Битва За Масть - Белов (Селидор) Александр Константинович. Страница 21

— Ну, Оль, неловко получается, ну… — Виталик выскочил за нею, что-то дожевывая на ходу. — Я столик заказал, ребята поздравить тебя хотели…

— Потом отметим, я поеду, — отмахнулась Оля, поднимая руку. Такси тормознуло в момент.

— Ну давай хоть я тебе провожу, — не отставал Виталик, держа ее под руку.

Оля, не глядя на него, высвободила руку и села в машину:

— Извини, Виталик, мне надо ехать. Счастливо.

— Завтра в семь репетиция, не забудь. Оля кивнула:

— Счастливо.

Виталик еще с минуту смотрел вслед укатившей машине, ухмыльнулся и пошел доедать. Ну их, этих баб, с их капризами и мужьями!

Когда Оля вернулась домой, Саши там не было. И, по всей видимости, в ближайшее время не ожидалось…

XIX

Саша с Фарой на самом деле никуда из «Узбекистана» не уехали. Они только, отпустив своих бойцов, переместились в маленький кабинет, где расслабились по полной программе.

Наконец часам к трем ночи они выбрались на ресторанное крыльцо, продолжая свой давно начатый бесконечный разговор.

— Нет, ну вот ты скажи, ты кто такой? — настаивал Саша.

Швейцар, уже порядком подмерзший в ожидании выхода последних гостей, сделал стойку, моментально оценив платежеспособность клиентов. Конечно, такие вот загульные гости порядком удлиняли его рабочий день, точнее, ночь. Зато от них перепадали и самые сладкие чаевые. Он сложил брови домиком и услужливо поклонился, забыв о холоде.

— Сань, я же ариец, — взяв Сашу за пуговицу пиджака, доказывал Фара.

— Ага, иранский, — ржал Саша.

— Да, настоящий иранский ариец, — согласился Фара.

— Клянусь мамой, мы же с тобой арийские братья! — воскликнул Саша.

— Ну да. Характер нордический. Голубоглазый, светловолосый. — И они заржали уже хором, радостно, как малые дети.

Саша не забыл достать из бумажника и вручить привратнику сторублевку. Тот, взглянув на купюру, умудрился одновременно отдать честь и сделать книксен, что еще больше развеселило друзей.

— Заходите, — напутствовал их швейцар.

— Обязательно зайдем, — успокоил его Саша.

— Я здесь жить буду! — с пьяной уверенностью добавил Фара.

Уверенно покачиваясь, Саша направился к машине, на ходу доставая ключи.

— Стой, стой! На машине не надо! — попытался образумить его Фара.

— Я ее не брошу, — упрямо твердил Саша.

— Она же железная, — увещевал Фара. — Стоит себе и стоит. Никто ее не украдет. Сейчас поймаем машину…

Но Саша не хотел ничего слушать. Его несло. Ему хотелось куда-то ехать, мчаться, вперед, дальше, не разбирая дороги. И словно по волшебству вдруг прямо рядом с ними материализовалась белая лошадь.

На самом-то деле никакого волшебства — две девчонки, рыженькая и беленькая, из уголка Дурова уже давно подрабатывали здесь экзотическим извозом. Себе на молочко или, скорее, пиво, лошадке — на овес и сено. Сегодня, правда, они что-то припозднились.

— Фарик, не может быть! — прижимая щеку к теплой лошадиной морде, воскликнул Саша. — Это знак судьбы! Можно прокатиться?

— Пятьдесят, — окинув его оценивающим взглядом, определила таксу рыженькая.

— На, держи сто! — Саша достал купюру.

— Что-то дороговато за такую клячу, — проворчал Фара. — Как его там, у Дон-Кихота? Типичный Росинант. — Фара похлопал коня по напряженной шее.

— Я буду всадник без башни! — гордо ответил Саша, перехватывая поводья у рыженькой.

— Ты будешь всадник Апокалипсиса! — торжественно и мрачно провозгласил Фара.

Саша, не без труда вставив ногу в стремя, перевалился в седло и тронул поводья — «Росинант» лишь вяло переступил ногами. И только когда Саша дал ему каблуками под ребра, он вспомнил молодость и взял с места в карьер.

Фара с гордостью проводил взглядом друга, вскоре скрывшегося в перспективе Неглинки.

