В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 25

– Война, Серега, будет. Не хмыкай так. Негоже нам уподобляться страусам, делающим вид, что мы ничего не понимаем. Я видел такое за эти годы… Одна Югославия сколько примеров дала. Славянство рвут на части, кромсают все кому не лень. И это только начало – процесс пошел. И если мы не вспомним, кто мы такие, чья кровь в наших жилах, не опомнимся и не объединимся, как вот этот кулак, – хана нам. Раздавят, уничтожат. Было и будет: выживает сильнейший. А мы слабые, хилые вырожденцы. Наши мужики… – Он взглянул на Катю: – Да вот, кстати, Катя, на твой женский взгляд, чем не стыдно заниматься настоящему мужчине?

Она пожала плечами. Странная все-таки у него манера разговаривать с людьми. И этот взгляд… Ей отчего-то стало не по себе. Базаров заметно косил, к тому же что-то тяжелое было в его манере смотреть на собеседника: смесь какой-то робости и диковатой настороженности, от которой становилось неловко слишком долго смотреть ему в глаза.

– Понятия не имею, – сказала она сухо. – Вы сейчас сами себе устанавливаете обязанности.

– Война, охота, секс. – Базаров снова вроде бы ее не слушал. – А жизнь заставляет отвлекаться на разные второстепенные вещи: семью, работу, накопление денег.

– Прости, но твои, как ты их называешь, неофиты пришли к тебе тоже ради того, чтобы выучиться еще одному способу зарабатывать деньги, а не ради вольной жизни, – в голосе Мещерского звучала ирония.

– Мне дела нет, кто чем будет заниматься потом. Мы вот о войне говорили… Да, возможно, кто-то из моих будет зарабатывать на ней бабки. Повторяю: локальные конфликты неизбежны: Кавказ, Таджикистан – это только начало. Сейчас пацаны воображают себя будущими наемниками, спецагентами, партизанами – хрен с ними, пусть себе мечтают. Половина не будет никем, другая, быть может, займется бизнесом, как мой братец. Никто не знает, что его ждет. Но если все же они пойдут по тропе войны, то… Ты убедился – я не учу их убивать. Пока. Я учу их выживать. Горы, степи, леса – вот где современный человек чувствует себя особенно слабым и беззащитным, неприспособленным. А это ведь те самые места, где они будут искать применения своей профессии. Я ставлю узкую задачу: учу их выжить в экстремальных условиях. Выжить без всего – без снаряжения, пайки хлеба, компаса, спичек, часов. Выжить назло всему, оказавшись один на один с природой. Ты видел, как наша армия в Чечне грязью захлебывалась и вшами сжиралась? По телику? А я видел наяву, на экскурсию специально ездил, – Базаров нехорошо усмехнулся. – Так вот, там я себе поклялся: мои, брось их голыми в горы, лес, пустыню, – не сдохнут, не поднимут рук, сдаваясь хоттабам в плен, только потому, что им не подвезли полевую кухню или не выдали телогрейку. Они не останутся голодными, даже если под рукой не найдется человеческой жратвы, приучат себя есть то, что дает нам природа. Их не шлепнет какой-нибудь придурок-снайпер, потому что они сумеют себя укрыть так, что…

– На одного такого невидимку я едва не наступила, – сообщила Катя, прислушивавшаяся к их разглагольствованиям. – Интересно, сколько же он лежал неподвижно?

– Шесть часов.

– Шесть? Зачем же так себя мучить?

Базаров переглянулся с Мещерским, тот улыбнулся: женщина, мол, чего ты хочешь?

– Это, Катюша, тренинг такой, – начал он объяснять, словно она была УО – умственно отсталой. – Ну, в общем, если кратко, Степан разработал тут такую программу самоподготовки – ориентирование на местности, навыки выживания в экстремальных ситуациях. Мы сейчас в роще некоторые элементы этого тренинга наблюдали… Кстати, у вас там портрет один интересный висит, Степ, кто там изображен?

– Один японский офицер. Когда ко мне приходит новичок, я показываю ему портрет и говорю: забудь всех своих кумиров от Сигала до Джеки Чана. Они ничто перед этим человеком. В 43-м году его десант на острове Гуам в Тихом океане уничтожили американцы. А он ушел в джунгли партизанить. И партизанил там 28 лет без всего. Война давно кончилась, а он продолжал сражаться в одиночку, потому что не получал приказа прекратить военные действия.

– Двадцать восемь лет партизанил в джунглях? В дикаря, наверное, превратился, – пожалела японца Катя. – А что же он ел в лесу?

