Яд древней богини - Солнцева Наталья. Страница 19

Невеселый майор, одетый в мешковато сидевший на нем штатский костюм, сидел за столиком у окна, как и договаривались. В подвальчике со сводчатым потолком было сумрачно, прохладно. Сонный бармен скучал за стойкой.

Смирнов заказал два пива, сосиски для приятеля и соленые орешки для себя.

– Привет частному сыску, – криво улыбнулся майор. – Чем моя скромная персона привлекла знаменитого детектива? Небось, собираешься выудить жирную рыбку в мутной воде?

– Угадал.

Майор попробовал пиво, похвалил.

– А ты стал гурманом, Смирнов. Ну, давай, забрасывай свою удочку, не тяни.

Он принялся жевать сосиски.

– Меня интересует, не случалось ли в городе на протяжении последних года-двух подозрительных смертей? – спросил сыщик.

– Что ты имеешь в виду? – оторвался от сосисок майор.

– Ну… например, человека запугивали, а он взял да и умер ни с того, ни с сего.

– Как это? Раз запугивали, значит, была причина. А от чего он потом умер? От испуга?

Всеслав пожал плечами, проклиная свою покладистость. Не стоило идти на поводу у Евы. Теперь он задает товарищу глупые вопросы, которые тот даже не в состоянии понять.

– Вроде бы от стресса, – пробормотал сыщик. – Но кончина естественная: дома, в собственной постели происходит остановка сердца, прекращается дыхание… или наоборот. Я не доктор.

Майор задумался. Вопреки предположениям Смирнова, он не смеялся.

– Слу-ушай, а откуда ты знаешь об этом? Информация для внутреннего служебного пользования, ее никто…

– Что-что?! – перебил его сыщик. – Ты хочешь сказать, смерть неких пожилых дам интересует органы? Чем обыкновенные пенсионерки заслужили столь пристальное внимание со стороны стражей порядка?

– Какие пенсионерки? – удивился майор. – Это директорша крупнейшего ювелирного объединения «Карат»? Да ей всего сорок три года исполнилось! А Жанна Вальцова, супруга известного шоу-продюсера? Ну и еще пару громких имен могу назвать. Для всех они умерли естественной смертью – такова официальная версия. Случаи разрозненные, редкие: сначала ни у кого сомнений не возникало, пока… В общем, прошел слушок, будто директоршу «Карата» заказали. Она принимала меры предосторожности, но от киллера не спасешься: рано или поздно достанет. Дама занервничала, тем более что ее предупредили о смерти.

– Кто? – уточнил Смирнов.

– Черт его знает! Кто-то. И спустя некоторое время она умирает – не от пули, а от болезни. Начала чахнуть… и скончалась. Особого внимания этот случай не привлек бы, не повторись похожая история с женой продюсера. Ее тоже предупредили, чтобы готовилась к смерти – дама в панике, заперлась, никуда носа из дому не высовывала, захворала на нервной почве, и… того… похоронили.

– Ты шутишь?

– Если бы! Патологоанатом подтвердил указанную в заключении врача «Скорой» причину смерти: остановка сердца, дыхания… в результате бронхопневмонии или чего-то в этом роде. Словом, не подкопаешься. Мы давай окружение шерстить… бесполезно. В последний месяц ни она к кому-либо, ни к ней кто-то посторонний не допускался. Впору на «нечистую силу» все списать. А когда произошел следующий инцидент, информацию распространять запретили. Во-первых, из-за ее полнейшего абсурда; во-вторых, чтобы не сеять страх. Но происшествия брали на заметку, изучали… только без толку.

– Колдовство! – многозначительно заявил Смирнов, поднимая вверх указательный палец. – Порчу на людей наводят черные маги!

– Да ну, – отмахнулся майор. – Скорее всего, действует киллер: каким-то извращенным способом расправляется с намеченными жертвами. То ли страху на них нагоняет, то ли… не пойму! Ему платят, он убивает. Как? Вот в чем вопрос! Человека ведь вернее пули и ножа могут прикончить собственные черные мысли. Мы уже версию скрытого гипнотического воздействия отрабатывали.

– И что?

– Ничего, – вздохнул майор. – Пусто.

Сыщик погрузился в размышления. Ни Ершова, ни Руднева не подходили на роль жертв киллера. Кто стал бы их заказывать? С какой стати? Директор объединения «Карат» – понятно; жена продюсера – тоже более-менее объяснимо…

– О чем думаешь? – нарушил ход его мысли майор. – Не такие умники уже думали! Пей пиво, пока холодное.

