Дамоклов меч над звездным троном - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 30

– Пожалуйста, – Кравченко пожал плечами. – Куда поедем?

– Тут недалеко в одно место. Сына я хочу туда с собой взять. Сначала за сыном заскочим на Ленинский проспект. Там школа.

Вышли из гостиницы, сели в машину Кравченко. Тронулись. Жданович по дороге все названивал по телефону. Было занято. Уже на Ленинском, на площади Гагарина он дозвонился. Кравченко особо не прислушивался, держал марку хорошего тона – понял лишь то, что Жданович говорит со своей бывшей женой. По мере разговора лицо его мрачнело.

– Почему? – спросил он тихо. – Ну почему? У него же сегодня только четыре урока, а потом спортивные занятия… А это лучше, полезнее спорта. Да погоди, Наташа, это же… да постой ты! Я не срываю ему учебу, я просто думал, что пока я в Москве, мы могли бы… Я же его отец… Значит, нет? Ты не разрешаешь?

Он дал отбой. Рука с телефоном медленно опустилась.

– Не вышло ни хрена, – сказал он. – Ты, Вадим, извини. Давай развернемся где-нибудь и… назад.

– В школу не едем? – бесстрастным тоном охранника спросил Кравченко.

Жданович покачал головой – нет. Развернулись и направились обратно в центр – на этот раз на Гоголевский бульвар. Жданович прекрасно ориентировался в московских улицах.

В тихом переулке, примыкающем к бульвару, в полуподвале старого особняка помещался, как оказалось, театр-клуб авторской песни. Кравченко никогда прежде подобные творческие площадки не посещал.

Крутая лестница вела вниз, в какое-то подобие парижского кабачка – мало свободного места, маленькая эстрада, столики, столики, стулья, стойка бара. Мебель, дизайн – все самое простое и дешевое. На стенах плакаты, афиши, автографы. В баре – батарея бутылок и огромный бочонок разливного пива.

Кравченко подумал, что бывшая супруга Ждановича не была уж так совсем не права, не пустив сюда, в эту пивнушку сына-школьника. Но он как всегда поторопился с выводами.

Встречать их с шумом, гамом, шутками, восклицаниями высыпала из-за эстрады орда каких-то чудаков: целый выводок длинноволосых пареньков в джинсах и оранжевых футболках, мрачноватая на вид женщина в черной водолазке и мужской кепке, какая-то интеллигентная старушка в очках и представительный пожилой мужчина в поношенном, но добротном костюме, лицо которого показалось Кравченко смутно знакомым. Ждановича они встретили как родного.

Оказалось, что и «пивнушка» – ларчик с секретом. Репетируют здесь азартно, как в маститом театре – репетируют музыкально-поэтическую композицию на стихи поэтов Серебряного века. Длинноволосые оранжевые пареньки тут же вооружились акустическими гитарами. Женщина в кепке оказалась независимым режиссером. Старушка – известнейшим литературоведом-консультантом. А пожилой импозантный мужчина – народным артистом Малого театра.

Не понимая толком, как это с ним произошло, Кравченко быстро освоился в этом чудном подвальчике как дома. Прерванная появлением Ждановича репетиция возобновилась. Оранжевые парни с гитарами пели на разные лады стихи, музыка была явно их собственной. Женщина-режиссер то и дело прерывала их, живо комментировала, обращаясь то к старушке-литературоведу, то к Ждановичу. Жданович и сам поднялся на эстраду, взял гитару и, аккомпанируя исполнителям, начал подправлять им мелодию, расставляя акценты на те или другие поэтические строфы. Актер Малого театра прочел отрывок из «Возмездия» Блока. У него был звучный, хорошо поставленный голос, а манера чтения самая простая. Кравченко, далекий от всех этих материй, и тот невольно подумал: как ясно звучат стихи – как речь.

Он смотрел на Ждановича. Тот словно впитывал стихи. Лицо у него сейчас было совсем иное, чем там, в машине, когда он выслушивал отказ жены.

«Интересно, – подумал Кравченко. – А вот если пишешь сам, и даже считаешься некоторыми, например нашим Серегой Мещерским, поэтом с большой буквы – в душе к чужому ревнуешь? Или к классикам уже и ревновать бессмысленно? Или сравнение, как ни пиши, ни ревнуй – не в твою пользу?»

