Заговор посвященных - Скаландис Ант. Страница 5

В Борисполе мы с Ниночкой нежно попрощались, оставаясь лучшими друзьями, ведь я сумел не обидеть ее ни словом, ни взглядом. Но, проводив глазами печально-лиловый «ситроэн», я шумно выдохнул и с облегчением закурил.

С неба падали легкие снежинки, но теперь эта не ко времени наступившая зима уже скорее радовала меня. Я еще от Кречета созвонился с Белкой, поэтому знал, что она вместе с Андрюшкой встретит меня во Внукове. Шереметьево было бы, конечно, лучше. Ну, да черт с ним! Главное, я, наконец, возвращаюсь домой. И совершенно мне не хотелось звонить «древовидным» друзьям – ни Тополю, ни Кедру, ни даже Вербе. То есть, почему даже? Вербе в первую очередь звонить не хотелось. Зачем она мне теперь? Я возвращался к прежнему московскому семейному счастью, с любимой Белкой и сыном. Я буду писать новый роман, я найду интересную работу, я обзвоню всех друзей и обойду все места, «где был счастлив когда-то…»

От этих примитивно-радужных мыслей меня отвлек очень высокий человек в шикарном черном пальто и тоже черной, но легкой, совсем не по погоде шляпе, надвинутой на глаза. Он вынырнул из снегового тумана, словно какой-нибудь старик Хоттабыч, прошедший сквозь стену, и я сразу почуял неладное. А ведь у меня даже пистолета с собой не было. Я же теперь простой мирный гражданин, строго соблюдающий правила авиаперелетов. Господи, о чем я думал? Разве от того зла, что угрожало мне теперь, можно отстреливаться? Ну, если только серебряными пулями…

Передо мной стоял Стив. Владыка Чиньо. О, как же я мог забыть о назначенной им обязательной встрече?

– Добрый день, – сдвигая шляпу на затылок, чинно поклонился Чиньо (аллитерация, прошу заметить, нарочитая).

– О! – восхитился я. – Мы говорим сегодня по-русски, Владыка Чиньо?

– Да, бодхисатва.

– Кто, простите? – я надеялся подколоть его, но проиграл и этот раунд, опешив от его непонятного обращения.

– Ну, друг мой, стыдно не знать классического буддизма. Но вы еще молоды, и вам простительно. Вот, возьмите это, и тогда многое станет понятнее.

Он протянул мне изящную кожаную папку, оказавшуюся, впрочем, достаточно увесистой.

– Что здесь? – поинтересовался я. – Не зазвенит в «рамке»?

– Не должна, – сказал Стив. – Это всего лишь рукопись, которой вряд ли заинтересуется таможня. А вот вы почитайте, почитайте.

– Зачем? – я вновь становился агрессивным.

– Все очень просто, Микеле. Помните Давида Маревича? Вы познакомились с ним в точке сингулярности…

Я вздрогнул, потому что Маревича этого помнил слишком даже хорошо. Все, что происходило там, было записано мною досконально и перечитано много раз. Именно Давид рассказывал о том, как его убили в 91-м, и как теперь он оказался вот тут, с нами, в 99-м.

«Маревич – Посвященный!» – мгновенно щелкнуло в голове.

– Так вот, – продолжал Чиньо, – здесь его дневник. Давид хотел, чтобы вы его опубликовали под своей фамилией. Как фантастический роман.

– Ничего себе! Давид сам просил вас об этом? – спросил я с трогательной наивностью, словно какой-нибудь Шурик из «Кавказской пленницы».

– Ну, разумеется. Он не профессиональный писатель. Над текстом придется поработать. И знаете что, желательно вести рассказ от третьего лица и не менять, ни одного имени, ни одной фамилии. Ни одной.

Я чуть было не сказал, что все это уже слышал от Кречета, но потом передумал и дурашливо козырнул:

– Будет сделано.

– Это очень важно, Микеле, – тяжко вздохнул Чиньо.

Тогда я совладал с улыбкой и, насколько мог серьезно, произнес:

– Честное слово. Я готов написать этот роман. Честное слово.

– Ну, вот и славно, – искренне обрадовался Стив, – теперь идите. А то уже регистрация заканчивается.

