Мужчинам не понять, или Танцующая в одиночестве - Шилова Юлия Витальевна. Страница 2

Тот, кого я очень сильно любила, больше всего на свете любил мои глаза. Он говорил, что в них живут звезды, что в них отражается сама жизнь. Ему нравилось мое живое лицо. Теперь оно совсем другое. Оно изрезано глубокими морщинами и не выражает никаких чувств. Оно будто окаменело, когда я поняла, что осталась одна. Вернее, нет, сначала оно было мокрым от слез. Когда же не стало и слез, оно приобрело выражение этого странного спокойствия. Мои глаза больше не светятся жизнью, в них видна смерть. Они глядят жестко и не смягчаются даже тогда, когда я подкатываю свою инвалидную коляску к окну, раздвигаю шторки и смотрю на играющих во дворе детей… Эти глаза никогда не искрятся. Ни о чем не спрашивают, никого не зовут. В них нет ничего. Ни прежней жажды жизни, ни полета фантазии, ни зова о помощи.

Ко мне не подходит даже такое выражение, как «состарилась». Я не состарилась, я стала слишком старой. Нет, не так. Я стала через чур старой и через чур дряхлой. Глядя на меня, трудно прочитать тайну пережитого мною. Но она есть. Я сознательно выбрала одиночество, отвергла то, ради чего живут люди. А они живут ради любви, ради дружбы, ради детей. Поверьте, очень тяжело сознательно выбрать одиночество. Уж я-то знаю, о чем говорю. Я прожила долгую счастливую и одновременно несчастливую жизнь. Одиночество – это убежище сильных. Нужно замкнуться в своей броне и отречься от мира.

Я никогда не смотрю на себя в зеркало и не люблю смотреть фотографии своей молодости, а если смотрю, то смотрю их, крепко стиснув зубы. Какая я была в молодости? Ну пусть не в молодости, пусть хотя бы лет тридцать назад? Я умела любить, я умела властвовать, я знала, что сила женщины в ее слабости, и еще я была опьяняюще женственна, трогательно стыдлива и умела привязывать даже глазами. Я была разной. Я всегда была разной. Мои губы могли молить и одновременно усмехаться. Мои глаза могли плакать и одновременно смеяться. И если я любила, то мужчины воспринимали мою любовь как дар, независимо от того, насколько я смогла им ее дать – на час, на день или на всю жизнь. Я познала муки ревности и горечь раскаяния и старалась не отравлять свою жизнь тем мелким и будничным, чего так сильно боятся женщины.

Я поднесла руку к груди и услышала, как сильно бьется мое сердце. Недавно я узнала о том, что мне отпущено совсем немного. Сердце… Оно никогда не принадлежало мне. Оно всегда принадлежало тому, кого я так сильно любила. Оно его, до последнего удара, до последней капли крови… Хотя между мною и тем, кого я любила, всегда была пропасть. Но я перекидывала через нее мост и шла по этому воздушному мосту с доверием. А он… У мужчин все по-другому. Женщины строят воздушные мосты, идут навстречу, а мужчины грубо их сталкивают. Прямо в бездну… И в этой бездне тонет любовь. Навсегда. Безвозвратно. И все же женщины настолько сильны, что находят в себе силы выбираться из этой пропасти. Они понимают, что все позади, все прошло, и теперь они свободны. Они, наконец, понимают, что ничего не вечно.

Отношения должны развиваться или умереть. Люди должны причинять друг другу боль. Если они перестали причинять друг другу боль, значит, пройдена определенная грань, и это конец. А затем они заводят новые отношения, которые становятся освежающим душем после бессонной ночи. Конечно, не все. Некоторые выбрасывают из своей жизни то, что привело их к негативному опыту. Свои ошибки, свои страхи, свои тревоги. Они понимают, что в них есть что-то такое, что не удовлетворяет мужчин, а еще они понимают, что можно прожить и без них. Нет, они не ведут монашеский образ жизни, просто привыкают к мысли, что вряд ли им суждено найти мужчину, с которым рука об руку можно пройти весь жизненный путь. Они становятся весьма прагматичными и прощают своих бывших возлюбленных. Их сердце всегда свободно. По крайней мере от обид, это уж точно.

Если говорить о моем отношении к любви, то мне кажется, что любовь дает людям возможность сформироваться. Любовь всегда связана с болью, которая нам помогает познать себя. В любви можно и совершенно забыть о себе, а можно очень сильно любить и не разрушать собственного мира. Все, что мы переживаем, дается нам свыше.

Я снова потрогала свое лицо, маску, под которой спрятаны, вернее, нет, похоронены все мои надежды на любовь и счастье.

