Ненормальная планета (сборник) - Скаландис Ант. Страница 19

И вот теперь этот «пришелец» сидел передо мной и пил чай из термоса.

– Простите, – я был уже несколько раздражен, – такое может заявить каждый.

– Положим, не каждый, – спокойно возразил Ветров.

Привычным движением человека, часто предъявляющего свое всесильное удостоверение, он вытащил из внутреннего кармана паспорт и развернул его у меня перед носом.

Паспорт разозлил меня еще больше.

– Вы никогда не интересовались, – язвительно осведомился я, – сколько в Советском Союзе Ветровых Сергеев?

– Правильно, – сказал он, – я бы на вашем месте тоже не поверил. И все-таки книгу написал я. Хотите, расскажу вам эту историю?

Вагон бросало из стороны в сторону. Колеса гулко стучали на мерзлых стыках. За стенкой, в служебном помещении громко храпел уснувший проводник-армянин. В щель, оставленную дверью купе, словно в прорезь амбразуры то и дело попадали огни, внезапные, яркие и бесшумные, как далекие разрывы снарядов. Спать не хотелось. Читать было невозможно. И я сказал:

– Валяйте, рассказывайте.

– Так вот. Я пишу хорошие фантастические рассказы.

Он прямо так и сказал, и я подумал: «Ну, скромняга!», а он продолжал:

– Давно пишу. Но меня никогда не печатали. Журналы отбрыкивались под самыми разными предлогами. Я даже стал коллекционировать рецензии, письменные и устные, которые записывал по памяти. Мне говорили, что мои рассказы банальны и говорили, что я пишу дичь, недоступную среднему читателю; мне говорили, что они подражательны и что они слишком оригинальны; мне говорили, что они дилетантские, стилистически слабые и что они чрезмерно эстетские, что я увлекаюсь формалистическими вывертами; их называли антинаучными и слишком наукообразными; перегруженными проблематикой и слишком безыдейными… Все это было забавно, но рассказы не публиковали. И тогда я решил обратиться к Рогалевскому. В его творчестве наметился какой-то застой. Он стал мало печататься, а все последние его вещи слишком походили одна на другую. И вот как-то я поймал его на комиссии по фантастике в ЦДЛ, и он согласился почитать мои рассказы. Я заинтриговал его предложением издать их под своей фамилией. Буквально на следующий день Рогалевский пригласил меня к себе домой. «Вы пишете неплохие рассказы, – сказал он. – Конечно, в них есть над чем поработать, но в принципе я принимаю ваше предложение. Гонорар пополам?» Я не ожидал такой щедрости и сразу согласился. Но Рогалевский оказался еще благороднее, он указал в книге мою фамилию.

– Потрясающее благородство! – заметил я с иронией. В этот момент я сделал вид, что поверил ему. – И что же, вам не обидно читать, как «Миры Сергея Ветрова» называют новым взлетом советской фантастики, ставят чуть ли не в один ряд с классикой, в то время как все лавры, предназначенные вам, нахально пожинает плагиатор, откупившийся половиной гонорара и жульнической уловкой с фамилией, могущей разве что выставить вас на посмешище, если вы вздумаете вдруг заявить о своем авторстве?

– Нет, – сказал Ветров, – не обидно. Знаете, что сказал Рогалевский, когда мы уже обо всем договорились?

– Интересно, что же?

– Он сказал: «А теперь, Сергей, признайтесь честно, чья это идея – подсунуть мне ваши рассказы». И я признался. А он сразу поверил. Вот за что я люблю писателей-фантастов.

– Ничего не понял, – сказал я.

– Вы уже прочли рассказ «Стеклянный гвоздь»?

– Это где пришелец предлагает землянину свою повесть «Стеклянный гвоздь»? Он мне как раз меньше всего понравился. Идея слишком банальна: рассказать землянам о другой цивилизации под видом фантастической повести. Подсчитайте на досуге, сколько раз уже писали об этом.

– Да-а, – протянул он, нарочито бася. – Идея банальна, очень банальна. Как сама жизнь. Вы никогда не задумывались над тем, как банальна жизнь? Рождение, смерть, любовь, ненависть и ни черта нового. Герой рассказа «Стеклянный гвоздь» – это я сам, и пришелец действительно разговаривал со мной и действительно передал мне свою повесть.

С этого момента его исповеди я окончательно перестал ему верить, но слушать было интересно.

