Похищение лунного камня - Сотников Владимир Михайлович. Страница 10

Опять повисла пауза. Слышно было, как кто-то шумно вздохнул и прошептал: «О господи!» Конечно, священник.

– Кстати, – опять заговорил Ганнибал Абрамович, – я вообще не понимаю, почему он у меня оказался, этот небесный гость? Ты, Леонид, научный сотрудник лаборатории, которая как раз занимается подобными вещами, казалось бы, тебе надо было хватать этот камень и лететь сломя голову к себе на работу. «Эврика!» – кричать.

Петич сначала не понял, почему это ученый должен выкрикивать название допотопной стиральной машины, которой до сих пор пользовалась его бабушка? Но тут же улыбнулся своей глупости, потому что вспомнил: так кричал один древний мудрец, кажется, Архимед, когда сделал какое-то открытие. «Нашел!» – кричал он от радости.

«Якубович» расхохотался. Он смеялся, наверное, целую минуту.

«Вот настроение у человека! – восхитился Петич. – Эти все ноют, ноют, а он ведет себя как настоящий мужчина. Мне бы так…»

– Ганнибал, ты все забыл! – наконец отсмеялся ученый. – Ну разве могли мы не передать этот подарок небес в твои руки в день юбилея? У тебя был день рождения, к тому же ты и нашел этот камень. А я… Ну, если бы я и притащил его в лабораторию, кроме цоканий длинными языками завистливых коллег, ничего бы это не вызвало. Да еще бы сплетничали, что я хочу обычный булыжник выдать за бесценную находку, чтобы быстрей получить докторскую степень. Потому что у нас таких камней там целая коллекция. Я ведь специально и хотел сегодня показать ее вам! Вдоль стены длиннющий стеллаж, а в нем осколки вот таких несгоревших булыжников. А сколько их еще находится в процессе исследования! Так что я специально не стал бы брать этот камень. Тебе память, такое событие: человеку исполнился полтинник, а ему в подарок – метеорит! А у нас в лаборатории камушек затерялся бы среди таких же…

– Спасибо, Леня. – Художник был тронут этими словами. – Знаешь, мне и в голову не приходило подумать о таком совпадении – о юбилее и падении метеорита. Знак свыше, да? Спасибо, друзья! От этого камень мне стал еще дороже. А его – нет… И знаете, что меня еще поразило в нем? – встрепенулся вдруг художник. – Вот только сейчас я это вспомнил, и даже ощущение в руках вспомнил… А тогда, дурак, заработался и не обратил внимания.

– Поразило? – удивился ученый. – Знаешь, Ганнибал, если тебя что-нибудь могло удивить во время твоей работы, значит, это было нечто необычайное.

– Да-да, необычайное! – горячо воскликнул художник. – Наверное, поначалу камень был покрыт слоем копоти. Я так предполагаю – ведь он же обгорел, да? А потом, когда его часто трогали, он стал чище. И в один прекрасный день, хоть я и редко брал его в руки, я вдруг увидел на нем тоненькую полоску – знаете, как будто прозрачную. Да вы видели такие камни и под ногами. Булыжник, а по нему полоска кварца или слюды. И вот мне показалось: когда я брал камень в руки, полоска эта наливалась каким-то светом. Она меняла свой цвет. И мне сейчас кажется, она даже переливалась! Но тогда, конечно, я подумал, что это закатное солнце отсвечивает. А если честно, то ничего и не подумал. Я картину заканчивал. В такие минуты не до мыслей…

– Это, конечно, интересно, – хохотнул ученый. – Но мы, в отличие от служителей искусства и даже церкви, люди научные. Я все могу объяснить. Если я на закате подниму с земли булыжник, то вкрапления кварца в нем, конечно же, засверкают.

– Нет, Леня, я не совсем верно все рассказал, – засмущался художник. – Да это и трудно передать. Я имею в виду то чувство, которое охватило меня при этом… Очень волнующее чувство – я такое, признаться, в жизни редко испытывал.

– Но ты же писал картину, был вдохновлен! Кому, как не тебе, художнику, знать, что вдохновение – это полет души!

– Почему ты, Леонид, хочешь все объяснить так просто и неинтересно? – вдруг спросил отец Николай.