Я часто думаю о том, как повел бы себя мой любимый, увидев меня прикованной к инвалидной коляске, спустя столько лет, узнав о том, что тогда я осталась жива. Иногда мне кажется, что он примчался бы в ту же минуту, как только услышал мой голос. Он встал бы передо мной на колени, обхватил бы мою коляску руками… В его лице было бы столько мольбы, столько горечи. Он бы положил голову на мои колени и зарыдал… то ли от счастья, то ли от горя. А иногда мне кажется, что он посмотрел бы на меня с нескрываемым презрением и со словами: «Лучше бы я никогда не знал о том, что ты осталась жива» – навсегда ушел из моей жизни. Когда эта мысль пронзает меня, я чувствую страх, мое отчаяние растет. Но я бы его поняла, если бы он поступил так. Я бы не была оскорблена. Все осталось в далеком прошлом. В прошлом, где мы были когда-то счастливы. Где трепетало мое сердце, где его руки смыкались на мне железным кольцом, а в моем сердце распускались красочные цветы. Нам не нужны были слова. Мы понимали друг друга по трепету пальцев, по беглой улыбке… На моей душе долгие годы лежит камень и даже не верится, что когда-то я была счастлива.

Я уже давно смирилась с мыслью, что мой любимый давно не мой любимый и что мое добровольное затворничество означает, что мы окончательно расстались. Он все реже и реже снится мне по ночам, и я уже почти не вздрагиваю, когда смотрю на фотографии нашей с ним молодости. Он был слишком трогательным, слишком влюбленным. Он умел так нежно и одновременно так страстно меня обнимать, а его пальцы так искусно исполняли глиссандо на моих ягодицах… Он любил, когда я надевала ярко-зеленое платье и закалывала волосы заколкой, усыпанной настоящими изумрудами. А еще он любил смотреть, как я отплясываю чечетку. Особенно когда я делала это в каком-нибудь баре, на людях. Он хлопал, не жалея ладош, ревел от восторга, и как только я вновь надевала тонюсенькие шпильки, нес меня на руках до машины. Нет, мне не было с ним легко и весело, и у нас не все было празднично, но все же нам было очень хорошо друг с другом, он не был похож на других мужчин. В любых отношениях, с любым мужчиной я постоянно чувствовала себя лишней и совершенно чужой, а с ним нет. С ним я не была лишней. Если он был мрачен и неразговорчив, я не придавала этому особого значения и не донимала его вопросами, потому что прекрасно понимала, что даже любимый мужчина имеет право на хандру, и это право я никогда не должна отнимать. Я отдыхала с ним душой. Именно отдыхала, потому что в отношениях с другими мужчинами моя душа совершенно не знала отдыха. Ей постоянно приходилось трудиться, и она могла надломиться в любой момент. Ему было достаточно на меня посмотреть, взять меня за руку, и я уже была готова упасть в его объятия. У нас было слишком много романтических вечеров с зажженными свечами, бурных ночей и трогательно нежных рассветов. Спустя годы, я упрекаю себя в том, что я не смогла дать этому мужчине счастья. Не смогла…

Моя душа всегда была сильной. Она умела бороться с холодом, которым веет от мужчин. Он единственный, кто давал мне тепло и говорил о том, что наше будущее в нашей любви. Он говорил, что его жизнь принадлежит только мне. Он считал, что я совершенно не знаю, что такое настоящая жизнь. Он ошибался. Он ошибался, потому что я сделала все возможное для того, чтобы он так думал. Чтобы сделать ему приятное, я играла роль слабой женщины, хотя очень быстро уставала от этой роли. Я не мешала ему быть моим другом, моим защитником. Он говорил, что многие завидуют сильным женщинам, хотя кидают в них комья грязи. Когда он ловил этот мой взгляд сильной женщины, ему становилось страшно. Мужчины редко понимают женскую душу, даже самому любящему мужчине это не по силам.

Я не люблю вспоминать тот день, когда я первый раз в жизни села в инвалидное кресло и поняла, что рухнула вся моя жизнь, что я буду сидеть в этом кресле до последнего своего часа. Сначала я безутешно плакала, а затем я почувствовала, что у меня больше нет слез. И я впала в прострацию. Я сидела у окна, тупо смотрела во двор, но ничего не видела. Вернее нет, не так. Я видела прежние дни. Я видела прошлую жизнь и его, того, кого я очень сильно любила. Прошлое еще живо, а настоящее уже, увы, не переделаешь. У меня своя жизнь, а у него своя. Мы поневоле стали какими-то призраками, и уже ничего не изменишь. Прошлое не вернуть, и я даже не пытаюсь за него цепляться. Живы только воспоминания, да и я жива только этими воспоминаниями.