Темная сторона души - Михалкова Елена Ивановна. Страница 12

Но спустя короткое время морок рассеивался, и я понимала: моя фантазия сыграла злую шутку. Эта женщина жива и будет жить долго-долго. Дольше нас, потому что она неплохо потрудилась, чтобы сократить наши дни. Она проехала по нас, словно танк, и даже не обернулась. Может, только немного посмеялась. Как мне хотелось отплатить ей! Как же мне хотелось убить ее...

Тогда ничего не получилось. И хорошо, что не получилось. Мы сами справились с нашей бедой. Я знаю, что любовь сильнее ненависти, но мне потребовалось очень много времени и очень много боли, чтобы понять это.

Человека, из-за которого мне хотелось убить ее, давно нет. Я ухаживаю за его могилой и каждый раз, глядя на его фотографию, чувствую, что моя любовь жива. Так странно – человек умер, а любовь жива...

Но я пока не знаю, осталась ли во мне ненависть. Много лет назад мне так хотелось убить эту женщину, что от ярости и беспомощности сводило скулы, как от горького лимона. Сейчас я смотрю на нее и не могу разобраться в себе. Я хочу убить ее?

Маша с Костей собирались в баню. Большая помывка, как говорили Вероника с Митей, была назначена на пятницу, потому что в субботу липинская баня использовалась самими хозяевами.

– Ма, а почему баня липинская? – спросил Костя, услышав название бани.

– Потому что своей бани у тети Вероники нет, сгорела три года назад, – объяснила Маша, складывая в стопочку чистые трусики и маечку сына. – Новую они построить не могут, вот и ходят помыться на ту сторону улицы к соседям. А соседку зовут Липа Сергеевна. Понял теперь, почему липинская?

– Понял, – кивнул Костя. – Только я не хочу вместе с этой мыться, – он ткнул рукой куда-то в пол, что было вовсе не обязательно: Маша и так прекрасно поняла, кого он имеет в виду.

– Юлия Михайловна с нами и не пойдет, – сказала она. – Мы с тобой вдвоем помоемся, последними. Знаешь какая славная банька будет: теплая, ласковая. Ты же горячую не любишь...

– Я вообще никакую не люблю, – сморщил Костя физиономию. – Мне из ведра нравится. И вообще – зачем в баню идти, если мы утром на озере купались?!

Разговор повторялся примерно в сотый раз, поэтому Маша не стала обращать внимания на нытье сына. В отдельный пакет она сложила грязную одежду и сейчас озабоченно прикидывала, сколько времени уйдет на стирку: вещей оказалось неожиданно много.

– Вероника... – позвала она, спускаясь по лестнице.

Никто не ответил. Но Маша пять минут назад слышала голос подруги из нижних комнат и была уверена, что та все еще в доме.

– Верони-ика! – повторила она, заглядывая в большую комнату. Там никого не оказалось, и Маша уже собиралась выйти, как хрипловатый голос будто совсем рядом с ней произнес:

– Столько лет прошло, а все пережевываешь в голове, забыть не можешь?

Вздрогнув, Маша резко обернулась и увидела в палисаднике за открытым окном две фигуры. Ветер дул в окно, принося голоса с собой, и казалось, что разговаривают в комнате.

– И хотела бы забыть, да не получается, – отозвалась Вероника сдержанно. – Очень хочется поддержку семьи получить в темный час, понимаешь?

В ответ раздался негромкий смех. Юлия Михайловна смеялась искренне, от души.

– Значит, ты, Верка, полежала в больнице пару недель и решила, что вот оно, несчастье? – спросила она наконец. – Темный час? Да ты просто ничего в жизни не видела, ничего о ней не знаешь, вот тебе и кажется всякая ерунда несчастьем.

Вероника начала что-то говорить, но Юлия Михайловна перебила ее. Голосом, из которого исчезло все веселье, проговорила, наклонившись к дочери:

– Запомни, милая: твой самый темный час еще впереди. Ждет он тебя, слышишь? Вот дождется – и вспомнишь ты ту больницу как легкую жизнь. Помяни мое слово – дождется!

– Юля, прекрати, пожалуйста, – негромко сказала Вероника, но мать уже вышла из палисадника и прикрыла за собой калитку. Вероника осталась сидеть с тяпкой в руке над маленькими бархатцами, трепетавшими на ветру растопыренными листочками.

