Скалолазка и Камень Судеб - Синицын Олег Геннадьевич. Страница 19

Взглянув в сторону музея, обнаружила возле служебного входа небольшой фургон с надписью на борту «Перевозки Томсона». Шрифт почему-то был готическим. Словно этот Томсон поставляет древности в Британский музей прямиком из Средневековья, а обратно возит для короля Артура и рыцарей Круглого стола чизбургеры и кока-колу. Нашел дорожку через эпохи и колесит по ней.

Фургон остался позади. Я потеряла его из виду, обогнув очередное здание, вставшее поперек пути. Цокая каблучками по мокрым каменным плитам, вышла наконец на площадь, с трех сторон окруженную стенами со впечатляющей колоннадой, которая напоминала о греческом Парфеноне. Над входом, устроившись под треугольным срезом крыши, замерли скульптуры богов-олимпийцев, а над их головами, на гребне, гордо реял сине-красный британский флаг. Я, конечно, понимаю, что, водрузив флаг на высокое здание, британцы продемонстрировали свой патриотизм. Но под опеку Юнион Джека случайно попали и греческие олимпийцы. Будто и они, подобно Британскому музею, исконная собственность короны.

Войдя в помещение, повернула в залы античного Ближнего Востока. Немного поплутала в них, затем отыскала стрелочки указателей. Не задерживаясь возле ассирийских бородатых львов и каменных барельефов, добралась до входа в Египетский зал. Побродила между древних саркофагов и доисторической кухонной утвари. Наконец подошел Генри Уэллс.

Мой знакомый был большой и высокий, с тяжелой слоновьей поступью, от которой, как мне показалось, дребезжали стекла и сотрясались экспонаты. Седовласый, со шкиперской бородкой… Он – историк при музее. В свободное время пишет фантастические рассказы, за что прозван коллегами Гербертом Уэллсом.

– Здравствуй, Генри! – сказала я, смиренно улыбаясь.

– Добрый день, леди Овчинникова… Или правильнее тебя теперь называть фройляйн? Слышал, ты стала обладательницей древнего баварского замка?

– Это ложь, – быстро ответила я. – Замок Вайденхоф завещан мне, но я не собираюсь вступать во владение.

– Если не нужен, может, подаришь? Всегда мечтал жить в средневековом замке, – широко улыбаясь, произнес Генри.

– Я не против. Только там холодно, мрачно, а еще старый слуга имеет обыкновение экономить ночью на электричестве. Поэтому в комнатах иногда такая тьма, будто тебя заживо похоронили.

Генри поежился, шмыгнул носом. Ведущий сотрудник Британского музея, почетный доктор университетов Лондона, Брно, Праги и Осло, просто большой в физическом смысле человек, как малое дитя, боялся темноты. Поздно вечером по улицам не гулял, на ночь перед кроватью ставил зажженную лампу, в его карманах всегда имелся фонарик. Причин своей ноктофобии Генри не раскрывал, но коллеги шутили, что Большому Уэллсу в темноте видятся чудовища из его собственных фантастических рассказов.

– Так где же мой Хромоногий Ульрих? – спросила я. – Жду с нетерпением, когда познакомлюсь с его высушенной личностью.

Генри не шелохнулся. В глазах еще стоял страх перед темнотой замка Вайденхоф, которую я описала. Сразу видно, что у человека богатая фантазия.

Он постоял, уставившись на меня, затем помотал головой, стряхивая наваждение. Достал из кармана леденец, отправил в рот и промурлыкал:

– Что ж, если ты предпочитаешь общаться с мертвыми, а не с живыми, тогда пошли… Возьми конфетку.

Я взяла у него леденец, но есть не стала. Мы отправились по залам, и я тут же забыла про конфету. Она так и осталась в руке. Генри шел впереди, широко расставляя ноги и разведя руки в стороны, словно ему под мышки вставили по валику. Та независимость, с которой он держался, полное игнорирование египетских гробниц и древнегреческих бюстов создавали впечатление, что Генри – хозяин всего музейного комплекса. Толпы посетителей вокруг казались гостями, которые очутились в доме вопреки его воле.

