Яд древней богини - Солнцева Наталья. Страница 71

– Надо встречаться с Серебровым. Наверное, ему уже сообщили о смерти дочери.

– Постой-ка… а сама Карина ведь тоже кашляла? Выходит, она и себя отравила? – вдруг вспомнила Ева. – Как же так?

Пока Всеслав с майором делали обыск в квартире на Осташковской улице, последний много чего рассказал о покойном шефе и о Серебровых.

– Я еще успел навести справки, прежде чем звонить тебе, – объяснял заместитель Межинова. – Оказалось, что Карина тоже родилась в Березине, а сам Игнат – коренной москвич.

Эти слова вспыхнули в уме сыщика.

– Получается, родом из Березина была его первая супруга Галина! – невпопад воскликнул он, не отвечая на вопрос Евы. – Туда, к матери, она и поехала рожать, там умерла, там же, в доме бабушки, росла и воспитывалась наполовину осиротевшая девочка. Игнат работал, да и не мужское это дело – ухаживать за младенцем.

– Да… по письмам выходит, что Карину вырастили бабушка и прабабушка. Но я не о том. Почему жертвой ядовитого порошка оказалась сама «Локуста»? Надышалась нечаянно? Или…

– Никакого «или»! – твердо заявил Смирнов. – Карина здорова… вернее… не знаю, как выразиться. Никаким порошком она себя не травила – ни случайно, ни намеренно. Это была игра на публику. Она искусно притворялась, прикидывалась, что ей пришла черная метка. Если существовал сговор с Игнатом, то – чтобы отвести от себя подозрения, а заодно и Межинова одурачить. Она играла с ним, как кошка с мышью! И упивалась своей властью, разыгрывая трагикомические сцены, а он повелся, как несмышленыш. Поверил, бросился спасать ненаглядную Кариночку! Слу-у-ушай, она понимала, что если он докопается до истины, то убьет ее и себя. Дама обожала опасные забавы: она нарочно дразнила Рудольфа, доводила его до белого каления… Она отвела ему роль убийцы, того, кто поможет ей воспользоваться голубой ладьей, уплыть вместе с лунным светом в неведомые дали! Черт! Вот женщина! Она заранее все рассчитала! Только не знала, каким образом сложатся обстоятельства. То есть она вряд ли предугадала, что делом займется частный сыщик, найдет Локшинова, а тот отдаст письма…

Всеслав вскочил и возбужденно зашагал по комнате. Ева молчала.

– Карине и не надо было знать, – наконец вымолвила она. – Она создала финал в своем воображении, а каким путем ему осуществляться, не ее забота. «Я знаю, как я уйду отсюда» – вот ее слова.

Какая-то ускользающая мысль беспокоила Еву.

– Зачем она вообще писала эти письма? – удивился сыщик. – Если бы не они…

– Для нее существовала причина, гораздо более важная, чем угроза разоблачения. Ее «существование в этом мире должно быть подтверждено»! Понимаешь? Иначе Властитель ее дум не узнает о ней! Карина выбрала адресатом своих посланий родного отца, через которого она проявилась в этом мире. Кому еще она могла открыться? «Ты, ничтожный, помог мне, сам того не подозревая». Она не случайно пишет Локшинову, хотя не скрывает презрения к нему. Здесь есть еще нераскрытая тайна!

– Ева, Ева! Ты опять хочешь все запутать, лишить меня всех достижений. Это не по-божески, – взмолился Всеслав.

– Зато – честно. Белых пятен оставаться не должно, дорогой. Все знаки препинания необходимо расставить не куда попало, а на положенные места. Ты сам учил меня этому.

– Есть еще белые пятна?

– Мотив, Славка! Мотив… Мавра Ершова, Катерина Руднева, Зоя Сереброва – эти женщины стали жертвами не «по заказу», а по собственному желанию Карины. Неужели только из-за подмены младенца? Чем ей плохо жилось у Серебровых? Разве Мавра предоставила бы ей больше возможностей? Чем плоха была жизнь Карины? Что она не смогла простить? Да, ее предали, обманули. Но последствия вовсе не так ужасны – девочка не попала в семью алкоголиков, бомжей или бандитов, ее не отдали в детский дом. Она росла, окруженная любовью и заботой, имела все блага! Подмена – шаткий повод для мести.

– И Зоя в него не вписывается, – кивнул Смирнов. – Что будем делать?