– Неинтересно? – стремительно переспросил ученый, будто давно ждал случая поспорить со священником. – Почему же неинтересно? Очень даже интересно. Во-первых, интересен сам факт исчезновения камня, во-вторых, меня очень интересуют странные обстоятельства этого исчезновения, в-третьих, очень интересен…

– Пожалуйста, прекратите, – каким-то жалобным голосом попросил художник. – Наверное, я пойду домой. Давайте как-нибудь попозже созвонимся.

– Как это домой! – воскликнул ученый. – Машина-то вот, готова. Прошу занимать места! Через десять минут я покажу вам самые лучшие метеориты на свете. Глаз не отведете! Потому что выглядят они ну… как вот этот бесценный булыжник.

По бетонной балке, за которой сидели ребята, грохнул камень. Вилька сжалась в комочек.

«Хорошо, что не перебросил», – подумала она.

– Ну, если только быстро, – сдался художник.

Захлопали дверцы, взревел двигатель. «Москвич» надсадно кашлял и стрелял выхлопной трубой. Завоняло такой гарью, будто рядом жгли автомобильную шину.

«Если он не отъедет через минуту, – подумал Петич, – задохнемся».

Выбросив на прощание целое облако черного дыма и лихо взвизгнув шинами по асфальту, «Москвич» рванул с места.

– Ну во-от, – как всегда при неудаче протянула Вилька. – Остались мы с носом.

– Да все нормально, – подбодрил ее Петич. – Так лихо все у нас получилось! Мы же все сейчас знаем о камне! Даже если бы расспрашивали твоего Ганнибала, и то узнали бы меньше… Все-таки сегодня отдельные моменты везения случались!

– Ну, и что дальше? – спросила Вилька.

– Как что? Неужели ты не поняла? Да наш «Якубович» уже почти вывел на чистую воду отца Николая! Тот даже и слова не мог произнести. Молчал, подавленный, все время. Вот за кем мы следить будем!

– А где мы его найдем? – не поняла Вилька.

Вот кто не стеснялся покрутить у виска пальцем при случае, так это Петич. Именно с таким жестом он и произнес:

– Много поблизости церквей, да? Тысячи?

Почему-то Вилька так растерялась, что ответила на этот глупый вопрос. Помотала отрицательно головой да еще и пролепетала:

– Н-нет, не тысячи.

От хохота Петича испуганно взметнулась стайка воробьев.

Глава VI. Краеугольный камень

Петич почувствовал, что он вовлечен в ту часть жизни, которую раньше не знал. Но хотел знать. Он слышал об этой жизни от Вильки, от Ларика, читал иногда о ней в книгах. Но никогда не верил, что она существует на самом деле. Эта жизнь называлась… Даже не знал Петич, как ее назвать. Выдуманной не назовешь, настоящей – тоже. Что-то среднее. Петич вдруг вспомнил, как удивился первым слезам, которые он запомнил. Он тогда был маленьким, как говорила мама, «смешным человечком». И заплакал оттого, что исчезла за окном сосулька. До обеда она была, а когда он опять вышел на веранду, сосулька – кап, и исчезла. Петич хотел сказать, как Карлсон в мультфильме: «Эй, ты куда? Я так не играю!» – но просто заплакал. Тогда он понял, как птенец, который вываливается из гнезда: в мире много непонятного. И нечего притворяться, как это делают взрослые, будто все понимаешь.

А сейчас Петич вдруг подумал, что пропавший метеорит похож на такую же сосульку. Потому что с пропажей камня ему хотелось заплакать от собственного бессилия.

Но надо было действовать. Работать, как говорил его отец. Когда у отца начиналась в жизни полоса невезения, череда неудач, он вначале опускал, что называется, руки. А потом, что опять же называется, брал себя в руки. Запирался у себя в кабинете и долго обдумывал свои дела, даже составлял на бумаге план действий. И начинал поочередно, пунктик за пунктиком, выполнять этот план. Через день у него поднималось настроение, через два – уже горели глаза от азарта.

– Вот так-то, Петр, – говорил он, – глаза боятся, а руки делают. Главное в жизни – не раскисать при неудаче, а действовать.

И Петич вспомнил сейчас отцовский совет. В кабинете он, конечно, запираться не станет, не будет и составлять на бумаге никакого плана. Достаточно просто хорошенько обдумать очередность своих действий. Память пока у Петича хорошая.