Мы миновали трех девушек, сидевших на полу перед статуей какого-то цезаря на коне. Они, скорее всего, из художественной школы. Одна рисовала голову коня, другая тщательно выводила грифелем торс римлянина. Третью, видимо, настолько сморило искусство, что она мирно спала, ткнувшись носом в планшет.

Сразу за девушками находилась неприметная дверь с надписью «Только для сотрудников музея». Генри толкнул ее и по-хозяйски вошел. Я проследовала за ним, чувствуя себя неуютно – ведь не сотрудница.

Мы очутились в пустынном коридоре, который до ужаса напомнил мой архивный. Прошли по нему не больше пары километров, встретили пару охранников и остановились возле еще одной двери. Я бы не отличила ее от десятков других.

За ней оказалось большое помещение, заполненное ящиками. Возле входа за письменным столом, произведенным в те времена, когда качественной считалась мебель громоздкая и массивная, сидела пожилая женщина. Как только мы вошли, она метнула из-под очков строгий взгляд.

– Мисс Эндрюс, – заявил Генри, проходя мимо стола, – мы тут посмотрим кое-что.

– Здрассьте, – поздоровалась я.

Женщина едва заметно кивнула в ответ. Возможно, она собиралась что-то сказать нам, но Генри дернул меня за собой, чтобы не задерживалась.

– Что тебе известно о болотных мумиях? – спросил он, шествуя вдоль длинного ряда разнокалиберных ящиков.

– Только то, что их находят в болотах, – отчеканила я строчку из своих энциклопедических познаний.

– Замечательный ответ… Болотные мумии – целый пласт археологии. Интересный, дающий обильные данные, но в то же время – совершенно загадочный. С семнадцатого века в болотах северной Европы находят тела людей, которые подверглись жестокому насилию и были сброшены в темные стоялые воды приблизительно полторы-две тысячи лет назад.

– То есть в железном веке? – уточнила я.

Мы остановились возле синего пластикового контейнера. Генри наклонился, читая приклеенную табличку.

– Правильно. В железном веке… – Он сунул за щеку еще леденец и повернулся ко мне. – Болотный мох сфагнум и продукты его разложения вступают в реакцию с кальцием и азотом. В результате этого тело лишается извести, в которой размножаются микроорганизмы. Кроме того, пласты болотной грязи не позволяют проникнуть кислороду, который необходим бактериям для расщепления тканей. В итоге в так называемых верховых болотах создаются условия для сохранения биологического тела – то есть для естественной мумификации. За две тысячи лет тело, попавшее в такое болото, становится… – он снял с ящика верхнюю крышку, – … приблизительно таким, как это!

Я заглянула в ящик. Подняла глаза на Генри, затем снова посмотрела внутрь:

– Классный ящик! А где мумия?

Генри вздрогнул, словно его ужалила оса. Посмотрел в пустоту вместе со мной, затем перевернул крышку, которую держал в руках. Проверил – не прилипла ли мумия с другой стороны?

– В ящике двойное дно? – поинтересовалась я. – Как у Дэвида Копперфильда?

– Никакого Копперфильда! – Генри отбросил крышку и быстрым шагом направился к столу кладовщицы. Я засеменила за ним.

– Мисс Эндрюс! – издалека закричал историк. – Куда сбежал наш Хромоногий Ульрих?

– Никуда не сбежал, – спокойно ответила смотрительница запасников.

– Мумия отсутствует в контейнере!

– Конечно, отсутствует, – ответила женщина. Генри и я замерли перед ее столом. – Если бы вы, мистер Уэллс, когда вошли сюда, задержались хотя бы на минуту, то узнали бы, что мумию забрали сегодня утром.

– Кто забрал? – дрожащим голосом спросила я, предчувствуя неприятности. Зачем-то поглядела на леденец, который дал мне Генри.

– Вы не переживайте! – заверила мисс Эндрюс. – Все в порядке. Мумию взяли на время для изучения. По согласованию с директором музея.

– Кто? – Я опустила руку с леденцом.

– Профессор Йоркского университета. Известный ученый и исследователь.

У меня помутилось в голове. Едва устояла на ногах.

– Профессор Гродин? – спросила я.

Мисс Эндрюс глянула сквозь очки в свой журнал:

– Да, он самый.

– Майк Гродин! – воскликнул Генри. – Ну, тогда все в порядке. Ему можно позвонить. У меня где-то записан телефон.