Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 43

– Она домой, наверное, дунула, к бабке под крыло, – быстро перебил его Катюшин. – Ну, поедем, подбрось-ка меня, Илюша, до Марьи Петровны.

– Конечно, какой разговор. – Базис повернул к двери.

– Я ничего не понимаю. Совершенно, – сказал Мещерский. – А чего вы все прямо остолбенели, когда эти следы на полу увидели?

– Мы просто растерялись… от неожиданности, – ответила Марта.

И в ответе ее между двумя этими фразами была крохотная, но красноречивая пауза, на которую никто не обратил внимания, кроме Кати.

– А вы… Вас как зовут? А то ехали вместе, говорили, а я даже имени вашего не знаю?

– Сергей. Сережа. – Щеки Мещерского покрылись румянцем. Он смутился.

– Ну, мы все просто немножко растерялись, Сережа, – мягко сказала Марта, глянув на Линка. – Здесь такое случается. Иногда.

– Надо посоветоваться. Срочно, – шепнул Катюшин Кате, проходя мимо нее к двери. – Я к Крикунцовым, потом в опорный. Сможешь туда подойти где-нибудь минут через сорок?

Глава 23

БЛЕДНАЯ РЕАКЦИЯ

К опорному пункту Катя подошла даже раньше. Оставив Линка, Дергачева и Марту в церкви, они втроем решили возвращаться в гостиницу. Настроение резко упало. Кравченко притворно жаловался на изжогу. Мещерский хмурился. Он явно о чем-то думал, но с Катей не заговаривал. Возле почты все невольно замедлили шаг. Кругом на обычно пустой и тихой центральной площади Морского шумел, галдел, торговал рынок. Увидеть такое количество народа было даже как-то чудно. Но оказалось, это местная традиция в конце июля – рыбная ярмарка.

– И не надо удочки забрасывать трудиться, – заметила Катя, кивая на ящики со свежей рыбой, громоздившиеся возле грузовиков «Газелей». – Вот что, я в треске этой вашей мало что смыслю, а вы – рыбаки со стажем. Вот и идите, купите что-нибудь к ужину. Юлии отдадим, попросим приготовить.

– А сама-то куда же ты? – спросил Мещерский.

– А я… куплю груш. И вот что, мы тут в такой толпе потеряться можем. Так что вы меня не ждите, идите прямо в гостиницу.

Катя собралась их оставить, повернулась и услыхала, как за ее спиной Мещерский буркнул:

– Как же, груш, держи, Катюша, карман. Думает, мы не знаем, глухие совсем, как пробки. Чао участковому! Вадька, ну а ты-то что опять молчишь?

– Брось, – ответил Кравченко, – тут дела серьезные. Кать, слышь? Мы тебя вон там подождем, – и он веско кивнул на белые зонтики тентов летней пивнушки напротив почты.

Катя подумала, что иногда Драгоценный В.А. ведет себя так, что им как мужем и спутником жизни можно просто гордиться. Правда, это бывает нечасто, исключительно при норд-норд-весте. Катюшин был уже у себя. Царил за столом над грудой рапортов и бланков. Возился с пробкой фанты – крепкая попалась. Крутанул, сорвал, плеснул газировки в стоявшую на столе огромную керамическую кружку, до боли похожую на детский горшок, кокетливо украшенный зодиакальным знаком Льва.

– Глотни-ка, вода из холодильника, – он, как бармен, пустил кружку по столу прямо к Кате, а сам жадно присосался к бутылке. – Уф, хорошо… А то во рту пересохло. Ну все. Дома Крикунцова. Я прямо от них.

– С девочкой говорил? – спросила Катя.

– Не-а, бабка там как цербер, не пустила меня к ней. Мол, прибежала наша Маша с улицы и ревет в три ручья. Я Марье Петровне, ну, бабке-то ее, не стал ничего говорить. Сказал – шел, мол, мимо, гляжу – пацаны Машку дразнят, до истерики довели. Ну, я и зашел с тем, чтобы спросить у нее фамилии хулиганов. Не очень складно, конечно, соврал. Она и своего-то имени порой не помнит, не то что чужие, ну короче… Марья Петровна мне: «Ни-ни, сейчас ее не тревожь, я ее только успокоила, таблеток дала. Не волнуй мне ее, потом». Ну я сказал, что вечером к ним загляну.

– А ты предупредил ее, чтобы она девочку никуда не отпускала одну?

Катюшин рассеянно сказал «угу» и снова глотнул фанты.

