Сон над бездной - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 16

Тон был фальшивый. А в глазах Лидии Антоновны была мольба. Маше стало как-то не по себе. Что происходит? Этот странный звонок отца из Праги. Теперь эта неожиданная новость – «вечером летим к Лесюкам». Что они оба от нее хотят?

– Мама, я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Хочу, конечно, но…

– Тогда никаких разговоров больше. – Лидия Антоновна подошла к дочери и порывисто обняла ее, целуя в волосы. – Собирайся. Такси за нами приедет в восемь вечера. Богдан будет там, – шепнула она. – Он не даст тебе скучать.

Маша осторожно высвободилась из ее объятий. Она едва не ответила матери, что вот эта последняя фраза – это тоже фальшь, жуткая фальшь, запрещенный прием.

Лидия Антоновна покинула комнату дочери. В воздухе все еще витал аромат ее духов – «Коко Шанель». Маша растерянно смотрела перед собой. Неужели они действительно вечером летят в Киев? А оттуда в какой-то карпатский замок. Надо собираться… А как же отец? Она не выполнила его просьбы. Но что она могла сделать?

Самое простое было – взять инструмент и снова начать упрямо играть упражнения и гаммы. Она погладила футляр. Интересно, как она выглядит, когда играет на скрипке? У некоторых скрипачек просто зверское выражение лица от усилий. А какое лицо у нее? Богдан видел ее на сцене. Но ничего не сказал. Совсем ничего. Значит ли это, что она ему категорически не понравилась в роли новоиспеченной Ванессы Мей? Или все дело в его полном неприятии классической музыки?

Телефон пискнул – пришла SMS. Маша схватила телефон – а вдруг?! Ведь бывает – ты подумала о человеке… Вот так подумала, а он на том краю земли в чужом городе, в другой стране тоже вспомнил о тебе. И прислал весточку. Кто сказал, что чудес на свете не бывает?

Номер Богдана Лесюка она помнила наизусть. Но на дисплее телефона высветился совсем другой номер. Маша даже не поняла сначала, кто это. Потом увидела подпись «Илья». Это мог быть только Илья Шагарин, четырнадцатилетний сын Петра Петровича, у которого работал отец. Чудной такой, неуклюжий, но, впрочем, весьма забавный толстый мальчишка, с которым она познакомилась в прошлом году и который часто присылал ей по электронной почте из Лондона, из Женевы, а потом из Праги смешные письма и разные приколы. Он еще не вышел из детства. Когда вам уже девятнадцать лет, все четырнадцатилетние кажутся сущими младенцами… Хоббитами-невысокликами.

Маша бегло прочла SMS, не понимая его смысла. Потом прочла снова, и еще раз снова. Илья Шагарин написал: «Отец умер. А теперь он жив. Помоги. Мне очень страшно».

Глава 9

«КАРПАТСКАЯ СКАЗКА»

Полет прошел относительно нормально. Что называется, в штатном режиме. Сергей Мещерский готовился к худшему, а все совершилось быстро, цивильно и даже без привычной российской суеты и бестолочи, сопровождающей всякие сборы. Самолет, ожидавший их на аэродроме в Мельнике, оказался новеньким евроджетом класса люкс, точной копией бизнес-лайнера, на котором по миру путешествовал председатель Евросоюза, – до умопомрачения комфортабельным внутри. В полночь из Праги на аэродром прибыла вереница машин – специально заказанная по такому случаю «перевозка» и два лимузина представительского класса. Елену Андреевну и Илью сопровождали Павел Шерлинг и водитель Анджей, остальные – человек семь – были нанятая в клинике медицинская обслуга. Профессор Самойлов на аэродром не приехал, остался в Праге. Санитары выкатили из «перевозки» инвалидное кресло и по специальному трапу подняли его на борт. В кресле сидел прикрытый клетчатым пледом Петр Петрович Шагарин. В свете ночных прожекторов он (Мещерский и Кравченко наблюдали посадку уже из самолета) выглядел обычным больным.

Шагарина разместили в салоне рядом с кабиной пилота. Вход в салон закрывали пластиковые раздвижные двери.

– Ребята, огромное спасибо. – Елена Андреевна, удовлетворенная тем, как все было подготовлено на аэродроме, обратилась к Кравченко и Мещерскому уже вполне по-свойски, без церемоний. – Илюшу возьмите в свою компанию, – она подтолкнула к ним сына. – Пусть с вами сидит здесь, а я буду там с Петром Петровичем.

