Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 38

– Я не понимаю, вы говорите какими-то загадками.

– Вам безумно – я по вашему лицу это вижу, – просто безумно хочется спросить, что я делал сегодня ночью в кабинете, зачем лазил в сейф, – усмехнулся Павел. – Вы ведь меня за вора приняли, да? Не краснейте, не качайте головой. Я не обиделся. Открою вам секрет: я был ночью не вор, а сыщик. Пытался определить размеры ущерба, установить, что уже украдено до меня…

– Украдено?

– Я же ночью сказал вам: пропали три византийские монеты из нашей фамильной коллекции. Было восемь, осталось пять. Вы что – забыли?

– Я как-то не придала значения… думала, это шутка. Но меня удивило, что в такой день, когда в доме такое горе, когда убит ваш брат, вы… вас волнует какой-то сейф, какие-то монеты…

– Не какие-то, а византийские. В последний год – год моего вынужденно безделья – я коротаю время, приводя по просьбе семьи в порядок домашние архивы, реликвии, в частности, эту вот коллекцию, которую начал собирать еще дед Ираклий.

– Он собирал монеты?! – невольно вырвалось у Нины.

– Таким тоном вы это сейчас воскликнули… Даже забавно. Выходит, несмотря на молодость, на разницу поколений, вы, Ниночка, слыхали про нашего деда Ираклия.

– Конечно же, слышала.

– Предвосхищаю ваш вопрос: как это он, со всем, что про него болтают по телевизору, и вдруг нумизмат, коллекционер-любитель? Да очень просто. По чистой случайности. Вообще-то, по семейным преданиям, он любил власть, свою трудную и опасную работу чекиста, интриги, джаз, скачки на ипподроме и ветреный женский пол. А коллекция византийских монет попала к нему в руки в сорок шестом году. Он тогда по делам контрразведки ездил в Румынию, где стояли наши войска. Органы выявляли всех, кто сотрудничал с фашистами. Ну, и был один румынский аристократ и помещик, вроде как барон. У него был фамильный замок в Трансильвании, виноградники, было и хобби – античная нумизматика и тайная страсть продавать чужие секреты. В войну он работал сразу и на румынскую разведку, и на немецкую, и на итальянскую. В результате дед Ираклий отдал приказ этапировать его под конвоем в Москву. Забрал весь его архив и коллекцию монет, которую барон собирал всю жизнь. Тогда это было обычным делом: из Германии картины вывозили, ценности, и тут поступили точно так же.

– И что стало с этим трансильванским бароном? Случайно он был не потомком Влада Цепеша? – спросила Нина.

– Нет, предки у него были другие. А судьба, как и у миллионов в то суровое время, – лагерь, где его следы и затерялись, – ответил Павел. – Коллекция его пережила, пережила она и деда Ираклия, как видите. Свыше трехсот экспонатов, в основном античных и византийских. Вот таких, например. – Он протянул руку, взял с письменного стола черный плоский футляр – тот самый (Нина только сейчас его заметила среди книг и бумаг), открыл – тусклые неправильной формы кружочки в бархатных гнездах. Три гнезда пусты.

– Это золотые солиды, это вот серебряный фоллис шестого века. – Павел провел по монетам ладонью, словно погладил. – Костя, братец мой, сказал мне, что не все гладко в этом нашем фамильном королевстве, в этом коллекционном склепе. Я приехал взглянуть, разобраться. Трех монет, самых уникальных, самых дорогих, действительно не хватает. Я хотел спросить вас, уважаемая Нина Георгиевна, Ниночка, вы их случайно не брали?

– Да вы что? Да как вы смеете мне говорить такое?! – Нина снова вскочила с кресла.

– Тихо, пожалуйста, тихо, только не кричите. Конечно, я знаю, что вы их не брали. Вам они не нужны, потому что… Да, потому, что у вас совсем другие цели в жизни. Еда, секс, деньги, успех – да, конечно же, как у всех. Но, судя по вашему лицу… Судя по вашим поступкам и кое-чему еще, вы лечите детей, чужих детей, забывая порой о своем ребенке. Видите, я умею читать по лицам тех, кто мне нравится, кто мне симпатичен, кого мало интересует чужое, прикарманенное во время войны… Вы негодуете, отворачиваетесь. Я оскорбил вас, простите. Я сделал это умышленно, чтобы вы поняли, что такое вырождение, что означает это слово, как оно омерзительно пахнет, смердит, – вырождение близких тебе людей, которых ты знал с детства. Когда из твоего дома начинают тайком пропадать вещи… Когда после смерти отца, сестры, брата, таясь друг от друга, они тащат из дома то, что можно с выгодой продать.

