Заговор посвященных - Скаландис Ант. Страница 67

– Простите…

– Какого черта?! Я спешу. И зачем вы оказались у меня на дороге? Проклятие!.. – Девушка говорила, точнее, ругалась по-немецки, и когда она обозвала его «лысой потной задницей взбесившегося бегемота» (разумеется, на немецком все это было одним словом), Симон наконец не выдержал и предложил:

– Sorry, let's speak English.

Теперь он смотрел на ее удивительные, возбуждающие губы. Кажется, принято говорить «чувственные», но он еще не знал, что они там у нее чувствуют, а вот его возбуждали – это точно. Потом стал медленно опускать взгляд: тонкая изящная шея с трогательной ямочкой внизу и – потрясающая высокая грудь, сладострастно облепленная тончайшей пленкой биошелка. Вот почему он так остро ощутил это столкновение – на незнакомке было платье из новомодного материала, только модель почему-то прошлогодняя – слишком короткая для нынешнего сезона и откровенно двухцветная, типа «инь-ян». Он сразу вспомнил Марию. В последний раз она приезжала как раз в таком. И ее немецкий он вспомнил, с такими вычурными оборотами, что иногда Симон не успевал улавливать смысл. И очень не хотелось теперь говорить по-немецки. А государственного языка второй половины мира не могла не знать даже эта странная красавица, даже с такими невероятными волосами. Вот почему он предложил:

– Давайте будем говорить по-английски.

– Зачем? – удивилась вдруг она на чистом русском. – Зачем мне с вами вообще говорить. Я хотела прыгнуть туда, – девушка показала рукой на серые волны Прегеля, – а вы мне помешали.

Слова прозвучали абсолютно серьезно, и Симон испугался. Не того, что она сейчас прыгнет, а того, что она не в себе. Такая красивая и… вдруг. Зачем все так нелепо в этот день? Симон уже решил про себя не расставаться с загадочной незнакомкой, Почему? Он не взялся бы объяснить. Просто чувствовал: он уже повязан, «прививка» начала действовать. Не покидать ее, не отпускать, не терять, придумать любой повод, любую зацепку…

– Разве это плохо? – спросил он.

– Что?

– Что я помешал вам.

– Не знаю, теперь уже не знаю…

Разговор не клеился, не клеился разговор, сейчас она уйдет, повернется и уйдет, Господи, о чем еще спросить ее?

– Как вас зовут? – выпалил Симон, словно мальчик-гимназист на первом совместном с девочками рождественском утреннике.

Незнакомка улыбнулась странно, одними губами, глаза оставались холодными, далекими, она прикрыла их, и это было фантастически эротично – то ли улыбка, то ли приглашение войти, – улыбнулась и тихо сказала:

– Изольда.

И снова открыла глаза. В глазах был лед. Твердый, обжигающе холодный. Все. Он проиграл.

«Изо льда?» – вспомнилась чья-то изящная шутка по поводу этого редкого имени, но было бы уж слишком глупо шутить с человеком, минуту назад собиравшимся наложить на себя руки, и Симон потерянно замолчал. Финиш. Больше он был ни на что не способен. Разве что самому кинуться с моста в реку. Да уж лучше так, чем расстаться с этой девушкой.

И тут Изольда вдруг снова закрыла глаза и зашептала жарко, как в бреду:

– Не бросай меня, не оставляй меня одну, я не могу сегодня быть одна, не могу, поехали, скорее поехали отсюда…

Это был текст из какой-то другой пьесы, и Симон снова испугался. Так все-таки бред или чтение мыслей?

– Вы даже не знаете, кто я, – осторожно проговорил он. – Почему же обращаетесь именно ко мне?

– Это неважно, неважно, – вполне разумно ответила Изольда, – я просто не могу сегодня быть одна, правда не могу… – И добавила уже совсем жалобно: – Не бросай меня, пожалуйста…

Глаза ее по-прежнему были закрыты, и она, как слепая, почти судорожно нашарила его руку и ухватилась за локоть и запястье. Ладони были горячими и влажными.

– Пошли, – скомандовал он решительно.