– Ты, Клим, как-то бледно реагируешь на все это, – заметила Катя недовольно.

– На что? На то, что Крикунцова при всех в твоего мужа пальцем ткнула, что он тут у нас кого-то уже зарезать успел? – хмыкнул Катюшин.

– Она на Дергачева в этот момент смотрела. Он и сам сказал. И я видела, она смотрела…

– Ну куда она смотрела?

– Не знаю, в ту сторону куда-то. – Голос Кати звучал неуверенно.

– Нет уж, дудки. На твоего она так отреагировала. Здоровый он у тебя, как шкаф. И где только такие в Москве водятся? Там вроде, по телику показывают, все больше хилые какие-то, лысые, очкарики-политики… Эх, надо было бы мне допросить его. Снова. И лично.

– Как Чайкина?

Катюшин посмотрел на Катю. Вдохнул. Глотнул фанты. И сказал совсем уже другим, мирным, тоном:

– Отчего, спрашиваешь, на показания эти я бледно реагирую?.. Эх, Катенька, да за свидетеля, реального дельного свидетеля в таком деле я б луну с неба достал и отдал. Все равно чужая вещь. Только Маня Крикунцова в этом деле нам не свидетель. Вот так.

– Но почему? Она действительно больная, но даже у сумасшедших бывают минуты просветления, и в каждой фантазии можно найти…

– Да было уже все это, – отмахнулся Катюшин. – Думаешь, не было? Было. Кричали раз двадцать: волк, волк! А никакого волка. Сколько раз она тут у нас шорох наводила. Все ей что-то чудится: то в пруду кто-то тонет. Она, мол, видела, как Водяной при ней кого-то на дно утащил. То верещит, что лодка в море опрокинулась, то кораблю кранты, тонет. Ну, это как раз тогда было, когда «Титаник» тут у нас по кабельному крутили. И каждый раз ничего. Ну, глюки, что поделаешь? Больная она, да к тому же, сдается мне, еще и просто обожает это дело.

– Какое?

– Да вот это самое. Вранье свое. Любит быть в центре внимания. Шизофрения у нее, наверное, они все такие. Весной, осенью, зимой, летом – обострение. Несчастный она, конечно, ребенок, и семья у них… Да какая это, к черту, семья? Мать – пьянь-рвань, отец неизвестно где. Бабка эта ведь не родная ей, а двоюродная, одним словом – слезы, и все.

– И все же, если предположить, что на этот раз волк действительно в чаще и Крикунцова не выдумывает, а что-то видела?

– Ну, видеть она вряд ли что видела. Слышала – это да. Про это во всех дворах сейчас с утра до вечера судачат. Вот и вообразила себе. Потом, если хочешь знать, в тех трех случаях, ну с девчонками, она вообще ничего не могла видеть.

– Ты хочешь сказать, потому, что их убили где-то в закрытом помещении, не там, где их потом нашли?

– Я хочу сказать, что ее просто не было здесь. Марья Петровна этой весной сильно хворала, в областной больнице лежала. А Машку с марта пристроили в детский реабилитационный санаторий. Кстати, знаешь, кто путевку оплатил? Сукновалов Григорий Петрович, он у нас благотворитель тут. Ну, чтоб налогов меньше с консервной фабрики драли. Ну вот… вернулась оттуда Машка, когда бабка ее из больницы выписалась, только летом. И значит, видеть ничего по тем случаям не могла. А про убийство Преториус вполне могла слышать от взрослых – тут столько языков об этом мелет, как на пляже женщину-отдыхающую зарезали.

– Мне, Клим, когда я тогда вечером с того самого места в гостиницу шла, все казалось, что за мной кто-то идет. И потом, позже, в роще, через несколько дней меня кто-то напугал. Я потом там неподалеку Линка видела, он что-то возле старых могил на кладбище делал.

– А он в порядок могилы приводит, убирается там. Зов предков, наверное.

– И вот сегодня в церкви, когда мы вошли, было что-то похожее. То же самое я почувствовала, как там, в роще. Быть может, эта девочка действительно…

– Следила? На Крикунцову это похоже, – хмыкнул Катюшин. – Она за всеми тут шастает, особенно за приезжими. Забавляется, наверное, так, играет. За мной тоже вот так однажды по дюнам кралась. Как ящерица. Дикая она, нервная. Линк вот только чем-то ей приглянулся, она ему доверяет. Чем он ее привлек? Наверное, конфетами своими немецкими. А от остальных она, как сегодня, шарахается.

– И все же с Крикунцовой надо обязательно поговорить.