Я протянул ему руку. Мы расставались друзьями, я сам удивлялся тому, как это получилось, но Чиньо решил все испортить. Он догнал меня у самого паспортного контроля.

– О, Боже, которого нет! – несколько странно воскликнул он. – Чуть не забыл.

Хитрец! Разве такие люди что-нибудь забывают?

– Возьмите еще вот это.

Маленький желтый конверт. Не заклеенный. И в нем – ну да, фотография, обгоревшая с двух углов. Слишком хорошо знакомая мне фотография.

– Что это? – глупо спросил я.

– Ее нашли на месте взрыва в Гамбурге. А Верба просила передать лично вам. Просто потому что это именно ваша фотография.

– В каком смысле? – обалдел я.

– Вам виднее, – Чиньо пожал плечами…

…И все. Затерялся в толпе.

А с обгорелого фото мне улыбалась запредельно эротичная рыжая бестия – Светлана Петрова, с которой я даже не был знаком, но, черт возьми, уже вхлопался из-за нее в какую-то зловещую историю.

Ну, совершенно не нужна она мне сегодня, ну, никаким боком не нужна! Господи! И причем здесь Чиньо? Причем здесь Эльф? Причем здесь Верба, наконец? Что они придумывают? Ну, ладно бы Татьяна хоть свою фотографию присылала, а то какой-то мистический гибрид всех моих женщин. А ведь именно так я и воспринял впервые этот загадочный и прекрасный образ, из-за которого почему-то сходили с ума те двое, спаленные в адском пламени гамбургского взрыва…

И все-таки я позвонил Вербе. Злой, как черт.

– Татьяна, что за хреновину ты мне прислала?! – я орал по-английски и в оригинале оно звучало куда грубее.

– Остынь, дорогой, – проворковала Верба. – Ты не потерял папку с делами обитателей Покровского бульвара? Вот и вложи картинку в нее. Верни на место. Какого черта, спрашивается, ты дарил фотографию Рыжиковой Дитмару Линдеманну? Прозаик, ты сам все запутал. А получилось в итоге очень смешное совпадение. Эта Светлана, как две капли воды, похожа на Нику, жену Линевича и любовницу Эльфа. Понимаешь? Сходство точнее, чем у тебя с Малиным.

– Милое сравненьице, – проворчал я, – не многовато ли двойников на один квадратный километр?

– Мне тоже кажется, что многовато, а Кедр уверяет, что все нормально.

– Передавай ему привет, – буркнул я уже относительно мирно.

И тут меня поторопили. Оказывается, я задерживал всю очередь на паспортном контроле.

– Проходите, гражданин.

– Oh, excuse me, please! [1]

И я шагнул вперед столь торопливо, что споткнулся о чью-то сумку и едва не упал.

Когда мы переступили порог квартиры, где теперь предстояло жить долго и счастливо, я сразу спросил:

– Ну, и как тебе, нравится?

– По-моему, здорово, – откликнулась Белка. – Потолки высоченные, роскошная полукруглая стена – ну, прямо зала для танцев, вообще воздуха в доме много и света. А холл, ты посмотри, какой холл просторный!

– Это ты мне рассказываешь? Я тут жил, – улыбнулся я. – Или это был не я?

– Это был не ты, – охотно согласилась Белка. – Это был Малин со своей Вербой. – И неожиданно спросила. – А ты больше не будешь мне изменять?

– Не буду, – шепнул я. – Никогда не буду тебе изменять. Я люблю тебя, Бельчонок!

Обнял, прижал к груди, задохнулся от нежности, но уже в следующую секунду внезапно ощутил дискомфорт. Зачем она так прямо спросила? Зачем я так наивно и бессовестно ответил? Ведь это же ложь. По определению. Да, у нас настоящая любовь, проверенная временем, обоюдными изменами, страданиями и даже пережитым ею кошмаром моей мнимой смерти. Но… никогда не говори «никогда». По-английски это звучит эффектнее. Кажется, какой-то из фильмов про Джеймса Бонда так и назывался: «Never say never». Это золотой принцип, его следует исповедовать каждому, даже совсем молодым людям, а уж таким, как мы, опытным бойцам любовного фронта – и подавно. У меня были строки, посвященные Белке пятнадцать лет назад: