Возмутитель спокойствия - Соловьев Леонид Васильевич. Страница 27

Словно бы в ответ ему, в сарайчике заплакали, завыли, застонали и заскрежетали зубами; возвысив голос, мулла продолжал:

– Жертвуйте, правоверные на украшение мечетей, и ваши даяния зачтутся аллахом!

Ходжа Насреддин заглянул в сарайчик. У самого выхода лежал на своих носилках рябой толстомордый слуга; за ним в полумраке виднелось еще множество людей с костылями, на носилках, в повязках. И вдруг от гробницы долетел голос самого главного ишана, только что закончившего проповедь:

– Слепого! Подведите ко мне слепого!

Муллы, оттолкнув Ходжу Насреддина, нырнули в душный полусумрак сарайчика и через минуту вывели оттуда слепого в жалком, нищенском рубище. Он шел, ощупывая руками воздух и спотыкаясь о камни.

Он подошел к главному ишану, упал перед ним и коснулся губами ступеней гробницы; ишан возложил руки на его голову – и он исцелился мгновенно.

– Я вижу! Вижу! – закричал он высоким, дрожащим голосом. – О святейший Богаэддин, я вижу, я вижу! О небывалое исцеление, о великое чудо!

Толпа молящихся сгрудилась вокруг него, загудела; многие подходили к нему и спрашивали: «Скажи, какую руку я поднял – правую или левую?» – он отвечал без ошибки, и все удостоверились, что действительно он прозрел.

И тогда в толпу двинулся целый отряд мулл с медными подносами, взывая:

– Правоверные, вы своими глазами видели чудо; пожертвуйте на украшение мечетей!

Эмир первый бросил на поднос горсть золотых монет, за ним бросили по золотой монете все визири и сановники, а потом народ начал щедро сыпать серебро и медь; подносы наполнялись, и муллам трижды пришлось менять их.

Когда поток пожертвований уменьшился, из сарайчика вывели хромого, и он, коснувшись ступеней гробницы, исцелился так же мгновенно и, отшвырнув свои костыли, начал плясать, высоко подбрасывая ноги. И опять муллы с новыми подносами двинулись в толпу, взывая:

– Пожертвуйте, правоверные!

Седобородый мулла подошел к Ходже Насреддину, который сосредоточенно думал о чем-то, разглядывая стены сарайчика.

– О правоверный! Ты видел великое чудо. Пожертвуй, и даяние твое зачтется аллахом.

Ходжа Насреддин громко, чтобы слышали все окружающие, ответил:

– Ты называешь это чудом и просишь у меня денег. Во-первых, денег у меня нет, во-вторых, известно ли тебе, мулла, что я сам – великий святой и могу сотворить еще не такое чудо!

– Ты богохульник! – закричал мулла в гневе. – Не слушайте его, мусульмане, это сам шайтан говорит его устами!

Ходжа Насреддин обратился к толпе:

– Мулла не верит, что я могу творить чудеса! Хорошо, я сейчас докажу! В этом сарайчике собраны слепые, хромые, немощные и параличные, я берусь исцелить их всех разом и при этом не буду прикасаться к ним. Я скажу только два слова – и они все исцелятся и побегут врассыпную так быстро, что даже лучший арабский конь не догонит их.

Стены сарайчика были тонкими, глина во многих местах дала глубокие трещины. Ходжа Насреддин выбрал в стене место, со всех сторон прорезанное трещинами, сильно нажал на него плечом. Глина поддалась с легким, зловещим треском. Он поднажал еще, огромный кусок стены рухнул с гулким шумом внутрь сарайчика; из черного зияющего отверстия повалила пыль.

– Землетрясение! Спасайтесь! – диким голосом вскрикнул Ходжа Насреддин и обрушил второй кусок глины.

В сарайчике на одно мгновение стало тихо, потом поднялась суматоха: рябой параличный слуга первым бросился к выходу, но застрял в дверях со своими носилками и загородил путь остальным – хромым, слепым и немощным, которые клубились сзади с криками и воем, а когда Ходжа Насреддин обрушил в сарайчик третий пласт глины – они могучим напором вынесли рябого вместе с дверью и косяком и, позабыв про свои увечья, кинулись кто куда.

Толпа кричала, свистела, хохотала и улюлюкала. Перекрывая общий гул, звучал громкий голос Ходжи Насреддина:

– Вот видите, мусульмане, я был прав, говоря, что их всех можно исцелить одним словом!

И, не внимая больше проповедям, со всех сторон бежали любопытные и, узнав, валились от смеха на землю, передавали дальше рассказ о чудесном исцелении; тотчас же об этом узнали все собравшиеся, и когда главный ишан поднял руку, призывая к тишине, толпа ответила руганью, криком и свистом.

И опять, как тогда на площади, в толпе нарастало, и гудело, и отдавалось:

– Ходжа Насреддин! Он вернулся! Он здесь, наш Ходжа Насреддин!

Муллы, осыпаемые бранью и насмешками, побросали свои подносы и в страхе убежали из толпы.

Ходжа Насреддин был в это время уже далеко. Свою цветную чалму и фальшивую бороду он спрятал под халат, ибо сейчас не имел причин опасаться встречи со шпионами, которым было достаточно дела вокруг гробницы.

Он не заметил только, что за ним по пятам, скрываясь за углами домов и придорожными деревьями, следовал хромой ростовщик Джафар.

В безлюдном, пустынном переулке Ходжа Насреддин подошел к забору и, подтянувшись на руках, тихонько кашлянул. Послышались легкие шаги, женский голос ответил:

– Это ты, мой любимый!

Притаившийся за деревом ростовщик без труда узнал голос прекрасной Гюльджан. Потом он услышал шепот, сдержанный смех и звуки поцелуев. «Ты отнял ее у меня, чтобы воспользоваться самому», – думал ростовщик, обуреваемый злобной ревностью.

Простившись с Гюльджан, Ходжа Насреддин пошел дальше так быстро, что ростовщик уже не мог успеть за ним и скоро потерял его в путанице узких переходов. «Значит, я не получу награды за его поимку, – думал Джафар, с огорчением. – Но зато!.. Берегись, Ходжа Насреддин, я приготовил тебе страшную месть!»

Эмирская казна понесла большие убытки. У гробницы святого Богаэддина не собрали и десятой части по сравнению с доходами прошлых лет. Кроме того, в народ были снова брошены семена дерзкого вольнодумия. Шпионы доносили, что слух о событиях вокруг гробницы достиг самых отдаленных уголков государства и пробудил уже отклики: в трех кишлаках жители отказались достраивать мечети, а в четвертом выгнали с позором своего муллу.

Эмир приказал великому визирю Бахтияру собрать диван – государственный совет. Диван собрался в дворцовом саду. Это был замечательный сад, один из прекраснейших в мире. Диковинные плоды зрели здесь на раскидистых, пышных деревьях – абрикосы камфарные, миндальные и хорасанские, сливы, инжир, померанцы и много других плодов, перечислить которые невозможно. Розы, фиалки, левкои и лаванда с анемонами росли целыми купами, наполняя воздух райским благоуханием; смеялись ромашки, и влюбленно смотрели на них нарциссы; плескались фонтаны, золотые рыбки стаями гуляли в мраморных бассейнах, и повсюду были развешаны серебряные клетки, в которых звенели, свистели и щебетали на разные голоса чужеземные птицы. Но визири, сановники, мудрецы и поэты равнодушно проходили мимо, не пленяясь этой волшебной красотой, ничего не видя и не слыша, ибо все мысли их были заняты заботами о собственном возвышении, о предохранении себя от ударов со стороны врагов и о нанесении, в свою очередь, таких же ударов, и в их жестких, высохших сердцах не оставалось уже места ни для чего другого, и если бы вдруг все цветы во всем мире завяли и все птицы на свете перестали петь – они бы не заметили этого, поглощенные своими честолюбивыми и алчными помыслами. С глазами, лишенными блеска, с поджатыми бескровными губами они шли, шаркая туфлями, по песчаным дорожкам, поднимались в беседку, оплетенную пышной и темной листвой базилика, и, прислонив к стене свои посохи, разукрашенные бирюзой, занимали места на шелковых подушках. Склонив головы, отягощенные огромными белыми чалмами, они в безмолвии ждали повелителя. Когда он вошел – тяжелым шагом, ни на кого не глядя, с печатью мрачной задумчивости на лице, – все встали; склонились в поклонах почти до земли и так, не разгибаясь, стояли, пока он не подал им рукой короткого знака. Тогда они стали на колени, как этого требовал придворный обычай, и откинулись всем телом на пятки, касаясь при этом ковра пальцами опущенных рук; каждый из них старался угадать, на чью голову обрушится сегодня гнев эмира и какую пользу можно будет извлечь из этого для себя.