Сотовая бесконечность - Вольнов Сергей. Страница 42

С земным ведумым, Лёхой, ей удалось поближе познакомиться, когда он боролся с французами на стороне провансальцев. В память она пробралась не просто на цыпочках, а ползком, натёршись для лучшего скольжения всеми возможными «кремами», многократно подстраховавшись и прикрывшись. В самом худшем случае он должен был принять её посещение за приступ головной боли. Недолго пробыла в его разуме, но ей там очень, очень, очень понравилось! Хорошая суть у парня, ещё не до конца огрубевшая. Приятно удивил он тайную гостью, более того, порадовал. К тому же визит принёс ценные сведения, дал ответы на некоторые важные вопросы.

Получив информацию из первоисточника, она исключила версию, что эти двое «за уши притянулись» из каких-то параллельных вселенных. Лёха был местный, точно. О его старшем пока с уверенностью этого сказать было нельзя.

А вот маршал и принц ускользнули как раз в какой-то параллельный мир. Хотя вначале действительно попали куда и планировали, сюда, на ЭТУ Землю, и какое-то время пробыли здесь.

Пробраться в разум принца она пока не сумела. Не потому, что вход закрыт. Дотянуться не смогла. Возможно, другие двое, исчезнувшие, находились гораздо дальше этой Земли (по неким космическим масштабам, наблюдательнице неведомым).

Но хуже всего, что она нарушила собственный запрет номер РАЗ. Совершенно непрофессионально поступила!

Не удавила в зародыше неуместные чувства, внезапно возникшие в душе.

Погостив в разуме Лёхи, она теперь не могла дождаться, когда вернётся туда. Переживала за него! Этот бронированный дядька последовательно, настойчиво тащит мальчика в эпицентр земного пекла.

Ужас какой! Ей небезразличен чистокровный землянин! Солдат, вполне способный оказаться в числе ненавистных оккупантов, опрокинувших небо Локоса.

Впустить в душу одного из тех, кого ненавидишь!

Это не менее страшно, чем постоянно нависающее над головой открытое небо.

* * *

Курт Беккер задрал голову. Синоптики не ошиблись. Погода на редкость хороша. Слишком хороша, чтобы умереть. Умереть? Что за пораженческие настроения! – одёрнул он себя. Редкие облака мирно пасутся в прозрачной синеве. Курт глубоко вздохнул, словно хотел надышаться напоследок. Напоследок? Да что за идиотские мысли лезут в голову перед атакой!

На него возложена великая миссия! От его команды зависит исход войны! Беккер взглянул на свою батарею. Двадцать пузатых серых баллонов, в которых заключено новое чудо-оружие, о котором ходят самые невероятные слухи. В окопах шептались, что благодаря этому оружию война закончится в считанные недели. Самые безнадёжные оптимисты даже рисковали назвать дату. Хотя у каждого она была своя. Не далее как вчера Отто Ланге, с которым они вместе ходили в школу, а потом топтали паркет в университете, доказывал ему, что новый, тысяча девятьсот шестнадцатый год они встретят дома, в Дармштадте.

Дом… Как он теперь далеко… Как странно и невероятно глупо воевать со страной, чей царь женился на дармштадтской принцессе.

Бедный Отто! Ему невдомёк, что за дрянь дремлет за металлическими стенками баллонов. Только бы не изменился ветер! Иначе испытать всю мощь оружия придётся на себе.

Курт закурил. Жадно вдыхая дым, вспоминал, как Шарлотта, милая черноглазая малышка, подарила ему этот вышитый кисет, зардевшись, чмокнула в щеку и, ещё более краснея, шепнула: «Моему герою!»

Моему… Славная девочка.

Курта отобрали в химическую команду потому, что он учился на химическом факультете Дармштадтского университета. Командиров не смутило, что он успел закончить всего два курса. Ему и ещё десяткам таких же студентов-недоучек на скорую руку объяснили азы обращения с новым оружием и присвоили внеочередное звание.

Сигнальная ракета! Белая. Она уносится ввысь, будто хочет пробить облако, а потом, потеряв надежду остаться в небесах, медленно летит вниз, оставляя за собой дымный след.

Курт отбрасывает сигарету. Командует: «Внимание! Снять колпаки! Привинтить шланги!» – и удивляется сам себе. Голос стал чужим – твёрдым, громким. А внутри всё дрожит, дрожит, и мелко-мелко дёргается веко.