– Все, что дает лес. Человек по природе своей всеяден. Надо только приучить себя к нетрадиционной пище.

– Этому и многому другому тут и учатся люди, – назидательно заметил Мещерский.

– Только мужчина может выжить в экстремальных условиях? – В Кате начал просыпаться репортерский дух. Ей стало любопытно. – А женщин в твоей школе не учат? Им это не нужно?

– Обратится отважная женщина, заплатит за обучение – будем учить и ее. – Базаров отпил глоток чая. – Только ей придется запомнить кое-какие правила и кое-чем поступиться.

– И чем же?

– Брезгливостью, например. Мда-а… А потом надо будет пройти первоначальный тест. У нас тут все новички проходят, проверяют себя на пригодность.

– А если бы я пришла, заплатила деньги – какой бы тест предложили мне? – Катя чувствовала: этот тип над ней просто куражится. Его бесстрастный тон, спокойный вид – личина. О, она не забыла их ухмылочки! Но она была упряма. Ей хотелось сломить это насмешливо-пренебрежительное отношение к ее слабости, это снисхождение.

– Тест самый простой, ну скажем… – Степан наклонился, пошарил в траве и протянул Кате что-то на ладони.

Она вздрогнула: гусеница. Жирная зеленая капустница. Извивающаяся. Отвратительная.

– Тест для нашей Алисы в Зазеркалье: «Съешь меня».

– Что?! – От неожиданности Катя даже попятилась.

– Тест провален. Ноль баллов, – Степан взял гусеницу и сунул ее в рот. Секунду медлил – зеленый жирный червяк бешено извивался, придавленный его зубами. Затем проглотил. Гусеницу.

Катя почувствовала дурноту. Рукой зажала рот, чай взбунтовался в желудке и… Огромным усилием воли взяла себя в руки. Выворачиваться наизнанку на глазах у этого… этого… Только не это! Она глубоко вздохнула, зажмурилась крепко.

– Не очень аппетитно, но ничего. Смотря как себя настроить. Николас Кейдж перед «Поцелуем вампира» живыми тараканами хрустел. Это в Голливуде. А в лесу с голодухи пищу вообще не выбирают, – до нее доносился спокойный голос Базарова. – Извлекай питательные соки из всего, что бегает, ползает, кричит, мычит и блеет. Брезгливость – плод цивилизации. А в экстремальных условиях все продукты цивилизации ведут к гибели. Не переломишь себя – умрешь раньше назначенного часа.

– Но насилие над своей природой – это тоже, знаешь ли, – Мещерский (его, видимо, тоже впечатлила тошнотворная демонстрация) поежился, – я нечто подобное видел в Таиланде. Но там это как шоу туристам показывают.

– Не только как шоу, Серега. На нетрадиционной пище поставлены тренировки женского спецбатальона. Есть там такой спецназ в Королевских ВВС: выполнение особых заданий в джунглях, ну и все такое прочее. Женщины там – бой-бабы. Я знакомился с их методикой, – возразил Степан, взболтнул в стакане остатки чая и запил «пилюлю». – А насчет насилия… А что не насилие в нашей жизни? На работу идти – и то порой себя насилуешь, так неохота. Насилие, принуждение, самодисциплина – без них никуда. Мои тут это отлично усвоили. Непонимание в наших рядах – случай редкий. Ну а в случае неповиновения, что ж… На то и учитель, чтобы ученики были послушны. Но, в общем, мы тут меж собой уживаемся. Никого особо не трогаем и…

В глазах Базарова мелькнули искорки смеха. Катя приняла их на свой счет. «Забавляешься, какая у меня физиономия перекошенная после твоих тестов. Если ты и Лизку такими фокусами угощал, то неудивительно, что она…» – Катю душила злость: на себя за свою слабость, на этих вот «выживальщиков», на…

– Никого не трогаем – ничего себе! – выпалила она. – Сереж, скажи ему… Да если хочешь знать, пока ты тут учишь и экспериментируешь, твои ученики черт знает что вытворяют. Уголовное преступление, да-да! Сереж, расскажи, что молчишь? На живого человека с собаками среди бела дня… Ребенка травят псами. Это же преступление! Это хулиганство, настоящее истязание! Если б не мы там на дороге, они бы, эти твои послушники… Что, думаешь, не догадались, кем они себя вообразили? Ишь ты, молния на эмблемах, алтари, ножи, СС разную развели тут! Супермены, да? Сверхчеловеки? А тут цыган подвернулся, так значит – трави его, ату, да?