Катализ - Скаландис Ант. Страница 67

4

Сын простых можайских рабочих, член партии большевиков с шестнадцатого года Иван Кротов в середине двадцатых в Москве совершенно фантастическим образом женился на дочери немецкого еврея Бруно Шамиса, фирме которого Советская Россия предоставила в то время концессию. Эльза Шамис приняла советское подданство, и у молодых супругов родился сын Рудольф. А десятилетие спустя эта романтическая женитьба едва не вышла Ивану боком. Начальство стало намекать ему, что жена буржуазного происхождения, да еще родом из Германии, плохо совместима с работой в партийных органах. И в какой-то момент Иван был вынужден сделать выбор. Он не только развелся и публично отрекся от жены и всех ее родственников – «немецких шпионов», но еще и собственноручно написал донос на брата Эльзы Генриха, тоже осевшего в России (Иван с ним не ладил). После этого Кротов был направлен партией на ответственную работу в органы внутренних дел. А вскоре арестовали Эльзу. Шел 1938 год. Девятилетнего Рудика, по счастью, не оказалось в этот момент в Москве. Он жил в деревне под Смоленском у родителей жены Генриха. Умудренные жизнью старики, прослышав об аресте своего зятя и матери мальчика, догадались оставить Рудика у себя, а не возвращать в столицу к НКВД-ешнику-отцу, очевидно, не жаждавшему встречи с полубуржуйским сыном.

Началась война. Иван Кротов прошел ее всю, воюя исключительно на внутреннем фронте. Дослужился в НКВД до полковника, начальника отдела, славился своей жестокостью на допросах, строгостью к подчиненным и гибкостью в отношениях с руководством. В начале пятидесятых активно участвовал в процессах по делам космополитов, а к ХХ съезду благополучно вышел в отставку.

Сын же Кротова Рудольф Шамис, демонстративно взявший фамилию матери, замученной в подвалах Лубянки, попал во время войны к партизанам, затем – в плен. Из плена бежал, оказался в Австрии, потом в Югославии, где участвовал в Сопротивлении, и снова в Австрии, Вену он освобождал вместе с советскими войсками. Даже хотел было вернуться с ними в Россию, но поговорил с особистом полка, лично знавшим отца, и раз и навсегда передумал. Он не считал Россию своей Родиной, хоть и появился на свет в Москве. И Германию тоже Родиной не считал. Остался в Австрии, вступил там в компартию, стал журналистом и сотрудничал в газетах разных стран.

Позднее издал даже несколько книг. Но прославился одной, главной – «Черная тень красного знамени» – о страшных процессах тридцатых-пятидесятых годов в СССР, материалы для которой в значительной части собирал на месте действия. Каким-то образом он сумел многое вытянуть из отца, встретившись с ним в Москве в годы «оттепели».

Вообще антифашистский, антитоталитарный настрой был главным в публицистике Рудольфа Шамиса-Кротова, известного в мире прессы, как Руди Шам, и следующей его книгой должно было стать обширное исследование современного неофашизма, его сущности, его форм, его корней. Сопоставления, которые делал Руди Шам, аналогии, которые он проводил между социальными процессами в СССР и США, на Кубе и в ЮАР, в Израиле и странах ислама, пугали многих издателей. А в книге были имена и факты, точные даты и статистика… Словом, в 1966 году Руди Шам погиб в Нью-Йорке при невыясненных обстоятельствах, поговаривали о самоубийстве, поговаривали и о мести, но дело закрыли, и связываться с ним никто не хотел. Никто, кроме второй жены Руди Шама – американской журналистки Линды Маккол. Она попыталась выяснить правду, но в злосчастном 68-ом разбилась насмерть в автокатастрофе при обстоятельствах, в общем не позволявших однозначно предполагать убийство. Сиротами остались двое детей – Реббека и Александр. Реббека сделалась певицей, танцовщицей и звездой стриптиза, выступала в Нью-Йорке и в возрасте тридцати шести лет умерла от наркотиков. Александр же, использовав сбережения отца и его славу, уехал в Европу. И там, в Германии, взял себе фамилию Кротов. Не потому, что советский коммунист-дед был ему симпатичнее австрийского коммуниста-отца – вовсе нет (если отца он иронично называл дон-кихотом, то деда величал не иначе, как подонком и плесенью) и не потому, что считал себя русским (ведь русским он был уже лишь на четверть) – просто нравилась ему фамилия Кротов, а то, что звучала она на Западе одиозно, так это даже импонировало ему – так он демонстрировал свое презрение к условностям. Семнадцати лет Александр вступил в партию зеленых. Ему нравилось быть против войны, ему нравилось быть против уничтожения природы, ему нравилось быть против красных и против коричневых, против правых и против левых, против всех. И он сразу стал одним из самых активных деятелей партии, по молодости лет дискуссиям и выступлениям с трибуны он предпочитал массовые демонстрации и экстремистские выходки. Несколько сезонов подряд Алекс Кротов возглавлял группу защиты китов, и не один раз сам, лично бросался под гарпун, пытаясь остановить китобоев Норвегии, США и советского Союза. Однажды ему даже срезало линем кончик носа, и Кротов гордился своим уродством, как боевой наградой.

