Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 38
В спальне за закрытой дверью ругались родители. В последние месяцы, как только переехали в этот дом, они что-то слишком часто ругались. Сначала Оля сильно переживала из-за этого, а потом привыкла. Ей все надоело. Только вот после таких ссор атмосфера в доме была неважной. Родители не разговаривали друг с другом. Отец возвращался поздно, хмурый, а мама заметно нервничала и часто срывалась на Олю по сущим пустякам: почему на новом свитере – пятно, почему репетитор французского снова звонил и жаловался, почему Оля написала контрольную по алгебре на три балла?
Однако сегодня вечером отец приехал не так уж и поздно. Какой-то расстроенный, встревоженный. Разделся в холле, прошел в гостиную, сел в кресло и закурил. Оля Тихих не видела отца курящим. Раньше он даже частенько с назиданием рассказывал брату Лене, что «имел в его возрасте такую силу воли, что бросил курить сразу и навсегда». Но сейчас отец сидел посреди гостиной, наследив на новом ковре мокрыми ботинками, и курил.
– На, возьми пепельницу! – прикрикнула мама. – Ковер испортишь, Шурка потом пылесосом не отчистит!
Шурка была помощницей по хозяйству, домработницей и приходила к Тихим два раза в неделю убираться в квартире. Была она приезжей из Латвии, жила в Москве у троюродной сестры без регистрации на птичьих правах и зарабатывала у Тихих полдоллара в час. Оля знала все это от нее самой. Шура порой забирала ее из школы и провожала на дом к репетитору французского. Обычно это делала мама на машине, но иногда она задерживалась в магазинах, в салоне красоты, в фитнес-клубе. И тогда Олю всюду как тень сопровождала Шура. Шуре было пятьдесят лет, и Оля так в душе и не решила, как ее называть – «тетя» или «бабушка».
Увы, последние две недели Шура болела. И маме, по ее словам, «приходилось везти на себе весь дом». Наверное, от этого она так нервничала и злилась.
– Я сказала – возьми пепельницу! Стас, ты что, не слышишь, что я говорю? – ее голос, казалось, заставлял звенеть хрусталики на люстре.
– Женя, оставь меня в покое.
– Я-то оставлю! Я оставлю, а вот другие теперь не оставят! Я же говорила тебе, тысячу раз повторяла…
Отец тяжело поднялся с кресла и пошел в спальню. Мама двинулась за ним. Хлопнула дверь. И они начали ругаться. А Оля поплелась к себе в комнату и включила телевизор. Канал «Дискавери» она обожала. Так все здорово: земля как на ладони и с птичьего полета – дебри Амазонки, африканские саванны, аборигены Австралии, пирамиды майя, разные редкие звери, тайны океана, знаменитые путешественники и натуралисты. По географии и зоологии у нее всегда были высшие баллы, не то что по алгебре, которую она терпеть не могла.
– Ты помешан на этом чертовом доме! Просто помешан!
Резкий, злой мамин голос из-за стены.
– Теперь мы оказались из-за тебя в идиотском положении. А я это знала, я словно предвидела. Помнишь, я говорила тебе – если что случится и узнают, что ты владелец, на тебя повалятся все шишки! Я тебе говорила: если ты так хочешь купить квартиры именно в этом доме – пожалуйста, кто тебе мешает? Но зачем нам-то самим тут жить? Мы могли купить две отличные квартиры – себе и Ленечке – в Строгино. Там дом новый, по индивидуальному проекту. Но ты отказался. И теперь опять хочешь поставить на своем. Хочешь, чтобы мы жили в той ужасной квартире, после того, что там…
– Женя, я тебя прошу! Я умоляю, наконец, замолчи!
Оля прибавила звук. Голос отца гневный, громкий. Ладно, пусть орут. Надо просто отключиться, не обращать внимания. Ведь не разведутся же они из-за какой-то несчастной ссоры.
– Не хватало еще, чтобы из-за этой квартиры нас теперь таскали по милициям!
Какой все же неприятный сейчас у мамы голос. Оля даже вздрогнула. А обычно она такая «душечка», особенно с чужими: добрый день, какая чудная погода! А дома…
– Еще дойдет до того, что они заинтересуются твоей фирмой и начнут проверять банк!
– Да их не банк интересует! Они расследуют убийство!
Голос отца тоже неприятный. Злой, чужой. Еще, пожалуй, ударит маму. Оля снова убавила звук в телевизоре.
