Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 54

– Но они же были совсем дети, подростки, как же они?..

– При некоторых обстоятельствах те, кого мы считаем детьми, взрослеют рано. Особенно, повторяю, когда на кону стоит большой куш. В случае с детьми императора Ираклия на кону стояли государство, империя, власть, все богатства Константинополя. Есть вещи, которые невозможно делить даже между близкими родственниками – братьями, сестрами. Такими вещами может владеть и распоряжаться только кто-то один.

Нина молчала. Он сказал сейчас или слишком много, или слишком мало.

– Ну, о чем задумались, Нина Георгиевна? – Павел закрыл футляр – один, другой.

– Скажите, вы разобрались с тем, о чем говорили тогда… ну, по поводу монет, которые пропали? – спросила Нина совсем тихо.

– Я разбираюсь… как вы слышали, наверное, вот сейчас, здесь. – Павел обвел кабинет взглядом. – Но до конца еще далеко.

«Он что же, скандал с Ираклием имеет в виду?» – подумала Нина тревожно.

– Как же такое возможно? – повторила она. – В семье, среди родных людей… Родным надо доверять, любить их, так меня всегда учили мама, отец.

– Доверять… Знаете, Нина Георгиевна, я вам расскажу о своей матери. – Павел отошел к окну. – Ближе ее у меня не было человека. Когда-то я тоже рос в этом доме, на этой даче… Так вот, моя мать любила меня и гордилась мной. Когда я после физмата поступил в аспирантуру, она радовалась моим успехам, обзванивала подруг, рассказывала, какой у нее умный гениальный сын… Однако, когда мы оставались вдвоем, стоило мне чем-то поделиться с ней серьезным, волнующим меня, она либо начинала меня учить, либо уличала в чем-то, упрекая. Мать моя сама в жизни ничего не добилась, ей и не надо было добиваться – она жила на всем готовом в этом нашем советском совминовском питомнике, и, когда она слышала от меня же о моих планах, о моих делах, успехах, она… она одновременно и радовалась за меня, и завидовала мне. Она, продолжая меня любить, находила какую-то особенно болезненную для меня точку и долбила в нее, долбила, доводя меня до исступления. Я видел в ее глазах наслаждение, когда она задевала меня за самое живое, самое больное… Я взрывался, а она, как добрая мать, успокаивала, утешала меня. Кончилось все тем, что я перестал ей доверять, перестал с ней делиться, мы стали говорить только о незначительном, внешнем, как добрые знакомые.

– Так о своей матери говорить грех, – сказала Нина. – И потом… я уверена, вы были не правы. Вы ошибались.

– Отчего вы так думаете?

– Оттого, что я сама мать и у меня тоже есть сын. Ни одна мать не будет искать болевых точек у того, кого она родила себе на радость.

– Вы талантливый психотерапевт, Нина Георгиевна. – Павел усмехнулся. – Видно, не зря вас сюда пригласили.

– Я вообще-то пришла к вам как раз насчет приглашения – повторного приглашения Екатерины Сергеевны – консультанта-невролога. В прошлый раз, сами понимаете, ничего нам с ней толком сделать не удалось.

– Она, наверное, до смерти испугалась? В какую переделку попала.

– Мы все испугались. Зоя держится молодцом, я бы на ее месте, зная, что по мне стреляли, хотели убить, так бы не смогла.

– Может быть, вы хотите уехать от нас? – спросил Павел. – Вы скажите, это без обид, тут все ясно при такой ситуации.

– Нет, я думаю… прямой опасности ведь нет… ну, относительно нет. И потом, сейчас милиция выделила охрану для дома.

– Так вы останетесь с Левой?

– Ну конечно. Но на повторной консультации невролога вынуждена настаивать. А потом, необходимо отвезти вашего племянника в детский неврологический центр и показать дополнительно специалистам.

– Это на ваше усмотрение.

– И потом, снова не могу не напомнить – мне, как врачу, необходимо встретиться с его отцом.