Привычная спокойная уверенность в себе постепенно возвращалась, и Симон по-отечески обнял вдруг начавшие вздрагивать тонкие плечи Изольды.

– Поедем ко мне, я только должен еще зайти в Обком.

Реакция была более чем неожиданной. Изольда вырвалась, отпрянула и широко раскрыла глаза. В них больше не было никакого льда, в них полыхало нечто совсем нездешнее.

– Ты что? – спросил он, уже уставший пугаться.

– Не ходи туда.

– Почему?

– Не ходи туда сегодня. Не надо, я уже была там, я тебе все расскажу потом. А сейчас не ходи. Нельзя.

– Да почему же?!

Пламя в ее глазах чуть попритухло, и она сказала явно не то, что думала:

– Я не смогу идти туда еще раз, а ты обещал не бросать меня.

Ничего такого он не обещал ей, вообще ничего не обещал, но… В который раз за сегодня он принимал решение, противоречащее всем правилам, всем законам, всем доводам разума. Но уж играть в эту игру, так до конца.

– Хорошо, – сказал он, – едем ко мне домой.

Возле машины вертелся мелкий неопрятный мужичок из породы уличных попрошаек. Симон таких терпеть не мог и, хотя регулярная борьба с ними была не его профилем, старался при малейшей возможности закатывать бродяг под арест и приставлять к ним какого-нибудь рьяного молодого сержанта для наиболее эффективного промывания мозгов. Сейчас ему было явно не до этого и, услышав омерзительно жалобное: «Господин, подайте несчастному!», Симон чуть не отпихнул бродяжку ногой. Но когда они с Изольдой сели в машину, неумытая рожа придвинулась почти вплотную и шепнула:

– Вас ищет Лэн.

Симон поглядел укоризненно: мол, чего сразу не сказал. Бродяжка улыбнулся: конспирация. Молодец, похвалил Симон, заканчивая этот разговор одними глазами. А мужичонка уже гундосил снова:

– Подайте, господин, подайте несчастному…

Симон пошарил в кармане и протянул ему два пятиалтынных серебром.

– Не надирайся только, употреби во благо, – посоветовал он на прощание и дал по газам.

– Куда мы едем? – встрепенулась вдруг Изольда.

– Так ведь ко мне домой, – недоуменно оглянулся на нее Симон.

– Нет, я спрашиваю, где это.

– Адлервег, у самой кольцевой.

Ответ вполне устроил ее, но когда у поворота на Фритценервег он помигал, а потом, спохватившись, взял влево и двинул дальше по Замиттер-аллее, Изольда снова испуганно спросила:

– Почему мы здесь не повернули?

– Потому что на Хоффман-штрассе опять чего-то роют и надо пилить в объезд по Друмман и Швальбенвег. Ты хорошо знаешь город?

– Я вообще его не знаю. Я здесь первый раз.

Это был ответ, достойный ее белокурой шевелюры и нелепой попытки суицида.

– Да ты откуда, Изольда? Может быть, ты пришла прямо из древней легенды, и суровые скалы Корнуолла милее твоему сердцу, чем песчаные обрывы Янтарного берега? («Во завернул! – сам себя не узнал Симон. – Не иначе влюбился. Седина в бороду – бес в ребро».)

А Изольда вдруг оттаяла, улыбнулась, как старому знакомому, и ответила:

– Типа того. Я из Москвы.

Странно. Ведь ей было не больше двадцати. Молодежь так не говорила сегодня. Сказала бы «из Метрополии» или в крайнем случае (есть чудаки, которые не любят этого слова) – «из Большой Столицы». Точно так же никто не скажет «Санкт-Петербург» – скажут «Питер» или «Малая Столица». Чудно.

– Все это случилось так нежданно, – произнесла вдруг Изольда.

– Что именно? – поинтересовался Симон.

Но она не ответила, а продолжала говорить свое, и Симон вдруг понял, что девушка читает стихи.

«До чего же чудное стихотворение!» – думал Симон, ощущая себя уже где-то совсем не здесь, а в далеком странном мире сумрачных лесов, согбенных старух и скрипучих калиток, в мире, где на дорожку пили не рюмку водки, а настойку девясила…