Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 27

– Застрелился, ты только что говорил, князь Викентий из-за моей прапрабабки в одна тысяча девятьсот четвертом, – перебил его Мещерский.

– И тот застрелился и этот. Оба. В моем роду то и дело стрелялись и на поле боя умирали – под Полтавой, под Бородином, под Лейпцигом, в Первую мировую, под Прохоровкой в Великую Отечественную. – Лыков посмотрел на Салтыкова. – Мы, Лыковы, с родной земли никуда не бегали, как некоторые. А то, что теряли одно за другим, все, кроме чести своей, так то не наша вина, а судьба.

– Судьба-злодейка, – Мещерский хлопнул Лыкова по плечу. – Эх, Ваня, друг, когда ты так говоришь, у тебя орлиный взор, грудь колесом. Тебе бы в Думу, Ваня, кандидатом в депутаты от союза монархистов.

– Союз монархистов не пройдет, – совершенно серьезно (Катя, помнится, диву далась, насколько серьезно) заметил Салтыков. – Шансов нет никаких. Я имел недавно беседу с главой союза, вел консультации. Может быть, в будущем, когда подрастет и поумнеет наследник российского престола великий князь Георгий.

Этот же вопрос обсуждали (кто шутливо, кто всерьез) и за столом. И Катя снова не могла выбрать из калейдоскопа фраз, суждений, замечаний, реплик и возгласов что-то для себя полезное, основное или хотя бы косвенно относящееся к делу, по которому она, собственно, и оказалась среди этих людей.

Экскурсия по парку плавно и как-то совершенно естественно перетекла в шумное застолье. Роман Валерьянович Салтыков снова повел их в дом: «Пожалуйте закусить с дороги». Это «пожалуйте закусить», которое он произнес со своим неподражаемым старопетербургским акцентом, окончательно покорило Катю. Он оставил их в жилом флигеле – в гостиной с роялем и уютными креслами, извинившись: ему, мол, надо переодеться к обеду.

В гостиной в одиночестве сидела Анна Лыкова, не участвовавшая в прогулке по парку. Она любезно показала им жилую половину. Внизу была еще столовая, комнаты Филологовой и Журавлевой и офис-кабинет, где обе ученые дамы работали, а также кухня, ванные и финская сауна. Наверху, на антресольном этаже, располагались комнаты Салтыкова, в которых он ночевал, когда оставался в Лесном, и гостевые комнаты, в двух из которых сейчас временно жили сын Долорес Дмитриевны Валентин и Леша Изумрудов.

Анна, чувствовавшая себя в Лесном вполне свободно, сообщила Кате, что весь этот флигель в будущем станет небольшим отелем. Она провела Катю в ванную, отделанную итальянской плиткой под мрамор. Пока Катя мыла там руки и приводила себя в порядок, она чувствовала на себе изучающий взгляд Лыковой.

– Вы подруга Сережи Мещерского? – спросила она. – Ну да, помню, та самая Катя. У Сережи, бывало, о чем ни спросишь, а у него все вы одна на языке. Вы скоро собираетесь пожениться?

Катя едва не уронила мыло. Ай да Серега Мещерский! Каков, а? Что он, интересно, рассказывает о вас в кругу своих родственников? Но сообщать этой самой кузине Лыковой, что она давно уже замужем и вовсе не за душечкой Мещерским, Катя не стала. Пожала плечами, загадочно улыбнулась.

– Выходите смело, не мучайте его, Сережа такой славный, добрый, – сказала Анна. – Ведь это ужасно, когда один любит всем сердцем, а другой его мучает, изводит, не замечая любви.

Это мимолетное замечание было брошено с такой горечью, что Катя невольно насторожилась.

Из столовой доносились громкие оживленные голоса. Оказалось, что в загородном ресторане, расположенном неподалеку, по телефону был уже заказан «выездной» обед. Пришла машина, приехали двое официантов, привезли все с собой готовое, споро занялись сервировкой стола.

Салтыков появился в клубном темно-синем блейзере: на шее, под белоснежным воротничком сорочки – шелковый яркий платок, ботинки из тонкой кожи, на запястье – золотой швейцарский хронометр. В столовой разожгли камин. И сели за стол, что называется, по-семейному.

На обратном пути в Москву Катя все возвращалась мыслями к этому застолью. Голоса, голоса…

– Сыростью по вечерам как тянет! У пруда в особенности. Прямо до костей пробирает, если плащ не надеть.

– Ну что же вы хотите, Долорес Дмитриевна, сентябрь кончается. Осень (Мещерский).

– Да, осень, средняя полоса России… Анечка, помните, как это у Апухтина? «Смотри, как золотом облит наш парк печальный…» (Салтыков).

– Роман Валерьянович, завтра у бригады выходной, воскресенье же. А с понедельника вплотную займемся дренажной системой. Прочистим. И потом я опять насчет решеток на окна (осипшим басом Малявин).

– Денис Григорьевич, какие решетки? Снова вы про решетки! Ну зачем, дорогой мой, хороший, для чего? (Салтыков мягко и немного растерянно.)

Катя помнила лицо Малявина за столом: обветренное, красное. Хотя вино было отменным – Салтыков щедро угощал родичей и соратников красным «Шато Марго» и белым «Шабли», к которому прибавилось и довольно приличное испанское красное Ивана Лыкова, – Денис Григорьевич Малявин пил исключительно водку, настоянную на лимонных корках. Смачно и с аппетитом закусывал ветчиной и холодным ростбифом.

– Как это для чего решетки? – воскликнул он. – Вы вещи свои сюда привезли, книги, мебель антикварную вон покупаете по салонам, перевозите. А охраны никакой нет. Охрану вы категорически отказываетесь нанимать.

– Зачем охрана? У меня дом на Женевском озере. Я там бываю раз в год. И не держу никакой охраны, только садовника-старика, – возразил Салтыков.

– Елки-моталки, то Швейцария! – Малявин аж на стуле подскочил. – Сравнили, называется. Роман Валерьянович, я вам сто раз говорил: здесь – это не там. Поймите вы это. Живем фактически в глуши, дом настежь открыт, стройка идет. Мы с вами все время в разъездах. Ахнуть не успеете – обуют, извините за жаргон. Эти вот, которые из Хохляндии, они же первые и постараются. А вы охраны не хотите. Забора ставить не желаете…

– Категорически против забора!

– Тогда я в понедельник на фирму звоню: приедут, установят решетки на окна хотя бы первого этажа. На время, на первое время, не насовсем. Потом, когда со стройкой развяжемся, когда клуб начнет функционировать, когда персонал подберем и охра… В общем, когда откроемся, решетки демонтируем.