Вампиры — дети падших ангелов. Танец кровавых маков. - Молчанова Ирина Алексеевна. Страница 23
Под его ледяным взглядом ей показалось, что стало холоднее, и она поежилась.
Он молча ждал, поэтому она собралась с духом и сказала:
— Мне правда нравится Олило, я буду с ним видеться и нечего мне запрещать. Я больше не буду смотреть в чертовы зеркала.
Лайонел продолжал молчать. Катя закусила губу.
— Что я там еще говорила? — Она помнила, просто хотела потянуть время до того как придется сказать самое страшное.
— Ты все прекрасно помнишь, — безжалостно раскрыл ее замысел молодой человек.
— Я не имею права заставлять тебя говорить о тех, о ком ты не хочешь говорить! Но и ты не должен затыкать мне рот.
— Хорошо, — недобро улыбнулся Лайонел, — значит, хочешь говорить со мной о Вильяме, о детях, о Георгии… А если я стану говорить о том, что неприятно тебе?
— Говори. — Катя смело взглянула на него.
— О бывших женщинах, о моих развлечениях, о жертвах, о том, что ужаснет и оттолкнет тебя?
Девушка покачала головой.
— Но это не то же самое!
— Отчего же? Ты делаешь неприятно мне, а я тебе. И мы на равных. — Лайонел тронул ее за подбородок. — Молчишь? Я тебе кое-что объясню. Ты заняла позицию слабого, но требуешь для себя равных условий. При этом — равноправие принимаешь лишь когда оно тебе удобно. Ты ведешь себя как ребенок, хочешь, чтобы тебе делали скидку, но сама ее делать ты не намерена. Одного ребенка я уже избаловал и посадил себе на шею, больше не хочу.
— Ты про Вильяма? — осторожно спросила Катя. Лайонел какое-то время разглядывал ее, затем полуутвердительно произнес:
— Скорбь Орфея тебя убивает, говоришь? А знаешь ли ты, как его она убивает? Надеюсь, помнишь предысторию. Возлюбленная погибает, Орфей отправляется за ней в подземное царство мертвых и своей жалобной игрой на кифаре и пением уговаривает Аида вернуть ему Эвридику. И было поставлено лишь одно условие: не оборачиваться до тех пор, пока не выйдет на свет, не смотреть на идущую позади Эвридику. А что сделал Орфей? Правильно, всю оставшуюся жизнь оплакивал свой поступок.
— Но тебе, Лайонел, никто не запрещал иногда оборачиваться, — возразила Катя.
— Я сам себе запретил. Нельзя идти вперед, если постоянно смотришь назад. И даже иногда смотреть назад бывает слишком горько.
— Хочешь забыть его навсегда?
— Ну что ты, — саркастически усмехнулся молодой человек, — ты мне не позволишь!
— А мне он дорог, — растирая виски, буркнула девушка.
Лайонел так внимательно смотрел на нее, словно хотел вынуть из головы мысли, положить себе на ладонь и рассмотреть под увеличительным стеклом.
— Так может, он тебе куда более дорог, чем ты предполагала, когда решила уйти со мной? Ты скучаешь по нему?
— Нет, — поспешно выпалила Катя.
— Для ответа «нет» ты слишком часто оборачиваешься, — задумчиво промолвил Лайонел.
— Потому что не вижу в этом преступления. В моей новой жизни ближе тебя, Вильяма и Йоро — никого нет. А ты хочешь отнять у меня…
Молодой человек резко поднялся.
— Собирайся! Я верну тебя Вильяму и Йоро. Двое — больше чем один. — Он подошел к сумке и побросал в нее одежду. — Я не намерен бесконечно выслушивать, что я у тебя отнял.
Катя в панике следила за его действиями, медленно отодвигаясь к стене.
— Я никуда не пойду, — сказала она, когда он протянул ей руку.
— Что так?
Не в силах смотреть ему в глаза, девушка уткнулась лбом в колени.
— Я устала от твоих ультиматумов! Устала жить в ожидании, когда я скажу или сделаю что-то не так, а потом не сумею вымолить у тебя прощения, и ты просто меня бросишь!
— Вот поэтому я и предлагаю закончить твое мучение!
Она вскинула голову и яростно уставилась на него.
— Это ты мучаешься! Тебе надоело сидеть тут и ты готов найти любой повод, чтобы избавиться от меня! Признай, я же для тебя всего лишь трофей! Ты легко отказался от меня тогда — в Тартарусе! А потом вернулся, чтобы в очередной раз самоутвердиться, унизить Вильяма и победить! Я тебе не нужна, тебе нужно лишь осознание, что ты можешь владеть кем угодно, когда угодно и сколько угодно!