Солдаты двигаются как автоматы. Раз-два-три… Раз-два-три… Шланги, как жирные питоны, переползают через бруствер, разевая жадные пасти. Вторая ракета. Красная… Как и положено на войне. Красное – значит кровь… Сигнал к атаке. Ракета гаснет, и только белёсый след, тающий в воздухе, зачёркивает всё-всё-всё, что было до…

Шланги-питоны дёрнулись, из пастей с шипением повалил густой дым. Струи слились в одну, перемешались. Перед окопами заклубилось огромное облако. Мутно-зелёное, оно шевелилось, как живое, росло вверх и вширь, заслоняя собою всё вокруг. Резкий порыв ветра рванул его и погнал вперёд, на вражеские позиции.

«Господи! – мысленно завопил Курт изо всех сил. – Господи! Сделай так, чтобы ветер не поменялся!»

…Офицеры британского пехотного полка Брайан Монсон и Джордж Питерсон вылезли на бруствер окопа, спасаясь от невыносимой духоты.

– Боже, дышать нечем! – в который раз пожаловался Питерсон.

– Ты прав! – отозвался Монсон и, глубоко вздохнув, надрывно закашлялся. – Да замолчишь ты?! – внезапно обозлившись, гаркнул он, когда смог отдышаться. – Без тебя тошно!

Слабый северный ветер не приносил облегчения. Он не перемещал воздух, а только слегка его взбалтывал, как жаркий, липкий коктейль с отвратительным запахом. Пахло остывшим порохом, грязной одеждой, потом и кровью. Хорошо ещё, что похоронная команда убрала тела погибших. Если бы в этот коктейль добавилась ещё и струйка трупного запаха, то дышать было бы просто не-воз-мож-но.

Внезапно со стороны французских окопов донеслась стрельба. Видать, лягушатники (ну и что же, что союзники, а лягушек всё равно жрут!) завязали бой. Монсон оживился, достал полевой бинокль и направил его на позиции франзузов. Остальные даже не высунули головы из окопов. Подумаешь, стрельба. На то и война, чтобы стрелять.

Лениво переговариваясь, солдаты курили, а офицеры тихо разговаривали о доме, о конце войны, о жёнах, которые конечно же ждут и любят. Вдруг Монсон крикнул: «Французы! Бог мой! Их прорвали!»

Словно подброшенные взрывом, из окопов высыпались солдаты и принялись всматриваться вдаль. Питерсон вцепился в свой бинокль. То, что он увидел, потом не давало ему спокойно спать долгие-долгие годы. Сердце англичанина прыгнуло к горлу и билось там, колотилось, мешая дышать.

По полю бежали, размахивая руками-спичками, тысячи маленьких человеческих фигурок. Они бежали изо всех сил, спасаясь от чего-то ужасного, катастрофичного, апокалипсического. Того, что невозможно осознать и от чего не спастись. За людьми ползло облако. Огромное. Зеленовато-серое. Точно морской прибой, оно тихо катилось, заливая округу, затапливая все неровности, траншеи, воронки от снарядов, заполняя окопы и выплёскиваясь из них мутными волнами. Оно догоняло бегущие изо всех сил фигурки, накатывалось на них. Люди, оказавшись в его мягких объятиях, падали, как будто им подсекали ноги. Одни старались подняться, но, хлебнув мутного дыма, падали обратно. Другие пытались зарыться лицом в землю, но, не в силах сдерживаться, всё равно глотали зелёный дым и, захлебнувшись, хрипели забитыми кровавой грязью ртами. Солдаты вязли в зелёном облаке, агонизируя бились о камни, из последних сил цеплялись за траву, пытаясь задержаться на этом свете и не утонуть, не пойти ко дну в проклятых волнах…

Облако, растекаясь всё дальше и дальше, постепенно желтело… Только несколько человек смогли добежать до британских окопов. Они бежали и бежали, и, лишь почувствовав себя в чьих-то руках и услышав взволнованную английскую речь, смогли остановиться и тут же рухнуть на землю, сражённые приступами жуткого, выворачивающего кашля. Их чёрно-баг–ровые лица, слепые глаза, словно затянутые свинцовой пленкой, дикие крики о помощи повергли всех британцев в ужас.

Пока они пытались оказать первую помощь спасшимся из зелёного облака, возле окопов появились ещё два человека в странных резиновых масках с круглыми стеклянными глазами. К маскам крепились плоские железные коробки. Пришедших едва не подстрелили, сперва приняв за посланцев дьявола, настолько у всех были натянуты нервы. Потом говорили, что люди эти, вроде бы, вынырнули из облака. Тем более удивительно, что они остались живы, но ещё удивительнее – что невредимы. Два человека. Они говорили по-французски. Питерсон хорошо знал язык лягушатников и перевёл Монсону их рассказ.