Черная жемчужина императора - Солнцева Наталья. Страница 5

От этого изнурительного диалога Ростовцеву захотелось выпить. Не шампанского – водки, и побольше. Второй голос был фамильярен, ироничен и зол. Он просто и беззастенчиво издевался!

Альбина не замечала этой странной и мучительной раздвоенности Альберта, – ей стало жарко от его шепота, предложения поехать к нему… в его квартиру на Петровке, где тесно от китайских ширм и ваз династии Мин, и где изо всех углов смотрят, разинув зубастые пасти и высунув длинные языки, красные, синие, зеленые и желтые драконы. Раньше она совершенно растаяла бы от его слов, от желания, сквозящего в них… но только не сегодня, не сейчас. Выходит, он берет паузу! Он не собирается…

– Я хочу кофе, – выпалила Альбина, сдерживая готовые выступить слезы. – И грушевый штрудель на десерт.

– Хорошо.

Оба понимали, что происходит, и продолжали делать вид беззаботной, развлекающейся пары.

Ростовцев подозвал официантку и сделал заказ.

– Принесите водки, – велел он напоследок. – Ты будешь?

Госпожа Эрман отрицательно покачала головой и уставилась на музыкантов, боясь выдать взглядом или жестом свое огорчение. От того, что она старалась казаться естественной, ее лицо и все тело напряглось… и это напряжение передалось Альберту.

«Какого черта? – раздраженно подумал он. – Зачем мы, находясь рядом, разыгрываем шутов? Ведь ясно же, чего хочет она и чего хочу я! Хочу ли? Хочу… Хотел до недавнего времени. Но что с тех пор изменилось? Ровным счетом ничего».

«Ты снова гипнотизируешь сам себя! – взялся за свое второй голос. – Убеждаешь, как учитель жизни, гуру, поучает наивного несмышленыша. Если кто из вас с Альбиной и шут, то пальма первенства явно принадлежит тебе, дражайший Альберт. Ты не знаешь, чего хочешь? Ха-ха! Разве не это качество ты больше всего не приемлешь в людях? Других ты судишь весьма сурово… как же теперь быть с самим собой?»

Официантка принесла десерт и водку. Ростовцев выпил, откинулся на спинку стула, ожидая облегчения… оно не наступало. Альбина пригубила кофе, заставляя себя улыбаться. Густая коричневая капля сорвалась с чашки и упала на белый атлас юбки, растеклась безобразным пятном…

Романтический вечер в «Элегии» был безнадежно испорчен.

Глава 3

Лика Ермолаева пошла бы сейчас куда угодно, только не домой. Большая гулкая квартира наводила на нее тоску и страх. После разговора с сыщиком тоска обострилась, воспоминания посыпались дождем, – да что дождь! – грозовым ливнем затопили сознание, погрузили в прошлое.

Сколько Лика себя помнила, – жили они втроем: мама, Аркадий и она. Называть Аркадия отчимом язык не поворачивался, – в детстве Селезнев полностью заменил ей отца. Одинокое житье в лесу, среди болотистой чащи, сделало бы семью отшельниками, не будь в нескольких километрах от хутора маленькой станции Ушум. Оттуда Селезнев привозил продукты, предметы обихода, одежду, игрушки для Лики и книги – много книг.

– Девочка отрезана от мира из-за нас с тобой, – шепотом пеняла Аркадию мама. – Ее необходимо учить всему, что другие дети проходят на школьных уроках.

Несколько раз они обсуждали возможность отослать Лику в интернат, где жили и учились ребятишки с таких же разбросанных по тайге хуторов да малых деревень. Но так и не решились на этот шаг.

– Я не могу отдать ее так надолго, – сокрушалась мать. – Лучше привези из Ушума учебники! Закажи в конце концов по почте всю необходимую литературу. Я сама буду учить Лику языкам и гуманитарным предметам. А ты возьмешь на себя математику.

О деньгах речь ни разу не заходила. Где Аркадий Николаевич брал средства на безбедное существование, Лика не знала, да и не задумывалась. Много давала тайга – пушнину, дичь, грибы и ягоды, дрова, лекарственные травы. Селезнев был умелым охотником, – возвращался из лесу с богатой добычей, ездил куда-то, сдавал; в обмен привозил сахар, муку, консервы, мыло и прочие нужные вещи. Часто вечерами, когда Лика ложилась спать, Аркадий и мама подолгу шептались о чем-то, вздыхали.