– Совсем хорошо! Ну, совсем отлично! – мама выходила из себя. – Нас уже в убийство впутывают по твоей милости! А все из-за того, что ты хотел делать по-своему. Все из-за того, что ты просто помешался на этом доме. Думаешь, я не знаю, почему ты так стремишься жить тут? Думаешь, я дура совсем, ничего не знаю?
– Женя, прекрати!
– Я все знаю, дорогой: что, воспоминания спать не дают? – голос мамы теперь был язвительным. – Ностальгия сердца? Помнишь и любишь этот дом, потому что тут она жила, эта твоя… А ты лучше вспомни, Стасик, как тебя пинком под зад выставил отсюда, из этого дома, ее папа-начальничек! Выставил, выбросил, потому что кто ты тогда был? Вспомни, кто – лимита приезжая, студент-недоучка, голый, нищий. Что же она, эта твоя незабвенная любовь, тогда-то с тобой не осталась, а? Как же, нужен ты ей был тогда такой. У нее получше, у этой твоей сучки крашеной, были!
– Я тебе сказал: замолчи сейчас же!
Оля съежилась. Так папа никогда раньше не кричал. Так ведь у него горло разорвется.
– Что, правду слушать не хочешь? – мама, казалось, была ничуть не напугана. – А мне, мне, Стас, думаешь, легко все это видеть? Как приехали сюда – ты сам не свой. Все думаешь, молчишь… Я знаю, о ком ты думаешь! Ее вспоминаешь, как вы тут с ней… Молодые были, любили… А я… Может, ты с ней снова сошелся? Может, и меня бросишь с детьми? Я – что, я, конечно, пройденный этап, прочитанная книга, мне сорок. Со мной можно уже завязывать, да? Выжал меня, как лимон, высосал, а теперь давай, бросай. Давай! Думаешь, удерживать стану, цепляться? – Мама то ли смеялась, то ли рыдала за стеной. – Только вот что я тебе скажу, дорогой, – просчитаешься! Она, эта сучка-то твоя, даже старше меня… И если вы встречаетесь…
– Да не встречаемся мы! Я ее уже сколько лет не видел, я даже не знаю, куда она отсюда переехала…
– А ты ведь надеялся, – мама всхлипывала. – Справки наводил, да? Когда квартиры покупал, все надеялся, что… Эх ты! Меня сюда с детьми притащил, чтобы я мучилась, а ты гордость свою раненую тешил – вот, мол, когда-то меня отсюда выгнали, женишка, в прописке отказали, а теперь я тут – хозяин. Домовладелец хренов…
– Женя, ради бога, давай это закончим, а то я… Я сейчас из дома уйду!
Оля Тихих достала из пакетика леденец. Попался «киви». А на экране телевизора самолет летел над склонами Гималаев. Снег и синева неба. Как красиво…
А у папы, оказывается, в этом доме раньше жила любовница. Оля что-то уже слышала – родители ссорились и раньше. И мама отца упрекала.
А папа, видно, сильно переживает. Наверное, ему тяжело. Но с ней, Олей, он никогда про это не заговорит. Наверное, думает, это непедагогично. И зря. Она не мама. Она все понимает. Она бы в свою очередь рассказала ему об одном мальчике по имени Игорь. Да, она бы рассказала ему об этом Игоре Зотове с седьмого этажа. Он такой… Он не мальчик, он взрослый. И пахнет от него сигаретным дымом. И на нее, Олю, он раньше совсем не обращал внимания. Не видел в упор. Ему уже восемнадцать, и он болеет за «Спартак».
Оля вспомнила: они с домработницей Шурой возвращались с урока французского. Было шесть часов, но уже темно. И вечер выдался не по-зимнему сырой и теплый, оттепель была перед Новым годом. На скамейках у «ракушек» во дворе сидели мальчишки. И там вспыхнула какая-то ссора. Вроде бы даже стали драться. Такой крик подняли. Шура скорее повела Олю в подъезд – как она сказала, от греха подальше. А потом за ними туда вошел Игорь Зотов. У него был такой красный спартаковский шарф на шее, он с ним не расстается. А на лице кровь.
У него была разбита губа. Шура возилась у почтового ящика, а Оля стояла у лифта. Она тогда просто не знала, что ей делать. А он вдруг грубо спросил:
– Ну, чего смотришь?
У него кровоточила губа. Оля достала из школьного рюкзака пачку бумажных носовых платков и протянула их ему.
Потом они долго не виделись. И вот вчера он сам к ней подошел. Она стояла перед дверью подъезда. И никак не решалась набрать код и войти. После этого убийства и мертвеца в подъезде она каждый раз собиралась с духом, чтобы открыть дверь.