– Он подарил мне свою повесть на родном языке в виде книжки и на русском (он сам перевел) – в виде машинописной копии. И, представьте себе, в обоих вариантах автором значился не он, а известный в его мире фантаст, согласившийся за половину гонорара издать рукопись под своей фамилией. А когда я без всякой задней мысли поинтересовался, как это пришла ему в голову такая идея, он сообщил зловещим шепотом, что это не его идея, и в одной из глав повести «Стеклянный гвоздь» он пишет об этом. Способ публикации произведений начинающих авторов под фамилиями знаменитостей поведал ему житель далекой планеты Флагиатор, и негуманоидный этот писатель тоже признался, что позаимствовал идею из другой части вселенной.

– Так кому же она все-таки принадлежит? – не выдержал я наконец, задавленный этим потоком информации.

– Никому, – голос Ветрова тоже превратился в зловещий шепот. – Эта идея не принадлежит никому. Она вечна, как сама Вселенная. Вам знакома концепция вложенных миров? Вот и здесь нечто подобное. Бесконечная матрешка. Капуста без кочерыжки. Понимаете?

И я понял. Я представил себе эту странную идею, уходящую вглубь эонов и закрученную в вихрь беспрестанно дробящихся наносекунд, идею, охватившую всю чудовищную ширь пространства и проникшую в самые потаенные уголки микромира. И это был абсурд и глупость. Капуста без кочерыжки. Но я помню, как мне стало жутко, словно вселенский реликтовый холод прокрался в сердце. И в отместку за это ощущение я решил напугать или хотя бы удивить Ветрова.

А наш поезд, громыхнув на стрелке, вдруг взвыл надсадно и жалобно, и мне показалось, что я видел, как его металлический крик долго висел в морозном воздухе над полями.

– По поводу концепции вложенных миров, – заметил я небрежно. – Слышали такую гипотезу, будто самый маленький мир это и есть самый большой? Замкнутая система. Она всегда легче воспринимается человеком.

– Но ведь это же бред, – сказал Ветров. – Особенно в приложении к нашему случаю.

– Отнюдь, – сказал я. – Как раз к нашему случаю легче всего приложить эту гипотезу. Человек, который откажется использовать идею плагиата, и будет ее автором. Круг замкнется.

На мгновение в глазах его мелькнула искорка испуга, но он тут же улыбнулся:

– Дурака валяете, да? Вы же мне не верите.

– Конечно, не верю. Где ваша инопланетная повесть?

– У Рогалевского, – быстро ответил он. – Скоро выйдет в «Молодой гвардии».

– Ну вот, – проговорил я с издевкой, – а я-то надеялся поглядеть на рукопись, отпечатанную инопланетными пальцами. Или чем он там печатал – псевдоподиями?

– Бросьте, – сказал он. – Конечно, рукопись – не доказательство. Книжка – доказательство. Но она у меня дома, в Харькове. Так что уж и не знаю… Э-э-э! – он вдруг невероятно обрадовался. – У меня же с собой письмо Рогалевского!

Вот это уже было интересно. И особенно интересно потому, что в моем сборнике был автограф знаменитого фантаста. Я мог сличить почерки, а Ветров не знал об этом.

Он лихорадочно рылся в своих карманах и все мрачнел и мрачнел. Потом перерыл чемодан и небольшую дорожную сумку, и бормотал себе под нос: «Где же оно? Куда же оно пропало?», и был огорчен не на шутку, и все это было так натурально, что трудно было не поверить.

Но я не поверил ему.

Утром он сошел в Харькове. У меня появились новые соседи. С ними разговор не клеился, и весь день я читал Рогалевского. Шикарные у него все-таки рассказы. А я, когда читаю хорошую литературу, всегда неудержимо хочу писать сам. И мне явилась идея написать о моем странном попутчике и попросить Ерохина напечатать это как свое, и я сидел и думал, как здорово все получится, а за окном уже было море, и летняя голубизна неба, и пальмы вдоль шоссе, и в открытом настежь купе гулял свежий, но теплый ветер, и поезд приехал в Адлер.

Когда я уже подготовил к печати этот рассказ, я вдруг понял, что мы с Трубицыным невольно стали очередным звеном той бесконечной цепи, очередным листом той капусты без кочерыжки. И стало страшно, словно чья-то гигантская незримая рука, ведомая чужой непреклонной волей, направила меня не по мной избранному пути. Признаюсь, я не сразу сумел отмахнуться от этого навязчивого, хотя и нелепого кошмара. Но потом все же взял рассказ и отнес в редакцию.