договорить благородный сэр не успел. А Шут не успел ответить ему взаимной любезностью, от которой у болтливого рыцаря язык бы надолго узлом завязался.

Воздух взрезал звенящий голос королевы.

— Сэр Инмар! Как вы смеете? Как вы смеете так разговаривать с человеком, о котором не знаете ровным счетом ничего?! Он вам не паяц и не игрушка! — боги, как полыхали в этот момент ее медовые глаза! Какой очаровательный румянец залил высокие благородные скулы… Давненько Шут не видел свою королеву такой… настоящей.

— Да ведь… — растерянно пробормотал рыцарь. — А кто же? Зачем тогда он с нами плывет?

Шуту захотелось встать и выйти. Но прежде, чем он успел наделать глупостей, их наделала Элея.

— Сэр Инмар, вы позволяете себе недопустимые дерзости, — голос ее стал холоден, как осенний ручей в стылом лесу. — Вас оправдывает только то, что слова эти были сказаны вами отнюдь не в трезвом уме. Впрочем, это чести вам не делает, вы рыцарь на службе, а не наемник в портовой таверне. И, будь вы пьяны или нет, я не потерплю подобных речей о человеке, который мне дорог и который достоин лучшего обхождения, — от этих слов у Шута стало жарко в висках, и он не посмел взглянуть на Элею. Зато очень хорошо увидел, как потемнел лицом сэр Инмар. Особенно когда принцесса продолжила: — Посему я буду вам очень признательна, если вы соблаговолите дважды принести свои извинения господину Патрику. Сейчас, при всех свидетелях вашего оскорбления, и завтра утром, когда хмель выветрится из вашей головы.

В каюте воцарилось молчание. Господа хранители разом обратили свои взоры на сэра Инмара, который в растерянности громко сопел и больше всего напоминал ученого медведя, что неожиданно обделался перед публикой.

"Светлые боги, что ты творишь, Элея!" — думал Шут в отчаянии. Ему уже не было нужды смотреть на рыцаря, чтобы понять, какие чувства тот испытывает. Небрежное, почти безобидное нахальство этого человека перерождалось в тяжелую злобу, замешанную на обиде. Шут чувствовал этот гнев столь явственно, словно мог его потрогать. И будь такое возможно, он поворотил бы время вспять, чтобы вовсе не являться на ужин. Или просто вовремя отшутиться от глупых нападок пьяного сэра. Но поскольку изменить прошлое было совершенно невозможно, Шут поспешил исправить настоящее. Он сделал то единственное, что действительно умел делать лучше всего — растянул улыбку до ушей и обратился к Элее: