Дверь в чужую жизнь - Щербакова Галина Николаевна. Страница 9

Лариса подслушивала. Когда Милка сказала, что воспитание громко, как битье посуды в серванте, она бухнулась на кровать: так это было смешно и похоже на подругу Ларисы, выбившуюся в люди троечницу, пустейшую и глупую бабу, которая всем на свете, знающим ее способности, считала долгом пояснить – не в ней дело, а в учителях, не сумевших раскрыть «изящный ларчик ее спрятанных возможностей». Все над ней смеялись: какие там возможности? Какой ларчик? Мозгов ровно для четырехлетки. «Киса! А чем отличается формула воды от скорости света?» – спрашивали ее в тех случаях, когда она очень уж воспаряла в критическом раже. «Не сбивайте меня с толку, – говорила она. – Я забыла, но если захочу – вспомню». И вот Милка – ну не дура же дочь, не дура! – произносит идиотские слова с умным видом, а двое милых ребят слушают ее разинув рот. Она, Лариса, этого не видит – чувствует.

– Ты меня окончательно убедила, – сказал Павлик, – что надо идти в учителя.

– Что?! – закричала Милка.

– Он хочет! Хочет! – затараторила Машка. – Историком… Как папа… Или как Анна Петровна. – Машка встала на цыпочки и прошла по комнате, высоко в потолок подняв мордочку, но не задела при этом ни одного из круглых предметов, которыми была заставлена Милкина комната. Милка с удивлением посмотрела на девчонку, на глазах перевоплотившуюся неизвестно в кого и живущую сейчас в другой жизни, недосягаемой, таинственной и прекрасной.

– Ну, хватит, обезьяна, – нежно сказал Павлик. Машка, довольная, фыркнула и вернулась в кресло. – Это она изобразила нашу учительницу литературы, – пояснил Павлик.

– А ты правда хочешь быть учителем?

– После твоих слов я понял, что у меня просто нет другого выхода, – засмеялся Павлик. – Надо повышать престиж педагогики.

– Ненормальный! – воскликнула Милка. – Даже девчонки – ни одна! – не хотят быть учительницами. Это если уж совсем конец света… А мальчишки…

– Ты всегда поступаешь как все? – поинтересовался Павлик.

– Я всегда поступаю как я! – парировала Милка.

– Нет, – сказал он. – Ты со мной все время говоришь от имени народа, а я никак не возьму в толк, какой народ ты представляешь…

Вот этих слов – «Милка – представитель народа» – Лариса не выдержала, совсем расхохоталась и вышла к ним.

– Можно, – спросила она, – поспорить?

– Он хочет быть учителем, – объяснила Милка. – Тут не спорить надо – плакать…

– Очень хорошо, – ответила Лариса. – Педагогика – самое что ни на есть истинно мужское дело…

– Ой! – заохала Милка. – Ой! Как не стыдно лицемерить… Ты же сколько раз говорила, что учителя – самая серая серость.

– Знаешь, – сказала Лариса Павлику, – я это правда говорила. Вот она, – Лариса показала на Милку, – умничает в школе, задает дурацкие вопросы, провоцирует всех и вся, а учителя ей ответить не могут. Теряются…

– Так это же не они виноваты, – тихо произнес Павлик, – а она… Знаете, как говорится, иной дурак столько может задать вопросов, что и десять умных не ответят. Вы извините, конечно…

– Но они все на одно лицо! – воскликнула Лариса. – Ведь с этой неуправляемой наглой стихией – современными школьниками – надо уметь справляться… Не плакать же перед ними! Они от слез пуще звереют… Вы в Северске такие же?

– Я знаю одно, – сказал Павлик. – Нашему папе никто никогда глупых вопросов не задает. Спровоцировать его невозможно. Умничать бесполезно. Он же умней и лучше нас всех в сто раз…

– В миллион, – поправила Машка.

– И у вас все учителя, как ваш папа? – ехидно спросила Милка.

– Почему все? Всякие есть… Некоторые тоже плачут… Некоторые орут и мечтают о палочной дисциплине…

– А! – завопила Милка. – Вот видишь!

– Знаешь, – сказал Павлик, – каждому человеку в жизни, в сущности, нужен всего один учитель… Настоящий. Остальных можно стерпеть…

– У меня нет такого! – гордо заявила Милка.

– Жаль! – вздохнул Павлик.

– А что за работу пишет твой папа? – поинтересовалась Лариса. – Я краем уха из кухни слышала…

– О северском поселении декабристов. И вообще… Об их нравственном кодексе…

– Он еще не защищался? – спросила Лариса.

