Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина. Страница 114

— Все нормально.

— Я вижу…

— Нормально, — сегодня и вправду Гарм был настроен почти миролюбиво.

— Охламон, — Гарм подал руку, но Нат поднялся сам. — Дважды охламон. Учись различать, когда тебе и вправду предлагают помощь, а когда…

— И чем ты мне поможешь? — грубить Гарму точно не следовало, но быть может, он разозлится и возьмется за Ната всерьез. И тогда урок кончится привычным уже привкусом крови на языке, усталостью дикой, когда и дышать-то получается с трудом… и эта усталость избавит от опасных мыслей.

— Советом.

— Дружеским?

Гарм хмыкнул и, достав из кармана пирожок, завернутый в тонкую папиросную бумагу, протянул:

— На вот. Скушай.

— Я не хочу.

Вряд ли пирожок был отравлен, подобного коварства от наставника Нат все-таки не ожидал. Но есть не хотелось совершенно.

— А я сказал, скушай, — Гарм подкрепил просьбу оплеухой. — И не спорь со старшими!

— Я не спорю.

Пирожок был еще теплым, с маслянистой корочкой, которая треснула, выпуская темную начинку. Грибы. И лук. И еще, кажется, яйца… и вообще, вкусно оказалось.

— Вот, — наставительно заметил Гарм, вытаскивая второй. — Видишь? Старших надо слушать, и будет тебе тогда если не счастье, то хотя бы пирожки.

Нат кивнул.

Легче не стало. Напротив, накатила вдруг такая тоска, что хоть ты волком вой… и все равно стало, что с ним будет.

— Все так плохо, да? — Нат второй пирожок понюхал только, запах шел мясной, сладковатый, но есть опять не хотелось.

— Смотря о чем речь.

— Обо мне. Ничего из меня не выйдет, — ребра саднили уже с укором, мол, давно пора было сдаться, отступить. Гарм ведь этого добивается.

— С чего ты взял?

Серьезно спрашивает? Похоже на то. И хорошо, Нат не переносит, когда над ним смеются.

— С того, что у меня ничего не получается.

— Все у тебя получается. Даже я бы сказал, слишком получается… твою бы энергию да в мирное русло.

Похвала была приятна, но…

— Я все равно слабей.

Гарм рассмеялся. Он смеялся громко, запрокинув голову, и кадык на шее некрасиво дергался. И смех его был громким, лающим. От этого смеха полыхнули уши, и щеки тоже, и кулаки сами собой сжались.

— Остынь, — велел Гарм, вытирая глаза ладонью. — Слабее он… ишь чего захотел… слабее… естественно, что слабее… хорош бы я был, если бы меня щенок после месяца учебы одолел…

Это было логично.

Это было до того логично, что Нат растерялся.

— Если хочешь знать, то я дуэлями себе на жизнь зарабатывал… конечно, Высших не трогал, а вот остальные, — Гарм осклабился, верно, вспоминая те самые времена. — В этом мире, мой мальчик, полно дураков. И находились такие, которые желали показать полукровке, где его место…

— И были сильнее?

— Физическая сила — это далеко не все… многое, но не все. Не скажу, что всегда побеждал, но большей частью — это да… и у тебя неплохие задатки, иначе я бы с тобой не возился. Поэтому сопли подбери и…

Гарм оглянулся на дом, одернул короткую куртку, в которой не иначе как чудом новая дыра образовалась, и сказал:

— Отдохни сегодня-завтра…

— Нет.

Отдыхать нельзя.

Если отдыхать, то боль пройдет, усталость тоже. И мысли появятся… нехорошие мысли.

Опасные.

— Ясно, — Гарм сунул в дыру палец. — Поговорим?

Будто у Ната есть выбор. Он уже успел изучить своего наставника, пожалуй, не так хорошо, как его сапоги, но в достаточной мере, чтобы понять, что если уж Гарм решил поговорить, то о чем бы ни был этот разговор, избежать его не выйдет.

— Пирожок ешь. Лиза старалась… эх, хорошая женщина, толстая… теплая… и едой пахнет… у нас в доме едой редко пахло, так для меня теперь кухонные запахи — самые лучшие…

Гарм вздохнул.

— Женюсь я.

— Поздравляю, — буркнул Нат, уже догадываясь, куда свернет эта беседа. — От меня что нужно?