— Так ты идешь? — спросил он, продолжая протягивать ей руку.
Катя отвернулась.
Тогда он бросил сумку на землю и ушел. Не вернулся ни через час, ни через два, ни через десять…
В пещере никого не оказалось. Сумка валялась на том же месте, где он ее оставил.
«Уплыла!» — язвительно предположила Орми, перебирая когтями по плечу.
«У чертей», — подсказала Нев.
Лайонел вышел из пещеры, держа в руке темную бутылку из-под вина, наполненную кровью, и направился на другую сторону острова, где однажды обнаружил Катю на качелях.
Нехорошее предчувствие не оставляло его с той секунды, когда он вернулся и не обнаружил девушку в поле.
«Я бы ее налупила», — обронила Орми, когда их глазам предстали одинокие качели.
— Умолкни, — раздраженно рявкнул Лайонел.
Мышь обиженно сложила крылья, но долго молчать не смогла, заявила: «Да чего так нервничать? Что тут с ней может случиться? Нарочно прячется, чтобы помучить тебя!»
Нев оттолкнулась и, распахнув крылья, взлетела. Какое-то время она отсутствовала, а вернувшись, сообщила: «Я ее нашла!»
Лайонел остановился на берегу алого от заката моря. Девушка лежала в маках, одетая в свое лучшее платье, с окровавленными губами, усыпанная изорванными лепестками. Они были повсюду, и даже между пальцев, розовых от засохшей крови.
Рядом тихонько сидел черт и плел из ее волос косички.
Но чертенку стало достаточно одного взгляда в ледяные голубые глаза, чтобы вскочить и унестись прочь.
Даже мыши, повинуясь какому-то внутреннему чувству такта, улетели.
Лайонел стоял над спящей девушкой и ему казалось, что удары вдруг очнувшегося сердца отдают в виски. Она выглядела такой маленькой и несчастной, точно растерзанный кем-то сильным зверек. И это платье на ней — было самой болезненной пощечиной. Какие они — бесы? Глядя на нее, беззащитную и растоптанную, как цветок, он понял, что бесы — какие угодно, но только не такие. Перед ним был не бес, а замученная девочка. Она ждала его, чтобы помириться, надела его любимое платье, он же совсем к ней не спешил. Пришла обжигающая мысль, что Вильям никогда бы не поступил с ней так. Брат был готов ради нее бесконечно топтать свою гордость, прощать, пытаться понять и подстроиться.
Лайонел бесшумно опустил бутылку на землю и присел рядом с девушкой. Так ли она ошиблась, называя себя трофеем? Ни одна женщина не обходилась ему столь дорого. И он без сомнений ценил невероятную сложность, с которой ему досталась Катя. Но объяснить это ей, чтобы не обидеть, объяснить правильно, он затруднялся.
Солнечная дорожка заката блестела на темной морской ряби. Лучи, проникая между зеленовато-сизыми ворсистыми стеблями маков, скользили по белоснежному лицу девушки, касались кончиков ресниц цвета охры, ласкали вишневые от крови губы, играли на кончике носа, гладили алебастровые щеки и запутывались в огненных кудрях.
Лайонел протянул руку и коснулся ее мягких волос. Что ей снилось? Какая музыка сейчас играла у нее в голове? Он не знал. Но даже окружавшие их кровавые маки покачивались в танце в такт призрачной музыке.
Девушка проснулась, на губах мелькнула улыбка и серые глаза распахнулись. Безмятежные, счастливые и сияющие, они в миг превратились в испуганные, тусклые и дождливые. Эта явная перемена кольнула молодого человека, точно незамеченный шип на стебле дикой розы.
Катя смотрела затравленно, чуть повернув голову.
— Я приготовила речь, — с трудом произнесла девушка.
Лайонел напряженно кивнул, с неведомым раннее ужасом ожидая, как она сейчас скажет ему, что готова вернуться к Вильяму. И наверно, впервые совсем не думал, каково будет его гордости, когда он скажет и пообещает ей что угодно, лишь бы она осталась. Понял, как глупо было сравнивать ее с братом. Конечно, она слабее, наивнее, и он должен, просто обязан был делать ей скидку, всегда и во всем. Потому что бесконечно, со всей одержимостью, на какую способен, любил ее.