Приключения Тарзана в джунглях - Берроуз Эдгар Райс. Страница 12

Начал он с того, что стал расспрашивать Мамгу, старую обезьяну, которая видала всякие виды на своем веку. Но старуха Мамга могла отдать себе отчет лишь в обыденном. Случай, когда Гунто принял колючий шип за съедобное растение, произвел на нее значительно более глубокое впечатление, чем бесконечные проявления величия божия, имевшие место на ее глазах, и которых она, конечно, не могла понять.

Затем Тарзан обратился с расспросами к Нумго. Последний сумел на время отвлечь человека-обезьяну от поисков истины в печатных букашках довольно оригинальной теорией. По словам Нумго, луна Горо создала свет, дождь и гром. – Я знаю это, – говорил Нумго, – потому что Дум-Дум всегда танцуют при лунном свете. Этот довод, достаточно убедительный для Нумго и Мамги, не удовлетворил, однако, Тарзана. Тем не менее эта теория послужила ему отправным пунктом в дальнейших поисках, которые велись им уже в другом направлении. Он начал наблюдать за луной.

Ночью он взобрался на верхушку самого высокого дерева в джунглях. Огромным круглым шаром сияла на небе великолепная экваториальная луна. Человек-обезьяна, сидя верхом на тонком качающемся суку, поднял свое бронзовое лицо к серебряному светилу.

И сидя там, на вершине дерева, он, к своему удивлению, убедился, что Горо так же далек от него, как и от земли. Он решил, что Горо боится его.

– Иди сюда, Горо! – кричал он. – Тарзан-обезьяна не причинит тебе вреда.

Но луна и не думала опускаться.

– Скажи мне, – продолжал он, – ты ли тот великий вождь, который посылает нам Ару-свет, который творит великий шум и буйные ветры и льет воду на нас, обитателей джунглей в те дни, когда становится вдруг темно и холодно. Ответь мне, Горо, ты ли Бог?

Конечно, Тарзан не произносил слова «Бог» так, как мы с вами произносим его. Он не умел говорить на языке своих праотцов-англичан; но для каждой из крохотных букашек он придумал особые названия, которые все вместе взятые составили своеобразный алфавит.

В отличие от обезьян, он не довольствовался одними лишь представлениями о предметах; ему нужны были слова, обозначающие эти представления. Во время чтения он охватывал все слова целиком. Но в разговоре он произносил отдельные слова, вычитанные им из книг, соответственно тем названиям, которые он дал различным маленьким букашкам, встречавшимся в данном слове. Обычно он прибавлял к каждому из них частицу, характеризующую род (мужской или женский) букашки.

Таким образом и создалось то величественное слово, которое на языке Тарзана обозначало «Бог». Мужская приставка на языке обезьян – «бю», женская – «мю». Б у него значило «ля», о – «тю», г – «моу».

Итак, слово «Бог» превратилось у него в «Бюлямютюмюмоу», или по-английски: Самец – Б – самка – о – самка – г.

Таким же образом стал он произносить свое имя по-новому. Странно и удивительно звучало оно. Слово «Тарзан» состояло из двух слов: на языке обезьян это значит «белая кожа». Имя это было дано ему приемной матерью, исполинской обезьяной Калой. Когда Тарзан вздумал передать это слово на языке своих соотечественников, то ему к тому времени еще не удалось найти в словаре слов «белый» и «кожа». Но в одной из книг он увидел изображение белого мальчика и поэтому он назвал себя «Бюмюдимютоумюроу» или «маленький самец».

Понять удивительную систему произношения Тарзана было бы столь же трудно, сколь и бесполезно, и поэтому мы будем впредь прибегать к более свойственным нам приемам произношения, почерпнутым нами из ученических тетрадок для упражнений в грамматике. Усвоение же правила, что «моу» значит г, «тю» – о и «по» – у, и что для произношения слова «мальчик» надо поместить мужскую частицу (на языке обезьян) «бю» перед целым словом и женскую частицу «мю» перед каждой отдельной буквой – было бы слишком утомительно. Помимо того, это завело бы нас в невылазные дебри.

Итак, Тарзан апеллировал к луне, но луна безмолвствовала. Тарзан пришел в негодование. Он выпятил вперед свою широкую грудь, оскалил зубы и бросил в лицо безмолвному светилу свой воинственный клич.

– Ты не Бюлямютюмюмоу! – кричал он. – Ты не царь джунглей! Ты не так велик, как Тарзан, могучий охотник, могучий боец! Тарзан более велик, чем все! Спустись, Горо, великий трус и вступи в бой с Тарзаном! Тарзан убьет тебя! Я Тарзан, который убивает всех!

