Катализ - Скаландис Ант. Страница 23

Что значит «останусь»? Он побоялся спросить, потому что боялся верить в самое лучшее, но слова ее звучали эхом в его мозгу, как дивная музыка, и он их слушал и наслаждался.

И вдруг как будто проснулся:

– А люди Кротова?

– Да ну их к черту! Они нас не разлучат.

Это было не совсем понятно, но он не стал интересоваться, почему не разлучат. Люди Кротова были еще где-то очень далеко. Они еще просто не существовали реально, а Ли, нежная, теплая, ласковая, была тут, рядом, и он сказал:

– Знаешь, почему я полюбил тебя?

– А ты всегда любишь по какой-то причине? – лукаво улыбнулась Ли.

– Нет. Я вообще никогда еще никого не любил. Я не знаю, по какой причине это происходит. Но в тебя я влюбился не случайно.

Она смотрела на него и ждала продолжения.

– Знаешь, Ли, ты удивительно похожа на героиню моего любимого фильма. Это очень старый фильм. Его снимали, когда еще я был маленьким. Ты себе не представляешь, какое это было время – 1966 год! А фильм назывался «Кавказская пленница». Может быть, ты видела его? (Она отрицательно покачала головой). Ну, конечно, о чем я? Он, наверно, давно похоронен в архивы… Так вот. Первый раз я его смотрел в детстве. А потом детство кончилось, и вместе с ним ушли шестидесятые годы. Все стало гораздо хуже. Но фильм остался. Понимаешь? И героиня его была все такой же: юной, веселой, красивой. Как ты. И я любил этот фильм и ее в фильме больше всего на свете.

– А та актриса, – спросила Ли, – ты познакомился с ней?

– Нет. Но я ее встретил спустя двенадцать лет. Ты понимаешь, она осталась красивой, даже молодой, но она была уже другая, понимаешь, совсем другой человек, а той, «кавказской пленницы», не было, она исчезла безвозвратно, она продолжала жить только в фильме и в прошлом, с которого фильм был снят, как яблоко с дерева. И потому я знал, что никогда не встречу ее. Но вот встретил. Тебя встретил. И я люблю тебя, Крошка.

Ли ничего не ответила. Он только почувствовал, как приближаются ее губы и поймал их своими.

Потом он сказал:

– Между прочим, «Песенка о медведях» как раз была написана для этого фильма.

– Для какого фильма?

– Для «Кавказской пленницы».

– А… Ну, тогда будет очень просто разыскать его. Я обязательно разыщу. Обязательно, – повторила она. – А вообще, зайчик, мы все очень плохо знаем историю. По совести говоря, стыдно не знать, из какого фильма взят супершлягер. Их ведь не так много, супершлягеров. Я в музыке профан и, кроме «Yesterday» Леннона и Маккартни, «Grunlied» Штарвица да «Апельсинов с неба» Чачина, пожалуй, ничего больше и не назову.

Женька потом удивлялся, о какой чепухе ухитрялись они говорить, в то время как он не знал, что такое сеймер, а она даже не представляла себе, как четверка Черного попала в Норд и что они намерены делать дальше.

– Слушай, – вспомнил вдруг Женька, – ты говорила про этого дикаря, которому я не смог бы объяснить, что такое деньги. Я вот что хотел спросить: что же, люди двадцатого века для вас теперь дикари?

– В каком-то смысле – да. Понимаешь, мы ушли от вас дальше, чем вы от дикарей. Это трудно понять, но это так. Не обижайся.

Мурашки пробежали по коже у Женьки. «Вот оно, настоящее объяснение сверхчеловеческих способностей Ли: четверо сапиенсов в мире гомо супер! Их посадят в клетку и будут изучать». Стало зябко. Он потянулся за рубашкой и надел ее. «Да нет, чушь, не может быть, не верю. Это обыкновенные люди, и у них все так же, и хорошее и плохое».

– А я не верю, – сказал Женька вслух. – Люди в ресторане – такие же, как мы. Они меня слушали, разинув рот.

– Ты не понимаешь, зайчик, это же Норд.

– Что значит «Норд»? – вспомнились рассуждения Цанева и Станского.

– Это резервация для слабоумных?

– Не резервация, но что-то вроде. Понимаешь, здесь центр зеленых, поэтому…

– Черт возьми, но ты же не объяснила мне, кто такие зеленые!