– Пойду думать.

Ева взяла со стола письма, удалилась в спальню – искать в них ответ.

– А Серебров? – крикнул ей вдогонку сыщик.

– Потом…

Глава двадцать седьмая

Утро следующего дня выдалось туманное, теплое, безветренное. В воздухе висела сырая мгла. Земля впитывала небесную влагу, тонкая пелена облаков золотилась от солнца. Промытая дождем зелень имела особый, яркий цвет, контрастируя с бледными красками рассвета.

Но ничего этого не замечал Игнат Николаевич – жена его умирала, а вчера вечером его вызывали на опознание трупа дочери.

– Карина, Карина… – шептал он. – Это расплата за мой грех. Я во всем виноват…

Он выпил почти бутылку коньяка, но не смог залить тяжкую, черную тоску. Ему ничего больше не хотелось: ни богатства, ни этой прекрасной двухуровневой квартиры в доме с консьержем и живописным видом из окон, ни этой утомительной городской суеты, ни самой жизни. Он устал, смертельно устал! Все, что происходит с ним, непоправимо. К чему продолжать дышать, есть, пить, продолжать зарабатывать ненужные деньги, вести бессмысленные, пустые разговоры? Когда ничего нельзя вернуть! Даже ничтожной малости…

Серебров посмотрел на осколки «стеклянного дерева», подаренного ему Кариной, – оно вдруг, без всяких причин, разбилось, разлетелось на мелкие кусочки. В такие же осколки превратилась и его жизнь: прозрачные, острые, бесформенные… бесполезные.

Господин Серебров смешал абсент с коньяком и глотнул. Никакого эффекта. Он не может забыться, уйти от этих невыносимых душевных мук. Перед ним неотступно стояло красивое, бледное лицо Карины, уже застывшее, с заострившимися чертами. Смерть не коснулась ее красоты… только сделала ее совсем холодной.

Игнат Николаевич застонал, сжатые добела пальцы хрустнули.

– Я проклят! Проклят…

Телефон разрывался, но Серебров словно оглох. Отключить аппарат он не мог – должны были звонить из милиции. Наконец, чтобы избавиться от надоедливого звука, Серебров все же взял трубку.

– Вас беспокоит Смирнов, частный сыщик, по делу о смерти Карины Игнатьевны.

– Нет никакого дела… есть только смерть, – пробормотал Игнат Николаевич. – В присутствии смерти нет более ничего. Все остальное… кадры дурного и лживого фильма.

– Понимаю вас, но…

– Как вы можете понять? – горько усмехнулся Серебров. – Моя первая жена умерла много лет назад. Теперь и вторая при смерти, а вчера… я увидел труп единственной дочери. И вы говорите о понимании?

– Примите мои искренние соболезнования. Я бы не стал вас тревожить, если бы не письма Карины. Они у меня. Из них следует, что… впрочем, об этом при встрече. Мы можем увидеться? Желательно поскорее.

– Письма?..

Игнат Николаевич плохо соображал, о чем идет речь. Зоя еще жила, но врачи сказали: больше трех дней она не протянет. Карина мертва… Какие письма? Кому они нужны?

– Письма Карины! – громко, настойчиво повторил сыщик.

– Что вы… какая ерунда…

– Вовсе не ерунда! – возразил Всеслав. – Могут заподозрить вас.

Он сказал это нарочно, чтобы встряхнуть Сереброва, который, видимо, окончательно раскис.

– Меня? В чем? – с проблесками сознания в голосе спросил тот. – Вы в своем уме? Карину застрелили в ее квартире. Любовник… Он сошел с ума. Все обезумели!

Смирнову не удавалось расшевелить Игната Николаевича, и он сказал фразу, на которой настаивала Ева. «Вот увидишь, это его приведет в чувство!» – заявила она.

– В письмах Карина написала всю правду! – с более чем выразительным ударением на слове «всю» произнес сыщик.

Повисла пауза. Господин Серебров то ли не мог собраться с мыслями, то ли у него перехватило дыхание. Наконец он издал несколько нечленораздельных звуков.

– Вы меня слышите? Всю! – повторил Всеслав.

– Да… хорошо. Где мы встретимся?

Из голоса Сереброва ушли остатки жизни. Казалось, это по инерции говорит механизм, все детали которого внезапно пришли в негодность.