Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 112

– Короче, ты подумала, что в такие истории могут верить только зеленые пацаны?

– Я стала присматриваться к Журавлеву и к Изумрудову тоже. Помнишь, Мещерский меня спрашивал – догадываюсь ли я? В тот момент я, Никита, еще думала, что они действуют заодно, на пару. Изумрудов ведь не мог убить Марину Ткач, он был на момент убийства в камере. А вот об отце Дмитрии он, как мне казалось, знал больше всех. И я думала, что он лжет тебе, не говорит всей правды о том, что произошло там, на дороге. Я думала, что они заодно – Журавлев и Изумрудов. Я даже провела небольшой эксперимент. Мне хотелось посмотреть, насколько они подвержены…

– Чему? – спросил Никита.

– Легковерию, внушаемости, алчности. Это было что-то вроде теста – мы вместе заполняли «купон счастья». Тогда я была почти уверена, что они оба нам нужны, но… Как видишь, я ошиблась. Журавлев действовал в одиночку. И в последний момент не остановился даже перед убийством приятеля. Скажи, ему провели судебно-психиатрическую экспертизу?

– Да, я с результатами знакомился в прокуратуре. Он признан вменяемым, дееспособным. Но отклонения некоторые у него налицо: например, повышенная возбудимость, склонность к психопатии. Потом еще установлено, что у него в семье по материнской линии имелись душевнобольные – родной брат матери страдал острой формой шизофрении. Кое о чем это говорит.

– А с Долорес Дмитриевной ты беседовал?

Никита кивнул.

– Мать есть мать. Никуда не денешься. Плачет, не верит, истерики закатывает, адвоката уже третьего по счету меняет, нас сволочит. Он был ее единственным сыном, растила она его одна, без отца. Ради него и согласилась в Лесное переехать. Все для него – и вот получила подарочек на старости лет. В общем, то, что он малость того, тронутый, мне и без экспертизы ясно. Одна дата чего стоит, когда он петуха-то казнил на крыльце церкви, – шестое июня. Тот еще денек себе выбрал для начала преступного пути.

– А где он взял этого петуха? Он тебе сказал?

– На рынке купил в Бронницах. Специально ездил – матери сказал, что в Москву, в институт, конспекты брать, а сам на сельхозрынок. Лучше б она его в армию, что ли, сдала, придурка…

– Ты ему сказал, что там никакого золота нет? – спросила Катя.

Никита молчал. Перед его глазами всплыла картина: выход на место происшествия. Следователь прокуратуры, понятые, Валя Журавлев и конвоирующие его оперативники. Журавлев показывает на видеокамере место, где напал на Марину Ткач. Показывает, как тащил ее труп к оврагу-свалке. Напряженные лица понятых, следователь, комментирующий происходящее для видеозаписи. Сам Никита тут же, рядом. Шорох палой листвы, земля, тронутая первыми заморозками, потрескавшиеся от времени стволы деревьев, голый парк…

Обратно к машинам возвращались как раз парком, по берегу пруда. Неожиданно Валя Журавлев остановился. Смотрел, не отрываясь, на заброшенный раскоп.

– Понимаешь, я хотел ему сказать, – Никита взглянул на Катю и…

Это был еще один эпизод, о котором не хотелось вспоминать, – там, на берегу пруда Валя Журавлев внезапно рванулся вперед: оперативники едва его удержали. Он упал как подкошенный на промерзшую землю, потрясая скованными наручниками руками.

– Ну что, что вы все пялитесь? – крикнул он отчаянно. – Думаете, я идиот, псих ненормальный? Дураки! Клад – вон он, там! Я видел его, я знаю, понятно вам? Он там, внизу! Зачем вы помешали мне? Кому был нужен этот педик?! Кому нужны были они все? Никому! А деньги, золото нужны всем. Слышите, всем! Я же почти держал его в руках, он был мой – этот клад. Мой, слышите вы? А вы все погубили! Вы не видите дальше своего носа. Не верите ни во что… Дураки, дубье, тупицы проклятые!

Оперативники подняли его под мышки и поволокли к машине. А он все кричал что-то бессвязно, вырывался, оглядывался на раскоп, а затем начал истерически рыдать.

– Я хотел ему сказать, но не сказал. Он бы мне все равно не поверил, – Никита вздохнул. – Для него в его состоянии это все равно как услышать: земля плоская, а солнце – желтая тарелка, повешенная на гвоздь. О том, что никакого золота там нет, я сказал Салтыкову. Мол, не трудитесь, дорогой, копать, искать свой фамильный клад – это был наш оперативный трюк, не более того. И знаешь, он мне тоже сначала не поверил. Поверил лишь, когда я детально рассказал, как мы перенастроили его металлоискатель. Он страшно расстроился. Правда, не только из-за этого облома. Надо отдать ему должное – он говорил, что глубоко сожалеет о случившемся. Что во всем этом есть и его доля вины. Он хозяин, он отвечает. Ведь вся эта канитель с легендой о заклятом на кровь кладе Бестужевой завертелась в Лесном с его легкой руки – он рассказал эту историю. Они все ее частенько обсуждали за ужином, за бокалом вина, лясы точили. Все вроде в шутку, не всерьез, а получилось, что Журавлев поверил… В общем, в этом Салтыков прав. Он виноват.

– Он в Париж возвращается, мне Сережа сказал, – Катя снова вернулась к статье. – Мне жаль, что он все вот так поспешно бросил на самотек в Лесном. Все-таки это очень красивое место, несмотря ни на что, овеянное такими легендами… И потом, он сам так хотел вернуться, а теперь уезжает.

– Да вернется, никуда не денется, – усмехнулся Никита. – Ты о нем не горюй. Прогуляется с Изумрудовым своим по Европам, соскучится, забудет о плохом и весной заявится назад. Поспорить могу на что хочешь. Он ведь денег уже потратил на эту усадьбу прорву. А в этом отношении он не мы, он – чистый европеец. Они деньги вот так в землю заколачивать бездарно не привыкли. Вот поедешь в свою Финляндию – сама в этом убедишься. Ладно, все вопросы ко мне? Тогда я пошел, мне еще в Пушкино звонить – ситуацию прояснять.

– После праздников увидимся, – пообещала Катя.

Он ушел, а она закончила статью к семи вечера. Позвонила «драгоценному В.А.»: спешу, лечу, мчусь домой. Буду раньше тебя, что приготовить на ужин?

Особых препятствий на пути для возвращения домой на этот раз ей не встретилось. Вечер был морозный и ясный, самый предновогодний. Снега вот только в Москве было маловато – гораздо больше его было в Лесном.

В пустынном парке в темноте белели сугробы. Пруды замерзли. Дом, флигель, павильон «Зима» – все было заперто, заколочено, недостроено, недоделано, брошено. На обледенелых дорожках не было видно ничьих следов. После всего происшедшего местные жители обходили парк стороной.