Золотые нити - Солнцева Наталья. Страница 42
Людмилочка терпеливо выслушивала этот давно привычный монолог «оскорбленной матери». Она могла бы возразить ей, сказать, что ее дражайший Костик все свое свободное время проводит на диване у телевизора, что он тарелку свою не то, что не помоет, а даже не отодвинет.
И когда эта самая грязная тарелка мешает ему читать «Аргументы и факты», то он недовольно брюзжит и злобно посверкивает глазами из-за газетных листов… намекая Людмилочке, что грязные тарелки надо вовремя убирать, и…
Да что там, ни о какой науке никто даже и не думает. Сама способность думать, иметь какие-никакие идеи, видимо, не каждому человеку дана, и ее обожаемый Костик к этим избранным не относится точно.
Много чего она могла бы сказать своей свекрови, но настолько ненужным и неинтересным, пустым показалось ей все, что она могла бы сказать, все, что она слышала и могла услышать в ответ, что единственная фраза, улетевшая по телефонному проводу на другой конец Москвы, огромного загадочного города, была: «Идите к черту, мама…»
Людмилочка положила трубку с чувством глубокого удовлетворения, и тут же забыла о неприятном разговоре. Само по себе это уже было чудом – раньше она долго «перемалывала» бы все сказанное, плакала от обиды и несправедливости, какой-то безысходности в своих родственных, семейных, интимных отношениях…
Да были ли они у нее? Любовь, интимность, сладостное предвкушение, жаркие воспоминания, – существует ли это на самом деле? Или люди выдают мечту за действительность?
Где-то под огромным, толстым слоем скепсиса, ежедневно увеличиваемого жизнью, тлеет неугасимая искорка, готовая в любой момент вспыхнуть… Да, есть, не может не быть. Где-то, когда-то повернется неведомая грань, и тусклый кристалл загорится тысячами высверков, нестерпимо, больно для непривыкших глаз… наполнит священным трепетом измученную душу, словно живая вода, смоет отраву разочарований и несбывшихся надежд…
И в пустыне идет дождь, и распускаются цветы, и на камнях пробиваются зеленые нежные побеги, льды тают, и тают человеческие горести, исчезают в туманах новых пространств… Новые времена приносят новые события, – и мы все, все стоим на этом перекрестке, открытые всем ветрам, и тот, кто ждет, услышит зов…
Тогда нужно решиться и идти. Сомнения и страх, – вот наши собственные кандалы, наша собственная тюрьма.
Людмилочка думала о Тине, об их дружбе, об их сначала детских, а потом девичьих мечтах, о Костике, о детях, о работе, об Альберте Михайловиче, – как он впервые пришел к ним в библиотеку, в своем смешном пенсне, о Сиуре, о Виолетте Францевне… Вот тут она даже привстала с кресла: такое странное чувство то ли тревоги, то ли горького сожаления, то ли то и другое вместе, заставило броситься к телефону и вновь, в который уже раз позвонить Тине, чтобы снова услышать длинные гудки.
Она поплелась на кухню, и там, не отвлекаясь от своих философских раздумий, поставила чайник, заварила крепкий чай, и, сидя на угловом кухонном диванчике, принялась за чаепитие.
Может быть, впервые после замужества она не спешила, не обращала внимания на брюзжание Костика, на нытье детей, на беспорядок в комнатах, – она думала о жизни. Последние события произвели в ней какой-то переворот. Начались изменения, – она не смогла бы ответить, какие.
Что-то произошло и продолжало развиваться самым невероятным образом. Она не знала еще никаких новостей, но чувствовала, что они есть и их будет еще много, как будто она попала прямо в кадр невероятно запутанного и жгуче интересного детектива, когда не можешь дождаться следующей серии, и весь день ходишь в предвкушении заветного часа, когда…
Собака так жалобно скулила, что Людмилочка таки ее вывела, правда совершенно без желания. Она смотрела на темное беззвездное небо, вдыхала пахнущий дождем воздух, и ощущала, что все это происходит с уже другой женщиной, не той, что раньше.
Бессонная ночь кончилась пронзительным звонком будильника. Не стоит и говорить, что на работу она опоздала, а уж прическа…
В то время, как Людмилочка в очередной раз застыла с отсутствующим взглядом, делая записи в карточке читателя, возмущенная тирада которого вывела ее из транса, – в высоких дверях читального зала показалась Тина.