Женька начал нервничать, вскочил, принялся почему-то одеваться. Ли все так же лежала на постели.

– Зеленые, – сказала она, – это те, кто выступает против сеймеров.

– Ура! – воскликнул Женька. – Теперь мне все понятно. А сеймеры – это то, против чего выступают зеленые. Ну, а если серьезно, Ли, что же такое сеймеры? Они же сибры. Я правильно запомнил?

– Правильно. Сеймеры… – Ли замялась. – Сеймеры – это все.

Сеймеры – это основа жизни.

– Черт возьми! – снова взорвался Женька. – Но как же, в таком случае, можно против них выступать? Как можно выступать против основы жизни?

– Очень просто, – сказала Ли. – Жили же вы без сеймеров – и ничего. Так вот, зеленые считают, что надо и сейчас без них жить.

– Интересно, – произнес Женька. Он уже отчаялся понять, что такое сеймер (наверно, какой-то новый источник энергии), да и так ли это важно? – А можно без них жить на самом деле, без сеймеров?

– На самом деле – нельзя. Ну вот подумай, можно было в конце прошлого века жить без электричества? Теоретически, наверно, можно, а на самом деле – нельзя.

– Я понял! – объявил Женька.

– Молодец, – похвалила Ли.

И тут раздался стук в дверь.

12

Собственно это был не стук, а удар в дверь. Никто не спрашивал разрешения войти – они просто ворвались в номер. И за те короткие секунды, что прошли от первого услышанного Женькой громкого звука до появления зеленых в проеме двери, он успел подумать с горьким чувством обиды на самого себя о том, что так и не спросил у Ли о главном. Теперь, по мгновенной ассоциации с этим грубым вторжением, главные для Женьки вопросы – об отрубленных руках, о девушке в лифте, о каннибальском блюде – всплыли в мозгу во всей кошмарности их обнаженной сути, и нелепое, но вместе с тем страшное ощущение захлестнуло Женьку: поздно, теперь уже поздно, теперь он никогда не узнает ответов на свои вопросы. И это не было ожиданием смерти или страхом лишения свободы без права задавать вопросы – о такого рода последствиях Женька подумать не успел, – а была это именно обида, наивная, смешная, детская обида на то, что он не успел спросить у Ли обо всем, о чем хотелось, и теперь, как бы ни повернулись события, все будет уже не так, не так, не так…

Гостей было шестеро. Сначала в комнату буквально впрыгнули двое в зеленой одежде, являвшей собой странную смесь военной формы и спортивного костюма. Они замерли в напряженных позах, равно готовые к стрельбе и рукопашной. В вытянутой правой руке каждый из них держал небольшую плоскую коробочку с выемкой для указательного пальца, с кнопкой под большим и с угрожающим отверстием в торце.

Следом в комнату величественно вступил чернявый красавчик в элегантнейшем темно-зеленом костюме-тройке с ярким изумрудным галстуком на белоснежной рубашке. Женька отметил его тонкие руки, очень бледное, до синевы выбритое лицо, тонкие словно поджатые губы, прямой нос и большие светлые, почти бесцветные, глаза.

– Сам Кротов, – шепнула Ли, и Женька удивился: красавчик с бесцветными глазами был удивительно молод – лет двадцати пяти, не больше.

«Черт знает что, – подумал Женька. – Резервация для чокнутой молодежи, борющейся с прогрессом, и юный маньяк во главе».

С некоторым запозданием и с громкой бранью ввалился в комнату следующий типчик. Вот это был экземпляр! Крупный, рыжий, с длинными волосатыми ручищами, с жирным красным лицом, тоже очень молодой и… в форме полковника погранвойск. То есть, скорее всего, этот детина и сам не понимал, какой китель напялил, но Женька, увидевший погоны советского офицера, тут же отметил и зеленые просветы на них. За «пограничником» вошли еще двое с огнестрельными коробочками и неслышно встали сзади.

И только тогда до Женьки дошло, что милая, славная Крошка Ли лежит перед этими подонками совершенно раздетая, а он сидит на постели рядом и даже не пытается прикрыть ее. Однако Ли совсем не смутилась.

– Привет, Кротов! – сказала она, не вставая.

– Встань, шлюха!! – взревел «пограничник».

Женька невольно вскочил, но Ли поймала его за руку: дескать, спокойно. Сама она и бровью не повела. И, не удостаивая вниманием орущего бугая, вновь перешедшего на мат, обратилась к Кротову: