Прекрасная мельничиха - Сазанович Елена Ивановна. Страница 5

Мимо меня прошел знакомый тип. Который отобрал у меня сыр.

– Чего ревешь? – удивился он. – Подумаешь, изнасиловали. Хочешь – иди ты изнасилуй кого-нибудь. Я, если хочешь, могу подсобить. По знакомству.

Я ударила его по лицу. Он дал сдачи. Но гораздо сильнее. И кулаком. Пошел, насвистывая Бетховена. «Прекрасную мельничиху». Я не могла встать. Потому что замок в моих шортах был вырван с корнем. Я заметила мальчика-подростка. Который пробегал мимо меня вприпрыжку. Я подставила ему подножку. Он свалился прямо возле меня.

– Снимай брюки. Или придушу, – сказала я. И для убедительности пошевелила пальцами. Он в страхе сбросил штаны. И убежал. Я натянула штаны. Они сидели в обтяжку. Длиной до колена. Получились вполне приличные бриджи.

Я пошла дальше. И увидела большую группу людей. Человек сто – не меньше. Они одновременно кричали. Орали. Визжали. Кто-то рядом стучал на барабане. У меня заболели уши. Я их закрыла ладонями. И подошла ближе.

– Чего орем?! – заорала я на ухо соседу.

– Чего хотим. То и орем. А ты чего хочешь? Становись рядом. И ори. Кто тебе мешает?

Я стала рядом. И закричала: а-а-а-а-а…

– Со словами. Со словами, – поправил меня сосед.

– Со словами не умею. И не хочу, – обиделась я. И подошла к барабанщику. И от злости стукнула кулаком по барабану. В барабане незамедлительно образовалась дыра. Барабанщик заплакал. И сказал, что барабан ему достался в наследство. От дедушки – участника гражданской войны. Я погладила барабанщика по голове. И сказала, что куплю ему тысячу барабанов. Он сказал, что тысячу ему не нужно. А нужен один. Дедушкин. И опять захныкал. Я не знала, куда дальше идти. И я не знала, что дальше делать. И я не знала, что я хотела. Я могла делать все, что хотела. Но ничего не делала. Потому что уже не хотела ничего.

Перед моими глазами плясали белые кляксы. Я пыталась разогнать их руками. Но они не убирались. За поворотом я увидела женщину. В длинном белом платье. С белыми искусственными цветами в волосах. Я бы сказала, что она была красива. Если бы она не улыбнулась. Но она улыбнулась. И я увидела, что ее рот заполнен гнилыми зубами. А зуб мудрости вообще отсутствует. Она поманила меня пальцем. Я покорно приблизилась к ней.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она меня. И прижала к своей груди.

– Не очень. У вас лицо из воска.

– Но на нем никогда не проступят морщины.

– А зубы все равно гнилые.

– Слишком много они жевали.

– Это ваш город?

– Город Сумасшедших.

– Как??? Почему? Обман! Я не сюда шла! Предательство! Меня предали! Конечно. Как я сразу не догадалась! Боже! Они все сумасшедшие. А я с ними еще разговаривала. Пыталась доказать. Обычные душевнобольные! Психи! Я – и психи? При чем тут я?

– Тебя никто не обманул. Ты хотела полной свободы? Но ведь только сумасшедший может быть истинно свободен.

Я в бешенстве вцепилась женщине в горло ногтями. И стала душить. Она слабо сопротивлялась. Я даже и не рассчитывала на такую легкую победу. Она закатила глаза. Открыла рот. И изо рта пошел запах гнили. Я швырнула ее головой наземь. И из рукава ее платья вылетел зуб мудрости. И разбился об асфальт. Стало совсем темно. Нет. Это была не ночь. И это не пропало электричество. Просто все вокруг стало черным. Я поволокла труп через весь город. Наугад. На ощупь. Наконец я стукнулась лбом о что-то твердое. Это твердое оказалось дверью. Толкнула дверь ногой. Она неожиданно открылась. И глаза мои встретились с глазами старухи.

– Помоги мне, – властно сказала я.

Старуха схватила труп за ноги. И мы втащили его в комнату. В комнате старуха долго поливала мою ладонь горячей водой. Потому что никак не могла расцепить онемевшие пальцы. И освободить от волос белой женщины. Наконец она отрезала прядь. И прядь осталась в моем кулаке.

– Зачем ты се? – спросила старуха. И даже при этом округлила глаза. Якобы удивилась. Ну и лгунья! Отлично же знала, что этим дело и кончится.

– Зачем? – переспросила я по своей дурацкой привычке. Которая уже старуху почему-то не раздражала.

