Родео для прекрасных дам - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 5

У Марьяны с Максимом родилась дочка Верочка, а потом прошло шесть лет и…

Когда Марьяна сухо сообщила по телефону: «А мы развелись – вчера был суд», Катя буквально лишилась дара речи.

Это было сразу после Нового года. Такой вот подарочек-сюрпризик. А сейчас на дворе уже был май. Май-чародей…

Между прочим, к сведению любопытных туристов-краеведов: Щеголевский ОВД полвека назад тоже строили пленные немцы. Готический стиль, однако, на этот раз не приветствовался – восторжествовал сталинский ампир. Фасад ОВД украшали две нелепые колонны с лепниной, окна оберегали крепкие решетки, стены всегда красились в нейтральный терракотовый цвет, парковка для служебного транспорта старательно убиралась и подметалась так называемыми «суточниками». К главному зданию, где сидел начальник ОВД, его многочисленные замы, кадры и уголовный розыск, примыкали флигельки, где располагался гараж, экспертный отдел и где, теснясь в маленьких подслеповатых кабинетах, гнездились непритязательные к бытовым лишениям дознаватели и следователи.

Чтобы попасть на территорию ОВД, огороженную бетонным забором, надо было пройти через дежурную часть.

– Вы к кому, гражданочка? По какому такому вопросу? – остановил Катю грузный пожилой дядька – дежурный.

Катя предъявила свое удостоверение.

– Я к старшему следователю Киселевой Марианне Ивановне.

– Проводи товарища капитана из пресс-службы, – приказал дежурный молоденькому помощнику. – А вы что же это, про старшего следователя Киселеву в газете писать будете?

– Очень даже возможно, – уклончиво ответила Катя.

– А в какой такой газете?

– В «Щите и мече», например.

– Это что же у вас, приказ такой от начальника – в газете писать? – не унимался дежурный.

– Приказ, – ответила Катя. Есть такая категория дядек-дежурных из старослужащих, которые не видят смысла жизни без этого слова.

– А, ну-ну, тогда удачи вам, – усмехнулся дежурный в прокуренные усы. – Миша, голубчик, сопроводи товарища капитана.

Помощник Миша довел Катю лишь до середины внутреннего двора – передал с рук на руки кругленькому, бритому под ноль сверстнику из отдела дознания.

– Откуда такая птица? – донеслись до Кати их переговоры шепотком.

– Да из главка вроде.

– К кому?

– Да не поверишь – к мегере нашей. Вот умора! Ну, сейчас она ее встретит, сейчас угостит.

Кругленький и бритый довел Катю тоже не до самого кабинета:

– Сюда, в этот вот флигель. Вон шестая дверь в конце.

– А что, у вас ремонт, что ли? – спросила Катя. – Следователи ведь, кажется, раньше вон там, вместе с экспертами сидели?

– А там ремонт второй год, – вздохнул дознаватель. – То крыша текла – чинили, то полы перестилали, то стены шпаклевали. Потом потолки белили. Потом Интернет тянули, связь, теперь не знаю, что и делают.

– Совершенства, наверное, добиваются.

– Угу, наверное. Трехнешься с этим ремонтом. Вон туда вам, стучите громче. Не бойтесь.

Катя постучала в дверь шестого кабинета. Открыла.

– Выйдите. Не видите, я занята!

Голос Марьяны Катя сначала даже и не узнала. Резкий, огрубевший от сигаретного дыма, раздраженный до крайности. Марьяна сидела за столом, заваленным бумагами. Что-то, низко наклонившись, писала. На плечи наброшен милицейский китель – в кабинете было прохладно. Напротив нее за столом сидел молодой парень – тоже бритый, как и провожатый-дознаватель, однако не совсем налысо. На его макушке фантазией парикмахера был оставлен островок густых темных волос, слепленных при помощи геля-фиксатора в причудливый «ирокез» дыборком.

– Я сказала, закройте дверь! – повысила голос Марьяна, оторвалась от своей писанины, увидела Катю в дверях и…

– Ты? Приехала? Катька, Катюшка! Проходи, я сейчас. – Марьяна встала, взяла телефонную трубку: – ИВС? Мамонтова заберите, я позже с ним продолжу.

Буквально через секунду в кабинет заглянул, как-то слишком робко для конвоира, милиционер, вывел обладателя хитрого «ирокеза».