Он деликатно не настаивал, чтобы Смирнов признался, откуда у него появились сведения о странных смертях. Шила в мешке не утаишь. Просочились слухи…

– Да, ошарашил ты меня, – сказал на прощание сыщик. – Просто оглушил. Я-то думал…

Он осекся под блеснувшим из-под густых бровей взглядом майора.

– Если чего накопаешь, поделишься? – спросил тот.

– Обещать не могу. Тайна клиента!

– Я тебе помог?

– Еще больше запутал, – усмехнулся Всеслав.

Светлана Межинова любила своего мужа. Она давно положила на него глаз. На школьных вечерах Рудольф выделялся крепким, развитым телом, мужественными чертами лица и глазами героя-любовника. Многие девчонки вздыхали по нему.

Светлана решилась и написала ему записку с приглашением на свидание. Он пришел. Они гуляли по пустеющим вечерним улицам, говорили о всякой ерунде. После того памятного для Светланы вечера их отношения развивались как-то вяло, скачками. Подружки нашептывали ей, что Рудик, как называли Рудольфа в юности, увлечен другой девушкой. Светлана осознавала свое истинное положение утешительницы и друга, но довольствовалась и этим.

Рудольф возвращался к ней каждый раз, когда ссорился или расставался с той, другой. Что-то у них не складывалось… а Светлана всегда была готова на все ради Рудольфа. Она провожала его в армию – и отдалась ему в темной дальней комнатушке квартиры его родителей, куда они спрятались. Высокая пружинная кровать громко скрипела, и страх быть захваченными врасплох заглушил в Светлане остальные ощущения.

Он уехал. Светлана едва ли не каждый день бегала к почтовому ящику, с замиранием сердца ждала письма. Писем не было. Рудольф забыл, как они пили вино, танцевали в обнимку, любили друг друга в темноте, пахнущей свечами и лавандой. Наверное, он слишком много выпил… не помнил ни лихорадочных, путаных речей, ни опрометчивых обещаний, ни торопливых ласк.

Она опять первая написала Межинову письмо. Через месяц пришел безликий ответ – о его солдатском житье-бытье, как он привыкает к службе, как начал считать дни до дембеля. Когда Рудольф подхватил воспаление легких и попал в госпиталь, Светлана набрала гостинцев и поехала проведать солдата. После госпиталя переписка оживилась.

Словом, они поженились. Но Светлана так никогда и не почувствовала себя любимой, единственной. На горизонте маячил образ соперницы – непостижимой, роковой женщины, намертво присушившей к себе Межинова.

Светлана старалась о ней не думать: ну, есть и есть… далеко, смутно… как вулкан на Камчатке.

– Рудольф-то живет со мной, а не с ней, – твердила себе Светлана. – У нас родился сын, у нас – семья.

Глядя бессонными ночами на спящего мужа, она понимала, что в своих снах он обнимает, целует ту, недоступную и оттого прекрасную, желанную… несбывшуюся мечту. О том, что это может происходить и наяву, Светлана думать не хотела.

Межинов хорошо продвигался по службе, получил квартиру, Светлана тоже работала. Денег хватало на жизнь без излишеств. Супруги редко ссорились, выяснение отношений считали недостойным занятием, потому острые углы старались обходить, на многое закрывать глаза. Но ни одного дня в браке Светлана не прожила спокойно, без мысли: «А что будет, если та – привередливая и капризная возлюбленная – вдруг позовет Рудольфа под свои знамена? Ведь ей стоит только шепнуть, только пальчиком поманить!»

Когда муж где-нибудь задерживался, всегда существовал риск, что он не придет вообще. Не столько из-за его милицейской работы, сколько из-за этой призрачной, больной любви, которую он так и не смог вытравить из сердца. Или не захотел.

Иногда от Межинова исходил слабый запах дорогих духов, которые Светлана не могла себе позволить, иногда она ловила на себе его снисходительно-презрительный взгляд, иногда… Да что зря мучиться, посыпать солью живую рану?! Она так и не заменила ему ту, другую. Она, видимо, не дотягивала до соперницы ни умом, ни внешностью, ни тем особым женским шармом, который пыталась выработать в себе. Эти попытки были смешны. Светлана ясно читала насмешку в глазах мужа, когда покупала себе обновку или приходила из парикмахерской с новой прической. Та, другая, оставалась недосягаемой, как белоснежная вершина Килиманджаро.