– Что-то вы редко стали приезжать, Лешенька, – сказала Ждановичу старушка-литературовед, – Не забывайте нас. В следующий понедельник в библиотеке иностранной литературы Вера Эразмовна делает доклад о творчестве Шелли и его влиянии на Байрона. Вы не уедете, будете в Москве?

– Я буду в Москве, Софья Николаевна, я обязательно приду, – ответил Жданович.

Он снова подсел к оранжевым бардам с гитарами. Начал показывать, наигрывать. Делал он это легко и с явным удовольствием. Актер Малого театра, которого все уважительно именовали Евгением Прохоровичем, снова начал читать Блока. Жданович тихо перебирал струны гитары, он словно нащупывал какую-то нить. Аккорды были как эхо стихов.

Кравченко видел: здесь, в подвале среди этих людей – чудных, немного экзальтированных и трогательных, его клиенту – хорошо, привычно, покойно. В памяти всплыл давний рок-концерт на открытом стадионе: ревущие трибуны, толпы фанатов, свет прожекторов, бешеный ритм ударных. И Жданович с гитарой у микрофона. Хриплый крик, рвущийся из его груди – выплюнутые строфы стихов, запрокинутое к темному небу лицо. Кравченко и себя вспомнил – они с пацанами там, на трибуне поднимали вверх зажигалки, чтобы он, их тогдашний кумир, стадионный бог Леха Жданович видел их, чувствовал их, знал – они слышат его, они понимают, они – одно целое с ним. Он, Кравченко, помнится, разорвал тогда на себе футболку, разделся до пояса, крутил ею над головой как флагом, орал, свистел. А после концерта они, пьяные в дым, шатались по Лужникам – было просто грешно ехать домой, спать. Сердце стучало, силы, заряда внутри было столько – казалось, сдохнешь, лопнешь или совершишь что-то великое. Но что они тогда совершили?

«И вновь – порывы юных лет, и взрывы сил, и крайность мнений. Но счастья не было – и нет…» – читал актер Малого театра. Жданович слушал его, медленно перебирая струны гитары. Губы его шевелились, вслед за чтецом и поэтом он повторял: «Пройди опасные года. Тебя подстерегают всюду. Но если выйдешь цел – тогда ты, наконец, поверишь чуду… …и, наконец, увидишь ты, что счастья и не надо было…»

Они не следили за временем. Когда репетиция закончилась, оказалось, что уже почти четыре часа. Они подвезли актера в театр – у него вечером был спектакль, на который он пригласил Ждановича.

Но до спектакля оставалось еще время. Жданович сказал: надо перекусить. Кравченко думал, что он вернется на «Крейсер», но Жданович словно забыл о своих питерских друзьях. Перекусили в узбекском ресторане в Нескучном саду. Ждановича и в ресторане все знали и принимали как родного. Им накрыли на деревянной веранде «достархан». Кормили очень сытно и очень жирно – тушеной бараниной, пловом. Кравченко ожидал, что Жданович выпьет, но он, как и сам Кравченко, заказал только зеленый чай. Зато он оказался страшнейшим сладкоежкой. Заказал пахлаву, козинаки, айвовое варенье, засахаренный миндаль и начал настойчиво пичкать всем этим Кравченко – да ты попробуй! Кравченко отказывался. Ему было смешно и грустно: эх, вот вам и стальной рокер, гвоздь Питера, жестоко воюющий с попсой за призрачные идеалы – нате, пробуйте его на зуб вместе с его миндалем засахаренным и ореховыми козинаками.

– Чудило, ты хоть знаешь, от чего отказываешься-то? – хрустел сдобным печеньем Жданович. – А я люблю – ох, мама, люблю с детства… Ты, Вадик, мальчик по всему видно столичный, балованный, наверное, был. А я сам из Уржума. Городок такой есть – слыхал? А мы даже не в нем – в поселке рабочем жили. Из жратвы – только картошка, огурцы, капуста квашеная. Ну, сала мать нажарит сковородку в выходной. С зарплаты она мне всегда печенья покупала и конфет двести граммов – карамелек. А зарплата-то раз в месяц. Как праздник это для меня было. А орехи у нас вокруг в лесах водились. Ну, мать и догадалась мне их в сахарном сиропе варить. С тех пор и люблю.

После обеда они коротали время, играя на бильярде. На набережной катались на скейтбордах подростки. Появились и уличные музыканты – тоже совсем еще пацаны, студенты – гитара, скрипка, ударник, губная гармошка. Жданович, проиграв две партии подряд, пошел их слушать. Пацаны наяривали вовсю. Его они не узнали.