Но луна не отвечала на хвастливый вызов человека-обезьяны. Облако покрыло лицо луны, и Тарзан решил, что Горо струсил и спрятался. Спустившись с дерева и разбудив Нумгу, Тарзан стал ему объяснять, как велик он, Тарзан, испугавший даже луну на небе и заставивший ее скрыться. Тарзан считал луну существом мужского пола, так как все большие и внушающие ужас предметы принимаются обитателями джунглей за самцов.

На Нумгу эти откровения не произвели особого впечатления: ему хотелось спать, и он просил Тарзана убраться оставить его в покое.

– Но где я найду Бога? – настаивал Тарзан. – Ты очень стар: если Бог существует, ты должен был видеть его. Как он выглядит? Где он живет?

– Я – Бог! – отвечал Нумго. – А теперь иди спать и не приставай больше ко мне.

В течение нескольких минут Тарзан пристально смотрел на Нумгу. Он склонил свою красивую голову на грудь, выпятил вверх квадратный подбородок и, оттопырив нижнюю короткую губу, обнажил ряд белых зубов. И вдруг с глухим рычанием, он бросился на сонную обезьяну и впился зубами в волосатую спину, а мощными руками сдавил ей шею. Дважды встряхнув обезьяну, он разжал свои челюсти.

– Ты – Бог? – спросил он.

– Нет! – взвыл Нумго. – Я лишь старая бедная обезьяна. Оставь меня! Иди и спроси у Гомангани, где Бог. Они безволосы, как и ты, и тоже очень мудры. Они должны это знать.

Тарзан отпустил Нумгу и пошел странствовать. Совет Нумги пришелся ему по душе. Хотя его с людьми Мбонги и связывали чувства, весьма далекие от дружбы, но он мог, по крайней мере, всегда выследить своих ненавистных врагов и узнать, поддерживают ли они сношения с Богом.

Итак, Тарзан в сильном возбуждении мчался по деревьям к селению чернокожих, горя желанием скорее познать высшее существо, творца вселенной. В пути он сделал смотр своему оружию: он оценивал пригодность своего охотничьего ножа, количество имевшихся у него стрел, новую тетиву лука; наконец, он остановился на своем копье, которое было гордостью прежнего владельца, черного воина племени Мбонги.

Если Тарзан встретит Бога, он не будет застигнут врасплох! Конечно, трудно предвидеть, какое именно оружие придется пустить в ход против неведомого врага – аркан, копье или отравленную стрелу? Тарзан-обезьяна был уверен, что если Бог пожелает драться, то не могло быть никаких сомнений относительно исхода боя. Но Тарзану многое нужно было узнать от Бога, и поэтому он надеялся, что Бог не будет воинственно настроен; однако, он вынес из своего жизненного опыта твердое убеждение в том, что всякое существо, способное защищаться и нападать, может, смотря по настроению, в любое время броситься в бой.

Уже стемнело, когда Тарзан очутился в селе Мбонги. Безмолвно, как тень ночи, занял он свое обычное место на суку огромного дерева, у самого частокола. Внизу, на дороге, он увидел мужчин и женщин. Все мужчины были раскрашены – даже более ярко и цветисто, чем в обычное время.

Посреди них бродило какое-то странное нечеловеческое существо-высокая фигура с человеческими ногами и головой буйвола. Сзади у него болтался хвост, в одной руке он держал хвост зебры, а в другой пучок маленьких стрел.

Тарзан вдзрогнул. Неужели ему сразу же представился случай увидеть Бога? Несомненно, существо это не было ни зверем, ни человеком, а чем же оно могло быть, как не творцом вселенной? Человек-обезьяна стал жадно следить за каждым движением этого странного существа. Он увидел, как при его приближении чернокожие падали ниц, словно их поразили ужасом таинственные силы природы.

Затем божество заговорило, и все в глубоком безмолвии слушали его. Тарзан был уверен, что только Бог способен без всякого оружия, без стрел и копий внушить неграм такой ужас, что они стоят на месте с широко раскрытыми от страха ртами. Тарзан относился к чернокожим с презрением именно вследствие их болтливости: точно мартышки болтали они всякую чепуху и бежали от врага. Большие же, взрослые самцы племени Керчака почти не говорили, но зато дрались по каждому поводу. Лев Нума тоже был не очень разговорчив, а из всех зверей джунглей он был наиболее воинственным.