Потом Алекс остепенился, стал серьезнее, занялся политикой и даже сделался членом бундестага от партии зеленых. Но тут и грянул Великий Катаклизм.

Наверно, ни одна партия, ни одна организация в мире не была до такой степени выбита из колеи случившимся, как партия зеленых в ФРГ. Разве только еще «Грин пис» в США, да аналогичная партия во Франции. Лидеры объявили о роспуске: программа оказалась выполнена сама собой. Но тут же объявились новые лидеры. Причем, одни из них приветствовали всеобщую сибризацию и только спешили подчеркнуть, что сами собой не решаются никакие проблемы, а потому экология как была, так и остается основной задачей партии; другие же категорически отвергали сибризацию, аргументируя это самыми разными соображениями, начиная от предупреждения о потенциальной опасности сеймеров для земного экологического баланса и кончая абсурдным до смешного обвинения в том, что они лишили зеленых главной точки приложения сил. (А ведь по сути дела это и стало истинной причиной их ненависти к Брусилову.)

Среди тех, кто решительно и сразу подал свой голос против сибров, оказался и Алекс Кротов. «Я готов, – говорил он на съездах и форумах, – встать между Брусиловым и сибром, чтобы принять на себя его гарпунной силы телепатический импульс. Я готов умереть ради спасения человечества от сибров. О, если бы это было так просто!»

В период действия Всеобщего закона о монополии государств на сибры и сибр-технологию – того самого, который называли просто Законом, – именно Кротов от имени партии обратился во Всемирный Координационный Совет с научно обоснованным и детально проработанным предложением законсервировать сибры, пока не поздно.

Этот документ, отклоненный тогдашним составом Совета, вошел в историю как Зеленое воззвание. А затем последовала целая серия диверсий на государственных сеймерных предприятиях в самых различных странах, диверсий в сущности безобидных, бескровных, носящих скорее агитационный характер: уничтожались сибры и похищался оранжит. И было совершенно ясно, чьи уши торчат за всеми этими диверсиями, но привлечь к ответственности персонально Кротова никто не мог, поэтому просто вся его партия была объявлена вне закона. И вот именно тогда, в подполье, новая партия зеленых окончательно сформировалась и окрепла. Кротовцы отказывались не только от сеймеров, но и от вакцинации. И это не было суеверным страхом, как у многих в те годы, – это было принципиальной позицией и актом настоящего мужества, ведь многие из них были уже не молоды, многие – больны. Но они отказывались, не желая иметь ничего общего с наступающей на мир оранжевой чумой. И чистота крови была в те годы необходимым условием членства в партии зеленых.

А потом закон отменили. Сибры сделались общедоступны. Партия зеленых пережила второе чудовищное потрясение. Сам Кротов заявил о роспуске, не видя, как можно бороться дальше. Он сдался. Уйдя от дел, женился в Кракове на Монике Ланевской и уехал с ней в Швейцарию, где несколько лет работал над книгой воспоминаний, считая себя побежденным. У молодых супругов родился сын, которого решили назвать оригинальным русским именем Игнатий. Разумеется, Моника тоже отказалась от вакцинации, хотя была предельно далека от политики, а просто безоговорочно верила мужу во всем.