— Вот ты… охламон… чего нужно… никакого понимания. Я ж, может, готовился, слова правильные искал, — в темных глазах Гарма плясали искорки. — А нужно мне, и не только мне, чтоб ты перестал от жены бегать, как щенок нашкодивший.

— Я не бегаю!

— Бегаешь… думаешь, я не вижу? Или не только я? Ты ее сторонишься и с каждым днем все больше. Нет, конечно, твое рвение в учебе меня радует несказанно, только одной дракой жив не будешь, — Гарм сунул в пасть сухарик. — Так в чем проблема?

— Ни в чем.

— То есть, я могу отменить занятия, дать тебе недельку-другую отдыха…

— Нет!

Две недели… за две недели он с ума сойдет… или сделает что-то, о чем будет бесконечно жалеть, только жалость его ничего не изменит.

— Ясно. Нат… ты вообще знаешь, что с женщиной делать-то надо?

— Знаю.

— В теории или…

— И практика была, — Нат потер щеки, не то, чтобы ему было стыдно. Все ходили, что к ярким фургончикам, от которых назойливо, резко пахло духами, и запах их перебивал прочие, даже пота и навоза, что в дома с красными фонарями, если в городах случалось домам быть.

Нет, не стыдно.

Разве что самую малость, потому как ходить — это одно, а рассказывать про эти вот походы — совсем другое… к счастью, Гарм подробностями интересоваться не стал.

— Уже радует, — он протянул сухарик и Нату. Пришлось взять. Кажется, в бессчетных карманах Гармовой куртки были немалые запасы съестного. — Тогда в чем проблема? Или… ты себя не совсем контролируешь?

— Нет!

— То есть, контролируешь?

— Да.

Живое железо побежало по щекам, и Нат поспешил стереть серебристые дорожки его, стыдясь этакого проявления эмоций. Он себя контролирует!

И здесь.

И там… и вообще…

— Нат, а ты понимаешь, что девочка на тебя обижается?

— Нира?

Гарм кивнул.

Конечно, кто еще… и наверное, он прав. Обижается. Она почти не говорит уже, и запах ее сделался горьким, полынным. Ее кудряшки поблекли, а веснушек стало меньше, Нат точно знает, он считал.

— Если она тебе не нравится…

Как Нира может не нравится?

Она теплая, как кусок янтаря, который Нат на берегу нашел и оставил себе талисманом. Раньше он собирал камни, всякие, красивые, и думал, что построит из них замок. Но потом их выбросили, посчитали неважными… а у камней были имена.

И янтарь Нат назвал бы Нирой…

— Ты за нее отвечаешь. Ты забрал ее из дому. Из семьи. И оставил. Это нехорошо, малыш.

— Я не малыш!

— Ну да, — кажется, на сей счет у Гарма было собственное мнение. — Ты взрослый, я забыл.

— Смеешься?

— Смех — не самое страшное, что может с тобой произойти… но нет, не смеюсь. Понять хочу, в чем беда. Она тебя любит… ты ее, вроде как тоже. А получается ерунда.

Нат сунул руки в подмышки.

Замерз.

И уйти бы, что от разговора, что от дома… в лесу отсидеться, только Гарм прав. Нат не имеет права сбегать. А от разговора этого, быть может, польза какая будет, потому как сам Нат не представляет, как со всем справится.

— Я… не хочу сделать ей больно, — признался он и пальцами пошевелил. — Она маленькая. И хрупкая. И верит мне. А если сделаю больно, то… и меня тянет к ней. До того тянет, что самому страшно становится. Вдруг я не сумею сдержаться? И это вот…

Нат мазнул по щеке, стирая проклятое железо.

— Она думает, что я человек. А я не человек! И поймет… ненавидеть станет… еще если плохо… ей уже плохо. Я чую. У нее запах другой стал. И как мне быть?

— Успокоиться.

— Пытаюсь.

— Не так пытаешься, — Гарм сунул руки в карманы, в которых, надо полагать, съестного не осталось. — Ты от нее бегаешь, так?

Нат кивнул: отрицать очевидное было бесполезно.

— И зря. Так ты себя только дразнишь. Чем дальше от нее отходишь, тем сильней к ней тянет. И ты от этого злишься. Она тоже… и понятно. Я бы тебе давно по голове твоей дурной чем-нибудь стукнул, но девочка у нас воспитанная…

Издевается?

Вроде бы серьезен, но не отпускает ощущение, что все равно издевается.

— Значит, по твоей логике, я должен подойти ближе?

— Да.