Илья сел в кресло возле иллюминатора. Он не сводил напряженного взгляда с пластиковых дверей, скрывавших инвалидное кресло и отца, окруженного санитарами и медсестрами.

Взревели двигатели. Самолет пошел на взлет.

– Через полчаса будем уже на границе, – объявил Павел Шерлинг. Он читал «Форбс», но поверх него тоже все время смотрел на закрытые двери салона.

– Ты чего такой? – спросил Кравченко Илью. – Тебя, часом, не укачивает?

– Нет, я привык летать, – мальчик опустил глаза.

– Всякое, Илья, в жизни бывает, – Кравченко вздохнул. – Готовить себя к разному надо. Вон на войне, рассказывают, случаи были. Похожие.

– Похожие?

– Ну да, контузило бойца, посчитали его мертвым. Хоронить уж хотели. А он очнулся. Глаза открыл. А некоторых вообще в морг отправляли. Они там уже, в общем, просыпались, очухавшись. А бывает проще, напьется какой-нибудь до посинения…

– Вадим, ты это… ты про это потом как-нибудь расскажешь, после, – оборвал его Мещерский, заметив, как действует эта неуклюжая сага на Шагарина-младшего. – Илюш, налить тебе минералки?

– Сережа, дайте, пожалуйста, нам сюда минеральной воды. – Из салона, отодвинув створку двери, высунулась Елена Андреевна. – Тут у нас с газом, а Пете сейчас с газом нельзя.

Застигнутый врасплох Мещерский поднялся с кресла, забрал бутылку. Двери салона Елена Андреевна оставила открытыми, надо было войти туда.

– Ну что же вы, Сережа, смелее.

– Вот, пожалуйста, Елена Андреевна, – он отдал бутылку. А смотрел мимо нее на ее мужа, сидевшего в инвалидном кресле – спиной к иллюминатору, лицом к дверям. Петр Петрович Шагарин был от него на расстоянии вытянутой руки. Мещерский снова почувствовал противную дрожь внутри. Этот человек… Он и правда жив. Он жив! И там, в том подвале, он тоже был жив. Только спал летаргическим сном. А сейчас он не спит, хоть глаза его и закрыты. Он дышит – грудь его вздымается под клетчатым пледом. Руки покоятся на подлокотниках кресла. Лысина блестит. Щеки небриты. Он еще не успел побриться после…

– Простите… молодой человек… я напугал вас.

Мещерский вздрогнул. Голос Шагарина прежде он слышал только по телевизору. Шагарин давал интервью в оные времена часто, но делать этого красиво не умел – говорил сбивчиво, шепеляво, порой с излишней горячностью. Он слишком торопился высказаться, и голос его то и дело срывался этакой свистящей фистулой. Но сейчас голос его был другим.

– Я не хотел… никого пугать… простите.

Темные запавшие глаза. Расширенные зрачки (от лекарств, возможно?). Мещерский попятился из салона.

– Ничего, я сам виноват, – пробормотал он.

Стюардесса (в евроджете класса люкс была и она – прекрасная и невозмутимая) на ломаном русском попросила всех вернуться на свои места и пристегнуть ремни. Самолет уже шел на посадку.

Высадка, выгрузка прошла споро и деловито. Прямо на аэродром (маленький, частный, всего в две взлетные полосы) подогнали машины – два черных внедорожника. Елена Андреевна разместилась вместе с мужем, двумя санитарами и медсестрой в «Мерседесе», Шерлинг с остальной обслугой сел в другой «Мерседес». Кравченко, Мещерский и Илья сели в джип. За руль сел водитель Анджей.

– Я здешней дороги не знаю, панове, – признался он.

Но дорога со словацкого приграничного аэродрома к словацко-украинской границе была только одна – в ночи мелькнули огни какого-то городишки, потом начался подъем в гору. Проехали не более десяти километров, и в свете прожекторов замаячил погранично-пропускной пункт.

– Это что за место, Вадик? – спросил Мещерский.

– Кажется, Перечин, как и раньше планировалось, на момент похорон. – Кравченко выпрыгнул из джипа. – Глянь, сколько автобусов и машин с той стороны. Утра бедолаги дожидаются. Ночью их здесь в Европы не пропускают.

– А нас-то пропустят?