До встречи с тобой - Мойес Джоджо. Страница 20

Последовало недолгое молчание.

— Вы сумасшедшая. Вся ваша семья сумасшедшая.

— Но это помогало.

— И вы ужасно поете. Надеюсь, ваш папа пел лучше.

— По-моему, вы хотели сказать: «Спасибо, мисс Кларк, за попытку меня развлечь».

— Полагаю, она ничуть не хуже психотерапевтической помощи, которую я получаю. Хорошо, Кларк, расскажите что-нибудь еще. Только не пойте.

— Гм… — Я немного поразмыслила. — Ну ладно… вы заметили на днях мои туфли?

— Трудно было не заметить.

— В общем, мама утверждает, что моя любовь к странной обуви началась в три года. Она купила мне бирюзовые резиновые сапожки, усыпанные блестками… Тогда это была большая редкость… Дети носили простые зеленые сапожки или красные, если повезет. И по ее словам, я носила их не снимая. Я ложилась в них в кровать, купалась, все лето ходила в них в детский сад. Эти блестящие сапожки и пчелиные колготки были моим любимым сочетанием.

— Пчелиные колготки?

— В черно-желтую полоску.

— Великолепно.

— Только не надо грубить.

— Я не грублю. Это звучит отвратительно.

— Может, для вас это и звучит отвратительно, Уилл Трейнор, но, как ни странно, не все девушки одеваются, чтобы понравиться мужчинам.

— Бред.

— Вовсе нет.

— Все, что женщины делают, — ради мужчин. Все, что люди делают, — ради секса. Вы разве не читали «Красную королеву»? [30]

— Понятия не имею, о чем вы говорите. Но могу заверить, что сижу у вас на кровати и пою «Песню Абизьянки» не потому, что пытаюсь вас соблазнить. А когда мне было три года, я очень-очень любила полосатые ноги.

Я осознала, что тревога, которая терзала меня весь день, с каждым замечанием Уилла постепенно отступает. На мне больше не лежала вся полнота ответственности за бедного квадриплегика. Я просто сидела и болтала с исключительно саркастичным парнем.

— И что же случилось с этими великолепными блестящими сапожками?

— Маме пришлось их выкинуть. Я заработала ужасный грибок стоп.

— Прелестно.

— И колготки она тоже выкинула.

— Почему?

— Я так и не узнала. Но это разбило мне сердце. Я больше не встречала колготок, которые полюбила бы так же сильно. Их больше не делают. А может, делают но не для взрослых женщин.

— Странно.

— Смейтесь-смейтесь! Неужели вы ничего не любили так сильно?

Я почти не видела его, комната погрузилась в темноту. Можно было включить лампу над головой, но что-то меня остановило. И я пожалела о своих словах, как только поняла, что именно сказала.

— Отчего же, — тихо ответил он. — Любил.

Мы еще немного поговорили, а затем Уилл задремал. Я лежала рядом, следила, как он дышит, и время от времени гадала, что он скажет, если проснется и обнаружит, что я смотрю на него, на его отросшие волосы, усталые глаза и жидкую бороденку. Но я не могла пошевелиться. Я словно оказалась на сюрреалистическом островке в реке времени. В доме не было никого, кроме нас, и я все еще боялась оставить его одного.

Вскоре после одиннадцати я заметила, что Уилл снова начинает потеть, а дыхание его становится поверхностным. Я разбудила его и заставила принять лекарство от жара. Он ничего не сказал, только пробормотал «спасибо». Я поменяла верхнюю простыню и наволочку, а когда он наконец снова заснул, легла на расстоянии фута от него и спустя немало времени тоже заснула.

Я проснулась от звука собственного имени. Я находилась в школе, заснула за партой, и учительница барабанила по классной доске, повторяя мое имя снова и снова. Я знала, что должна быть внимательной, знала, что учительница сочтет мой сон актом неповиновения, но не могла оторвать голову от парты.

— Луиза.

— Мм… Хррр.

— Луиза.

Парта была ужасно мягкой. Я открыла глаза. Надо мной весьма выразительно шипели:

— Луиза.

Я лежала в кровати. Я заморгала, сфокусировала взгляд и, посмотрев вверх, увидела Камиллу Трейнор. На ней было тяжелое шерстяное пальто и сумка через плечо.

— Луиза.

Я рывком села. Рядом со мной под покрывалами с полуоткрытым ртом и согнутой под прямым углом рукой спал Уилл. Через окно сочился свет, свидетельствовавший о холодном и ясном утре.