Старуха молчала. Я молчала. Так мы промолчали. Пока я не сумела все-таки разжать кулак. Прядь волос плавно опустилась на пол.

– Похороним? – спросила старуха. И пошла в соседнюю комнату. И мне показалось, что она не просто приплясывала. А танцевала в этот момент.

– Да. Конечно. Нехорошо как-то.

Я склонилась над лицом умершей. На ее лице отчетливо виднелись ссадины. На шее – синий отпечаток пальцев. Я приложила к отпечатку свою ладонь. Пальцы совпали. Мои. Подумала я с удивлением. Вдруг я заметила, что труп пытается из своих пальцев соорудить что-то вроде фиги. Я ступила на ее ладонь. Ладонь хрустнула, как хворост. И безжизненно упала.

Старуха тем временем из соседней комнаты притащила гроб.

Мы заколотили гроб. И торжественно понесли его в соседнюю комнату. В соседней комнате я увидела много могил. Я стала искать яму поглубже. Мы опустили туда гроб. Помолчали.

– Может, все-таки уйдешь? – спросила старуха. И в ее глазах мелькнул дикий страх. Ух, как она не хотела, чтобы я уходила.

– Нет. Спасибо. Люблю острые приправы. Они возбуждают аппетит.

Старуха притащила из соседней комнаты рояль.

– «Мельничиху», а? – попросила она жалобно.

– Извини, старуха. Но я хочу спать. Ступай и ты. Я проспала до вечера. Открыв глаза, я увидела старуху. Она сидела на своем обшарпанном табурете. И сосала зернышки граната.

– Ну-с? – спросила старуха.

– … Я открыла гардероб. И выбрала широкое льняное платье. В стиле крепостного права. На локтях светились заплаты. А внизу отпоролся подол.

– Обувь?

– Нет. Нет. Не люблю обувь. Люблю босиком. Знаешь, как-то здоровее. Удобнее, что ли. Ну, в общем…

– Как хочешь. Хотя я могу предложить…

– Так вот. Я надеваю платье. Очень редкое. Дорогое. Одно плечо открыто. Она мне говорит: «Как ты чудесно выглядишь!» Ты представляешь? Вот так и говорит. Чудесно выглядишь. Женщина – женщине. Знаешь, чем это грозит? Нет? Меня целуют в открытое плечо. По очереди. И много раз. Ее не целуют. Потому что у нее всегда закрыты плечи. Я же не виновата. Не могут же целовать ее плечи через ткань. Это даже неприлично. А она мне на ухо: «Будь осторожна!» Представляешь? Вот так прямо и говорит. И еще на ухо. Нет бы вслух. Так нет. На ухо норовит: будь осторожна. В ее голосе столько тревоги. За меня. А знаешь, что это такое? Когда женщина тревожится за другую? Нет? Жаль. А я заглядываю в ее комнату. А у нее там ящерицы копошатся. Представляешь? Оказывается, она их коллекционирует. Опыты на них проводит. И откуда она их откапывает? При нашем-то климате.

Я к ней приезжаю в три ночи. Мне некуда больше ехать. Он меня выгнал. Я похожа на побитую собаку. Каждый когда-нибудь бывает похож на побитую собаку. Меня промочил дождь. Или снег. Не помню. И она меня впускает. Даже дает полотенце. Принять ванну. Стелет чистую простыню. Знаешь. Все вроде бы… А утром даже кофе с сосисками. А я обожаю сосиски. И так редко их ем. А она замечает. Так. Невзначай. Будто бы о чем-то другом. Или кому-нибудь другому. Но я знаю. Мне. Мне. Что у нее однокомнатная квартира. И она живет с мужем. А муж у нее нервный. Нет. Я не спорю. Он действительно какой-то психопат. Не повезло ей, короче, с мужем. Так вот. Он не любит, когда в три часа ночи звонят в дверь. Ей, конечно, все равно. И она даже рада моему приходу. В любое время. Но и его надо понять. Муж все-таки. Я ухожу. Правда, взяв взаймы немного денег. И забываю. Нет. Я не хамка. Просто я как-то быстро забываю про деньги. Особенно когда их пущу в ход. Оказывается, она мне дала очень много денег. Целый червонец. И просила вернуть. Я ей говорю: ты станешь тонуть. А я тебя спасу. Она отвечает, что тонуть не собирается. Потому что умеет отлично плавать. Представляешь?

Старуха хватает меня под мышки. Без слов. И бросает в соседнюю комнату.

Я вхожу в лес. Благо что летний. Слышу, кто-то стонет. Подхожу. Ощупываю тело. Длинный пышный волос. Крупные руки. Пухлые губы. Без сомнений. Это моя подруга.