ГЛАВА 20
Сиур надел темные очки и позвонил. Слесарь ЖЭКа, у которого он надеялся взять ключи от подвала в доме убитого антиквара, слыл горьким пьяницей.
Вряд ли с ним будет много хлопот, однако никакая предосторожность лишней не бывает. Он достал бутылку водки, и собрался было еще раз позвонить, как дверь распахнулась, и в проем чуть не вывалился низенький, заросший щетиной мужичок в грязной голубой майке и спортивных штанах.
? Привет, Матвеич! – Сиур фамильярно похлопал по плечу, как и ожидалось, нетрезвого хозяина квартиры.
Тот икнул, подался от неожиданности назад, и хотел уже заявить, что знать не знает, кто такой к нему явился, – как увидел в руках незнакомца бутылку. Это видение полностью парализовало его волю.
? Привет, коль не шутишь, – пробурчал Матвеич, не отводя жадного взора от бутылки. – Заходи, чего ж на лестнице гутарить. Не по-людски это.
Разливая водку по граненым стаканам на кухонном столе, который составлял всю мебель Матвеича, не считая раскладушки в комнате, да нескольких самодельных табуреток, Сиур начал разговор о деле.
? Слышь, Матвеич, мне твоя помощь нужна. Нет ли где в домах хорошего добротного подвала? Только чтоб чистый был, чтоб никаких бомжей, хулиганье чтоб не тусовалось, ну и чтоб сухо было.
Тебе знать не обязательно, зачем мне это. Надо, и все. На одни сутки. Может, я товар хочу сложить, а может, еще что. Моя забота. А тебе заплачу прилично. И помалкивай. – Сиур нехорошо улыбнулся.
Пьянчужка выпил водку, закусывать не стал.
– Ладно. Коли надо, найдется. А разговаривать мне вовсе не с кем. Жена ушла, а дружков моих подвалы и чужие заботы не интересуют. Ты сам-то видать, непростой мужик, и деньги у тебя есть. Я таких уважаю. Тут вот какое дело… – Он посмотрел на остатки водки в бутылке. – Будешь еще? Э, да ты и то не выпил.
? Я на службе не пью. А ты не стесняйся. – Сиур вылил водку в стакан Матвеича. – Так что? Поможешь?
? Как не помочь хорошему человеку? Грех не помочь. Тут вот какое дело… – Мужичок снова замялся. – Сейчас везде, где сухо и порядок, то бомжики, то молодежь околачиваются. Все места забиты. Нищеты развелось… Ну, есть один подвальчик, только… – Он опрокинул стакан, глотнув все сразу, потянул носом. – Нехорошее место. Ты, видать, не робкого десятка, может, тебе и подойдет.
? Да нет, мне надо хорошее помещение. Ты не понял?
? Да понял я, понял, – Матвеич замахал руками. – Подвальчик то, что надо. Нечистое место, вот что.
? И очень там грязно?
? Вот непонятливый. Ты же не пьешь! – мужичок даже обиделся. – Не грязно там, а… ну как тебе объяснить, – я туда один никогда не хожу. Если что надо, бомжика знакомого с собой приглашаю, он за стакан что хошь сделает. Нехорошо там. Жутко прямо. А чего, не знаю. Только в этом подвале даже жильцы хлам не складывают, ни картошку никто не пристроил, ничего. Вот спроси, – никто ничего не скажет, потому никто не знает. А… идти туда на трезвую голову…
? Подвал с привидениями? Отлично. Это то, что мне надо. Никакая охрана не нужна, – так как насчет ключей?
? Думаешь, я до белой горячки допился? Так нет же. А, что тебе говорить… – мужичок махнул рукой. – Про привидения не скажу, не видел, – а вот почему там жутко, ей-богу, понятия не имею. Ну, раз не боишься…
Матвеич пошел в комнату, повозился там некоторое время и появился с большой связкой ключей.
– Держи. – Он отсоединил от связки два ключа и подал Сиуру. – У меня ото всего запасные есть, чтоб если надо, сразу открыть, а не бежать в контору. Только ты меня не выдавай. – Мужичок хитро прищурился и протянул трясущуюся руку ладонью вверх. – Давай деньги.
? Вот. – Сиур положил на грязную ладонь купюру. – Это половина. Остальное потом, когда дело сделаю. Ты тоже меня не подведи. – Он опять улыбнулся.