— Уф!

— Что вы делаете?

Казалось, меня застукали за чем-то ужасным. Я потерла лицо, пытаясь собраться с мыслями. Почему я здесь? Что мне ей ответить?

— Что вы делаете в кровати Уилла?

— Уилл… — тихо сказала я. — Уилл был нездоров… И я подумала, что за ним лучше присматривать…

— Что значит «нездоров»? Давайте выйдем в коридор. — Она решительно вышла из комнаты, явно ожидая, что я брошусь следом.

Я повиновалась, пытаясь поправить одежду. У меня было ужасное подозрение, что косметика размазалась по всему лицу.

Миссис Трейнор закрыла за мной дверь спальни Уилла.

Я стояла перед ней, пытаясь пригладить волосы и собираясь с мыслями.

— У Уилла была температура. Натан сбил ее, когда пришел, но я ничего не знала об этой его регуляции и решила за ним присматривать… Натан сказал, что я должна за ним присматривать… — Мой голос был сиплым и вялым. Я даже не была уверена, что говорю связно.

— Почему вы мне не позвонили? Если Уилл был болен, вы должны были немедленно позвонить мне. Или мистеру Трейнору.

В этот миг все шестеренки в моей голове встали на свои места. «Мистер Трейнор. О боже». Я посмотрела на часы. Было четверть восьмого.

— Я не… по-моему, Натан…

— Послушайте, Луиза. В этом нет ничего сложного. Если Уилл настолько болен, что вы спали в его комнате, вы должны были связаться со мной.

— Да. — Я моргала, глядя в пол.

— Я не понимаю, почему вы не позвонили. Вы пытались позвонить мистеру Трейнору?

«Натан велел ничего не говорить».

— Я…

В этот миг дверь флигеля отворилась, и вошел мистер Трейнор с газетой под мышкой.

— Ты вернулась! — обратился он к жене, смахивая снежинки с плеч. — А я только что выбрался за газетой и молоком. Дороги просто ужасные. Пришлось идти окольным путем до Хансфорд-Корнер, чтобы обойти ледяные участки.

Миссис Трейнор посмотрела на него, и я на мгновение задумалась, заметила ли она, что на нем та же рубашка и джемпер, что и вчера.

— Ты в курсе, что Уиллу ночью было плохо?

Мистер Трейнор посмотрел на меня. Я опустила взгляд. Кажется, мне еще никогда не было настолько не по себе.

— Вы пытались мне позвонить, Луиза? Ради бога, простите… Я ничего не слышал. Похоже, интерком шалит. Я уже пару раз пропускал звонки в последнее время. К тому же мне самому было нехорошо прошлой ночью. Мгновенно отрубился.

На мне все еще были носки Уилла. Я уставилась на них. Интересно, миссис Трейнор осудит меня и за это?

Но она, похоже, отвлеклась.

— Дорога домой была долгой. Что ж… не стану вам мешать. Но если подобное повторится, немедленно позвоните мне. Ясно?

Мне не хотелось смотреть на мистера Трейнора.

— Ясно, — ответила я и ретировалась на кухню.

7

Весна пришла мгновенно, и зима, подобно незваному гостю, резко натянула пальто и исчезла, не попрощавшись. Повсюду распускалась листва, дороги купались в прозрачном солнечном свете, а воздух внезапно наполнился благоуханием. В нем чувствовалось что-то цветочное и дружелюбное, а птичье пение создавало приятный тихий фон.

Я ничего не замечала. Прошлым вечером я осталась у Патрика дома. Мы виделись впервые за неделю из-за усиленного расписания его тренировок, но, проведя сорок минут в ванне с полпачки морской соли, он так устал, что почти не разговаривал со мной. Я принялась гладить его по спине в редкой попытке соблазнения, но он пробормотал, что действительно очень устал, и дернул ладонью, как бы пытаясь от меня отмахнуться. Через четыре часа я все еще лежала без сна и с досадой глядела в потолок.

Мы с Патриком познакомились, когда я работала стажером в универсальной парикмахерской Хейлсбери «На гребне волны». Это была моя единственная работа до «Булочки с маслом». Он зашел, когда Саманта, хозяйка, была занята, и попросил стрижку номер четыре. Позже он описывал мое творение не просто как худшую стрижку в его жизни, а как худшую стрижку в истории человечества. Через три месяца, осознав, что привычка возиться с собственными волосами вовсе не означает, что я могу причесывать других, я уволилась и поступила в кафе к Фрэнку.