Изредка к ним на хутор забредали другие охотники, наведывались геологи и какой-то следопыт из Ушума. Гостей принимали внешне радушно, но настороженно, – старались спровадить поскорее. Когда Лика сильно заболевала, Селезнев привозил лекарства из поселка, а так, слава богу, на здоровье ни мама, ни отчим не жаловались. Видимо, на них благотворно влиял таежный воздух, родниковая вода, ягоды, дикий мед, простая, свежая пища и размеренный образ жизни. Ссор, серьезных стычек Лике наблюдать не доводилось, слышать крики и брань тем более. Только шумели зимой и летом деревья, звенел гнус, пели птицы… или скрипел, трещал от стужи деревянный дом, пылали дрова в печи, выли белые вьюги, налетали ветры, шли дожди. Горела на столе керосиновая лампа, мама заставляла Лику повторять французские глаголы, ворчал Аркадий:

– Хватит тебе мучить ребенка, Катя. Что ее ждет, по-твоему? Светские приемы, балы и рауты? Это все в прошлом, в прошлом!

– Есть ценности, которые могут быть востребованы в любые времена, – печально вздыхала мать. – И чем нам заниматься, Аркаша? Пусть девочка научится говорить по-французски. Надо извлечь выгоду из нашего отшельничества. По крайней мере мне никто не помешает воспитать дочь так, как я хочу. Потом она сама решит, что ей ближе к сердцу, где и как себя вести. Когда-то же придет конец нашей ссылке? – Она вопросительно смотрела на Селезнева, а он отводил глаза.

Отчим был крепок, силен, удивительно вынослив, хотя в волосах пробивалась седина, – он мог неделями бродить по тайге, знал ее, любил… и тайга отвечала ему взаимностью. Охотником Селезнев был отменным, так что в свежем мясе семья нужды не испытывала, как, впрочем, и во многом другом. Не хватало общения с людьми, комфорта в быту, музыки, театра и кино – всех этих городских благ, – но только Катерине Игнатьевне, не Лике. Лика другого ничего не видела и думала, что так живут все.

Взрослея, читая книги, она начала понимать, как отличается их житье-бытье от описываемого на страницах повестей и романов. Словно они отстали лет на сто, затерялись между лесистых сопок, и перемены огибали их тихий хуторок на отшибе, текли себе мимо, в Хабаровск, Владивосток, в Благовещенск, в далекие шумные города. Неужели все это существует на самом деле – дивные, сказочные Москва и Санкт-Петербург, Париж, Лондон, дворцы, каменные храмы, асфальтированные дороги, морские курорты? Смешно сказать, но ни радио, ни телевизора на хуторе не было, – их Лика впервые увидела в Ушуме. Особого восторга они у нее не вызвали.

Глушь и заброшенность, как она теперь считала, сыграли положительную роль в ее судьбе. Будь у нее под рукой сотни городских соблазнов и развлечений, она бы не получила тех знаний, которые ей дали мама и Аркадий Николаевич. Разве она говорила бы свободно по-английски и по-французски, помнила бы наизусть стихи Пушкина, Брюсова, Гумилева, Ростана и Аполлинера? Читала бы классиков? Умела бы приготовить лекарство из трав, понимать язык леса, подстрелить соболя или косулю? Да, в какой-то степени она осталась невежественной простушкой, но кое в чем выиграла. Чем ближе она знакомилась с причудами и особенностями большого города, тем больше в этом убеждалась. Она привыкала к «блеску и нищете» цивилизации быстро и легко, – пускай бы горожане попробовали выжить там, где на десятки километров вокруг тайга, сопки да болота!

Их дом в лесу был деревянным, срубленным из цельных бревен, прочным и теплым. На окнах стояли ставни и сетки от гнуса. Воду брали из бурной, прозрачной речки, звонко журчащей в ольховых зарослях. Аркадий Николаевич ездил к реке на подводе, набирал воду в большие алюминиевые фляги, делал запас для дома и для баньки. Мылись в парной, по-русски, с вениками, с жарко пышущей каменкой, куда плескали душистый травяной настой. Волосы после лесной воды с травами струились, как шелк, легко расчесывались и блестели.

Когда перебрались в Ушум, условия немного изменились, – больше людей, больше событий. В магазин Лика ходила как на экскурсию, нравился ей и деревянный вокзал, проносящиеся мимо скорые поезда, тяжело груженные товарняки – от них пахло углем, вольными просторами, корой лиственниц, ветром из дремучих чащ. Тепло светились окна пассажирских вагонов, за которыми ехали другие люди из больших промышленных поселков, из каменных городов. Наверное, дивились дикости, заброшенности этого края, беспросветной жизни здешних обитателей – стариков и старух, бывших лесорубов, охотников, работников станции. Скорые поезда не останавливались в Ушуме.