– Я советую вам, Мамонтов, подумать над своим положением, – ледяным тоном выдала Марьяна ему в качестве напутствия. – Все, что вы тут мне несли, – это бред и вранье, которое я даже не собираюсь заносить в протокол. Я очень советую вам сказать правду.

– А я лгуном сроду не был, – мрачно, чрезвычайно даже мрачно и нелюбезно парировал Мамонтов.

Мягко закрылась за ним и его конвоиром дверь.

– Катюша, ты молодчага! Хоть одно нормальное человеческое лицо в этом зоопарке! Садись, ты что стоишь? Садись, отдыхай. Сейчас проветрим после этого гоблина, воздух свежий впустим. – Марьяна скинула в мгновение ока туфли, легко и проворно вскарабкалась на стол, заваленный бумагами. Потянулась к фрамуге окна, причем наступила на исписанные протоколы.

– Осторожно, помнешь, – улыбнулась Катя.

Стоя на столе, Марьяна пнула ногой кипу протоколов, неподшитых экспертных заключений, копий отдельных поручений, характеристик.

– Вот, вот и вот! – Дернула за веревку – фрамуга с грохотом отвалилась вниз, впуская в кабинет прохладный майский ветерок. – Молодец, что приехала. И правильно, что без звонка. Позвонила бы вчера – я бы сказала: не надо, не приезжай.

– Вот так раз. Не хочешь меня видеть?

– С ума сошла? Конечно, хочу. Сто раз звонить тебе собиралась. Возьму трубку, даже номер до половины наберу и брошу.

– Почему? – Катя вглядывалась в лицо Марьяны. – Ну, почему?

– Потому. – Марьяна спрыгнула на пол. – Мамочки, колготки зацепила. Гадство какое, новые, сегодня только надела. Потому что знаю наперед все, что ты будешь мне говорить. Все, все, все знаю.

– А вот и не знаешь. – Катя уселась на стул. – Но это потом, позже. Мне тоже надо с духом собраться. А пока… Я ведь к тебе приехала по поводу случая в «Парусе». Что-то там совсем непонятное с этим потерпевшим Авдюковым.

– А что там непонятного? – Марьяна пожала плечами. – Сдох и сдох мужик. И черт с ним, и никто не заплачет. Одним самцом меньше, одним больше.

Катя внимательно посмотрела на подругу. В Марьяне, которую она знала так давно и так близко, что-то разительно изменилось. И дело было не во внешности, хотя Марьяна кардинально изменила прическу – зачем-то отрезала свои густые длинные волосы, которые, помнится, так любил распускать ее муж Максим, сделала в местном салоне красоты модную «креативную» стрижку, открыв шею и уши. Перемены были в другом – в манере разговаривать, двигаться, реагировать на вопросы. Даже улыбка у нее стала какой-то иной – немного вымученной и чуть-чуть злой.

– Мне показалось, что это не рядовое происшествие и что из этого можно будет сделать неплохой материал. Интересный читателям, – скромно пояснила Катя. – Но знаю я крайне мало. В сводке было написано, что этот Авдюков умер по дороге в больницу прямо в «Скорой». А как получилось, что это дело попало к тебе?

– Я просто дежурила сутки. В полшестого утра меня из дома подняли – телефонограмма из больницы поступила. Дежурный, недолго думая, решил, что налицо тяжкое причинение вреда здоровью со смертельным исходом, то есть наша прямая подследственность. Хотя тогда еще толком ничего было не ясно.

– А в телефонограмме из больницы указывалась причина смерти?

– Там было написано – «подозрение на отравление». – Марьяна достала сигареты из ящика стола, протянула Кате, та покачала головой: «Нетушки, мерси». – К тому же, когда утром мы приехали в «Парус» с экспертом, обнаружилась некая подозрительная бутылочка.

– Неужели фальшивая водка? – разочарованно спросила Катя. – Отравился подделкой?

– Катенька, дорогая, ты видела «Парус»? – спросила Марьяна.

– Конечно, видела, мы с тобой видели, когда по озеру нас Макс, твой муж… катал. Тогда, давно еще, – Катя отчего-то смутилась. Ой, не надо было про мужа. Бог с ним совсем, с мужем этим. Это называется соль на рану сыпать. – Место шикарное.

– Потерпевший Авдюков снимал в «Парусе» двухкомнатный люкс. В праздничные дни люкс стоит около пятисот долларов за сутки. Мужики, которые позволяют себе по полкуска за ночь кинуть вот так за здорово живешь, паленую дрянь не пьют.