После полдника Вероника показала Маше дорогу в баню.

– Вот по той тропинке надо идти, а потом направо завернуть, – объясняла она, стоя около дома Липы Сергеевны. – В общем, просто рядом с их участком пройти.

– Знаешь, Вероника, давай-ка мы с тобой вместе сходим, – покачала головой Маша. – А то мне неловко разгуливать по чужому огороду. Вдруг не туда поверну?

Вероника открыла калитку и по вытоптанной тропинке пошла впереди Маши. Маленькая черная покосившаяся банька виднелась далеко впереди, в самом конце заросшего поля.

– Зачем же было так далеко баню строить? – проворчала Маша, старательно обходя кусачую крапиву. – Пока идешь обратно, опять перепачкаешься.

Она остановилась и огляделась. Они прошли половину пути, оставив за собой участок с длинными ровными грядками. Впереди росла трава, из которой выглядывали ромашки, а за банькой сразу начинался шумящий лес. Дорога к нему проходила метрах в ста от бани, и по ней сейчас брели, покачивая белыми головами, две козы.

– Ты коз не боишься? – оборачиваясь к ней, улыбнулась Вероника.

– Побаиваюсь, – призналась Маша. – Думаешь, они тоже мыться в баню пойдут?

Вероника рассмеялась.

– Поздороваться точно подойдут, потому что это наши знакомые козы, – ответила она. – И хозяин их – наш знакомый.

Они как раз подошли к дверям бани, и козы, тряся головами, подбежали к Веронике. За ними по тропинке от дороги шел хозяин – коренастый широкоплечий мужик в штанах-шароварах и куртке на голое тело.

– Здрасьте, Вероника Сергевна, – за двадцать шагов громко поздоровался он, тряся перед собой маленькой корзинкой. – Вот, деткам подарочек несу!

Маша удивленно взглянула на Веронику. Та улыбнулась и пожала плечами.

– Это Лесник, – негромко сказала она. – Я сейчас вас познакомлю, он тебе понравится...

Голубоглазый Лесник, а, точнее, Степан Андреевич Лесников, и в самом деле понравился Маше. В том, как он заглядывал Веронике в глаза, как ласково почесывал своих коз, как протягивал корзинку, доверху наполненную ароматной лесной земляникой, было что-то очень трогательное.

– Он и в самом деле раньше лесником работал, – рассказывала Вероника, потом, когда они с Машей сидели на крылечке бани и поедали пахучие сладкие ягоды, – пока не уволили его. Хороший человек, но в такие запои уходит, что даже деревенским пьянчужкам не снилось. А лесу постоянный пригляд нужен. В общем, наш Степан Андреевич давно уже не лесник... А мы с ним дружим, – продолжала она, – молоко у него заказываем, да и он сам просто так заходит. Митя даже подшучивает, что Лесник в меня влюблен.

Она неожиданно покраснела и протянула Маше корзинку с ягодами.

– Это хорошо, – сказала Маша, поднимаясь с крыльца. – Если Митя тебя бросит, без мужика не останешься.

Вероника подняла на нее возмущенный взгляд и собиралась что-то сказать, но рассмеялась вслед за Машей.

– Ну тебя! Я ведь всерьез приняла. Совсем шутки перестала понимать в последнее время, потому что...

Она не договорила, но это и не требовалось: Маша знала, что имеет в виду Вероника.

– Пойдем, баню топить пора, – позвала она и пошла по тропинке к дому Липы Сергеевны, осторожно поднимая корзинку над травой.

Баня к их приходу получилась такой, какой и обещала Маша, – теплой и мягкой. Они с Костей с удовольствием поплескались холодной водой из тазиков, выпустили несчастную бабочку, бившуюся о крохотное запотевшее окошко, и долго потешались над веником из нескольких жалких веточек, стоявшим в углу. Как Маша ни пыталась объяснить Косте, что им не подметают пол, а парятся, он отказывался ей верить. Придумал, что на нем летает старушка Липа Сергеевна, потому что метла – это для молодых ведьм, а веник – как раз для старых, и был страшно доволен своей выдумкой.

– Ты бы спасибо сказал Липе Сергеевне, – шутя пристыдила его Маша. – Она по доброте душевной нас помыться пустила, а ты говоришь – Баба-яга. Иди одевайся... Сам Кощей Бессмертный!