– Он считает, что не в этом дело.

– Не задавай, мама, глупых вопросов, – сказала Милка. – К нам в гости залетели идеалисты-бессребреники. Вас еще не занесли в Красную книгу?

– Милка! – закричала Лариса. – Как тебе не стыдно!

– Не стыдно! Не стыдно! Не стыдно! – затараторила она. – Не стыдно, потому что я в это не верю… Все наши знакомые пишут работы! Все как один! Я с пеленок слышу слово: защита, защита, защита. Знаешь, – улыбнулась она, – я, маленькая, просто была уверена, что на взрослых в определенный период совершаются нападения и им надо защищаться. Я даже плакала, что наш папа не сумеет…

– Не слушайте ее, – перебила Лариса. – Все не так страшно, как она говорит…

– Я понимаю, – ответил Павлик. – Наша мама тоже считает, что папина работа – готовая диссертация, а папа убежден, что дело не в этом…

– В чем же? – с вызовом спросила Милка.

– А ни в чем! – засмеялся Павлик. – Извините, – повернулся он к Ларисе.

– Нет, пусть скажет! – требовала Милка. – Я же хочу знать, кто дурак. Мой батюшка, который защищался, или их батюшка, который говорит, что не в этом дело…

– Почему кто-то обязательно должен быть дураком? – удивился Павлик. – Если человек занимается делом, которое ему нравится, – это уже награда… Ты сама подумай, что выберешь? Делать работу, которую любишь, и получать обыкновенную зарплату или большие деньги за то, что не нравится?

– Глупый вопрос, – ответила Милка. – Что такое обыкновенная зарплата? Что такое большие деньги?

– Да, верно, – смутился Павлик. – Тут нет точных критериев.

– Когда выбираешь работу, – сказала Лариса, – а это бывает в молодости, вообще не думаешь о деньгах. И ты не думаешь о них, не прикидывайся. – Это она Милке. Та презрительно фыркнула. – А когда уже начнешь делать то, что нравится… Ни за какие деньги не бросишь, так?

– Нет, – неожиданно не согласился Павлик. – Бывают всякие ситуации.

Лариса растерялась и рассердилась. Ну что, она сама этого не знает? Что она, не сталкивалась со своими родителями, когда они ей преподносили расфасованные по дозам стерильные истины-догмы? И вот на тебе – она сама их глаголет, а дети…

– Человеку надо много денег, – сказал ее ребенок, – потому что ему много надо… И все! И точка! И хватит об этом! Я честно говорю то, что думают все… Даже ты! – крикнула Милка Павлику. – И не финти!

– Я не финчу! – покраснел Павлик, а Машка хихикнула: противоестественным для себя самой образом она неожиданно желала брату поражения в этом разговоре. Ей очень нравилась Милка. Если бы в их семье употребляли слово «обожаю», то оно бы сгодилось ей сейчас для выражения восхищения этой девчонкой. Но слова «обожаю» в обиходе не было, поэтому Машка сказала себе «ух!» и хихикнула.

– Не финтю! – поправился Павлик.

– Вот! – торжествовала Милка. – Ты и споткнулся. Тебя наказал бог… Потому что ты наводишь тень на плетень. Правильно я цитирую народную мудрость? – спросила она Ларису.

Той стало жалко Павлика. Ей как раз очень хотелось, чтоб он выдал Милке что-нибудь эдакое и она бы заткнулась. И Лариса пошла ему на выручку.

– Надо свое дело делать хорошо, – сказала она. – И тогда все придет. Не ахти какая мысль, но по крайней мере честная и без претензий. И если есть у твоего отца интересная работа, то она в конце концов сама о себе заявит. Так?

– Не совсем, – ответил он. – Близко, но не совсем… Вернее, то, что вы говорите, – это безусловно… Но видите ли… Нельзя защищаться чужим благородством и чужой порядочностью. Нельзя писать о кодексе чести, а самому суетиться, суетиться, суетиться… Надо суметь жить так же, как говорим… Вот если сумеешь… То тогда уже больше ничего и не надо, да?

– Не надо? – вскипела Милка. – Не надо? Вот это номер! Говорить о кодексе и не заработать на нормальные джинсы? Человек живет один раз и должен жить хорошо одетый… Иначе ни про какой кодекс его слушать не станут… Плохо одетый человек неубедителен. Мы, во всяком случае, его слушать не будем.