Внезапно Нина вспомнила: Колосов и Катя говорили ей, она вот только совсем позабыла, эта золотая византийская монета… Ну конечно же! Ее же нашли там, в машине, на месте убийства его сестры Евдокии… Господи, какое же у него лицо сейчас страшное, жалкое. Неужели он знает о том, где именно была найдена одна из этих пропавших монет? Неужели он кого-то подозревает?

– Возможно, это какая-то ошибка, – пробормотала она, думая о своем.

– Ошибка? Черта с два. Нет, это просто еще один знак. Чтобы уже не оставалось более никаких сомнений, никаких надежд. Полнейшая деградация, приведшая в конце концов к полному краху, к крови, к гибели всех. Как и там, в той несчастной выродившейся семье…

– В чьей семье? – Нина насторожилась. Ей отчего-то показалось: вот сейчас она услышит нечто очень важное. Возможно, что-то новое про тот самый город Волгоград, который отчего-то их всех так страшит. Но ответ Павла ее совершенно обескуражил:

– Знаете, что это за монета? – Он осторожно извлек из бархатного гнезда неровный золотой круг. – Это солид византийского императора Ираклия. Седьмой век. А это вот еще более редкая монета – фоллис времен краткого – всего-то несколько месяцев – царствования его старшего сына императора Константина, по всей видимости, отравленного ядом. А это солид еще более редкий – времен совместного, тоже очень недолгого, царствования его младших детей и внука, совсем еще юных, совсем еще подростков, пока они не убили, не уничтожили друг друга. Не перегрызли друг другу горло, как бешеные псы. Это было в Константинополе на берегах Босфора давно, очень давно. Про курорты Анталии и про клуб «Али-Бей» в те баснословные времена там еще не слыхали.

– Я не сильна в истории Византии, – честно призналась Нина. – Я ничего об этом не знаю.

– А вы поверьте мне на слово. – Он взял ее руку и вложил ей в ладонь тяжелый золотой кружок. – Чувствуете? Это необязательно знать. В это надо поверить. Пропустить через себя, ощутить. – Он медленно закрыл своей широкой жесткой ладонью ее задрожавшие пальцы.

Нина почувствовала холодок в крови. Она снова испугалась. Ей показалось, что из темных глаз Павла на нее, как из зеркала, смотрит кто-то совсем другой, незнакомый, безумный, вконец отчаявшийся, страшный.

Глава 22

ТОРЖЕСТВО ЛЕГКОМЫСЛИЯ

Когда в один прекрасный день на вас, долго сидевшую на скудном информационном пайке, внезапно обрушивается лавина информации по принципу то пусто, то густо, радости это вам, честное слово, доставляет мало. Надо все запомнить, соединить концы с концами, проанализировать, осмыслить. А если не анализируется? Если концы с концами пока невозможно связать – что тогда?

Обилие информации в этот день преследовало Катю по пятам. Нина прислала длиннющую путаную эсэмэску, Никита Колосов рассказал о сообщении Ануфриева и его визите в Волгоград, Драгоценный утром с заговорщическим видом попросил «сегодня освободиться пораньше, потому что, мой зайчик, будет один сюрприз», и в довершение всего в главк прибыл следователь областной прокуратуры Пивоваров, ведущий дело Евдокии Абакановой. Прибыл на встречу с консультантом по вопросам частных нумизматических собраний.

По совести признаться, Катю больше всего занимала в этот суетный день мысль о сюрпризе от Драгоценного: что это вдруг на него нашло, чего это он там затеял? На прочие же вещи приходилось отвлекаться.

Во-первых, отвлекаться приходилось на Нину. В ее послании было сказано: «О твоем приезде в качестве коллеги-врача по детским нервным болезням косвенно договорилась с Павлом Судаковым. Приезжай завтра в Калмыково, предварительно мне позвони, уже как врач-коллега. Тут всем эта моя инициатива до лампочки. П. С. (Катя догадалась, что опять же имеется в виду Павел Судаков) дал согласие, имела с ним разговор по поводу их семьи. Очень странный. Он сказал, что их семья вырождается. Кажется, это причиняет ему сильную душевную боль. В чем-то он меня даже пугает».