Павел помолчал.

– Ладно, я скажу Косте об этом вашем желании.

– Отчего вы не хотите, чтобы отец навещал Леву?

– Это не я не хочу. Я в этом деле вообще сторона.

– Тогда в чем же дело?

– Константин… у него были всегда сложные отношения с мужем Евдокии – Марком. Он не мог простить ему одной вещи.

– Женитьбы на сестре?

– Нет, нелюбви к нашей семье. Бунта против всего того, что здесь, в этом доме, всегда считали и до сих пор считают незыблемым. Вы что, уже уходите?

– Да, мне пора в детскую.

– Простите за Ираклия. Он вел себя утром как скотина. Он не уважает женщин, и все потому, что они слишком много для него значат. Он совершенно не способен без них обходиться. Шалеет, теряет над собой контроль.

Нина хотела спросить: «А вы что же – способны обходиться?» – но не стала. Тихонько вышла из кабинета, тихонько прикрыла тяжелую дверь.

В гостиной пылал камин. Работал с приглушенным звуком телевизор – шла передача про какие-то «кремлевские тайны». Бойкий ведущий взахлеб с многозначительным видом вещал о Сталине, Ежове и Берии. Нина услышала и фамилию генерала Абаканова. На диване с ногами, укрывшись пледом, сидела Зоя и, не обращая на передачу внимания, с кем-то тихо трепалась по телефону. Увидев Нину, она быстро попрощалась, отложила трубку.

– Что-то меня знобит, – пожаловалась она.

– Температура подскочила? Смерьте.

– Нет, это от зимы. – Зоя зябко поежилась под пледом. – Вот и опять у нас зима. Если бы вы только знали, как я ненавижу снег! Так хочется куда-нибудь уехать, чтобы никогда не видеть его, проклятого. Вообще ничего этого не видеть, не слышать.

– Вам надо успокоиться. Давайте я выключу телевизор.

Нина отыскала пульт, нажала кнопку. Зоя следила за ней, глаза ее лихорадочно блестели.

– Здесь нельзя успокоиться, – сказала она. – Нет, это не страх… Это гораздо хуже. Я не знаю, что это, просто вот уже вторые сутки я не сплю. Мне все кажется: там за окном за мной следят чьи-то глаза, я все еще для кого-то мишень, как куропатка…

– В доме есть корвалол или валокордин? Примите на ночь капель пятнадцать. Снотворным не стоит увлекаться, а то потом без него не уснешь, а эти препараты вполне безвредны.

– Хорошо, я выпью. Но вряд ли это поможет.

– Тогда лучше действительно сменить обстановку, можно ведь поехать отдохнуть.

– Я хочу уехать не отдыхать, а совсем, вообще – как можно дальше отсюда. Знаете, есть такие острова в Тихом океане – Бора-Бора, Таити… Разве это не счастье – жить на таком вот острове, где-нибудь на своей вилле, иметь свою яхту и, когда надо, плыть на ней, куда тебе захочется: в Сан-Франциско, в Гонконг, в Сингапур, Сидней, Нью-Йорк. Только это и может называться настоящей жизнью, настоящей свободой.

– Для такой свободы надо иметь огромные средства.

– Да. – Зоя подоткнула под спину яркую диванную подушку, приняла изящную позу. – Я видела по телевизору, показывали яхту одного нашего олигарха. Это плавучий дворец. Он, кажется, купил ее у какого-то аравийского шейха. Как бы я была счастлива, если бы и у меня был свой корабль. Ну конечно, не такой, водоизмещением поменьше, миллионов этак за двадцать.

Нина хотела было сказать, что уплыть от семейных бед и угроз даже на яхте-дворце невозможно. Но, как и в случае с Павлом, ничего не стала говорить. Зоя и так все еще сильно переживала случившееся с ней. Бить по ее больной точке не стоило, можно было навредить. А как раз этого, как врач, давший клятву Гиппократа, Нина не посмела бы сделать ни за что на свете.