Спустя час Саша все еще не появлялся. Протрезвевший Фара сидел в «мерседесе», не зная, что предпринять. Уже в который раз к нему приставали девчонки, готовые, кажется, уже расплакаться:

— Ну, где его носит?

Фара, не глядя, сунул рыженькой очередную купюру:

— На, иди пива купи.

— Да не лезет уже ваше пиво! — недовольно пробурчала та, но от денежки, впрочем, не отказалась.

Саша же был в это время уже далеко. И мыслями, и буквально. Выжав из коняги все, на что тот был способен, Белый за этот час добрался до самого Битцевского лесопарка. Для этого ему пришлось проскакать через Манежку мимо Кремля, пересечь Москву-реку по Большому Каменному мосту, добраться до Гагаринской площади, а там двигаться уже почти по прямой — по Профсоюзной, а потом — дворами до самого лесопарка.

В Битце они перешли на медленный шаг. Весь хмель из Саши вылетел, зато невеселым мыслям в голове стало просторно. Оля, упрямо курящая сигарету, так и стояла у него прямо перед его глазами.

Лес, настоящий Битцевский лес просыпался. Было тихо-тихо, даже цоканье «Росинанта» не было слышно — трава глушила звук. Лишь мерное дыхание коня немного нарушало, впрочем, вполне гармонично, тишину просыпающегося леса. Саша старался дышать в ритм с животным. Сейчас они были единым целым.

Они выехали к речке Чертановке, больше похожей на ручей. Остановив коня на мостике, Саша долго смотрел в воду.

Злость совсем вышла из него, выветрилась вместе с алкоголем. Он смотрел, как туман, поднимаясь от воды, клубится и тает в воздухе. Этот речной туман смешивался с паром от боков усталой лошади.

Эх, Оля, Оля… Саша пристально смотрел на воду, словно надеясь прочесть в ней свою судьбу. Но это была просто вода.

А, собственно, что произошло-то? Ну, решила поработать. А ведь он впервые после свадьбы, точнее, после того распределения, увидел ее со скрипкой в руках! Почему он не думал об этом прежде? Ах да, своих наворотов хватало… Ну и — лабала в кабаке, и что же? Ну, увидели ее таджики — неловко получилось. Да хрен с ними, не детей же вместе им крестить, а бабки зарабатывать.

Перетопчутся.

«А Фара… Фара — друг Фара поймет и простит. К тому ж он, хоть и восточный человек, но ведь не настолько же… Ариец!» — вспомнил Саша и засмеялся, трогаясь с места.

Толстая угрюмая дворничиха остервенело мела асфальт около телефонной будки. Окурков-то набросали, вот ведь люди называется! Урна же совсем рядом! Равномерные звуки разрушали утреннюю тишину, будто целью женщины было разбудить всю округу, а не навести чистоту. И вдруг она остолбенела: к шварканью метлы прибавилось звонкое цоканье. Прямо на нее из-за поворота выехал всадник на белой лошади.

Саша подъехал к телефону-автомату и, не слезая с коня, набрал свой домашний номер. Оля сняла трубку почти сразу — наверное, поставила телефон в спальню.

— Але! Але! — голос жены был нежным и немного хриплым. Спала, похоже, без задних ног, пока он бороздил московские улицы.

Он молчал и словно бы видел ее всю. Теплую, сонную. Он видел как она своим, только ей свойственным движением прижимает плечом трубку, как откидывает прядь волос со лба. Видел, как бьется, пульсирует голубая жилка на виске.

— Але, — еще раз сказала она и замолчала. Но трубку не положила. Он слышал ее осторожное дыхание. Олька, любимая!

— Ну и зараза ты, Сурикова! — ласково сказал он и повесил трубку.

Он не мог слышать, как она счастливо засмеялась. «Простил, — подумала она, проваливаясь обратно в сон. — Сашка, любимый…»

И как она могла всерьез злиться на него?

XX

На лице Игоря Леонидовича Введенского играла отвлеченная улыбка. Ему чрезвычайно нравилось то, что он слышал. Он уже в третий раз подряд прокручивал магнитофонную запись. Лейтенант Коноваленко все никак не мог понять, доволен начальник добытой информацией или она его раздражает.

«Восток — дело тонкое…», — прозвучал в магнитофоне голос Фархада.

— Это таджик? — спросил Введенский.

— Он считает себя иранцем, — уточнил Коноваленко, проведя кончиком пальца по своему тонкому, с горбинкой, носу.